Майя Андреевна дружила с Полиной с первого курса, они учились в одной группе, старостой которой бессменно был Игорь Синяев. Полинка вечно сидела без копейки, мать в Калуге еле сводила концы с концами, а когда Полина делала диплом, внезапно умерла от инфаркта. Училась Полина, ничего не скажешь, на повышенную стипендию, ей все всегда дается легко, не то что Майе - та вкалывала как следует, даром что считалась избалованной полковничьей дочкой. Все были уверены - кто-кто, а уж Колесникова получит диплом с отличием, а она перед самой защитой вдруг влюбилась, и все пошло под откос… Лащинский преподавал у них на факультете черчение, бабник и выпивоха был патентованный. И пошляк к тому же, - бывало, подойдешь с эскизом: "Алексей Юрьевич, какой тут у меня вид снизу?" Он точно только того и ждал: "Какой у вас - не знаю, а у вашей детали…" И смотрит, как ты краснеешь. Ни одной юбки не пропускал, а эта дурочка - сама к нему на шею. На кота и мышь бежит… Кто откажется? А потом, когда выяснилось, что как честный человек обязан жениться, - в кусты. А Полина - в больницу, а потом в другую, с сердцем, - нервное потрясение плюс наследственность. В общем, диплом она защищала уже осенью. Слава богу, еще оставили в Ленинграде, но распределение дали плохое - в тяжелый цех. Там она взялась болеть уже без передышки, и заводское начальство само позаботилось: у них при заводе свой НИИ, перевели ее туда. Тоже не бог весть что, все равно в цехах приходится бывать ежедневно и нервотрепки хватает, а она прижилась, она как кошка, везде привыкает. Уходить, во всяком случае, не собирается, хотя Игорь Михайлович не раз предлагал помочь, даже звал зачем-то к себе на завод в лабораторию.
А история с подонком Лащинским так ничему Полину и не научила - через полгода она скоропостижно выскочила замуж за парня, знакома с которым была перед этим не то месяц, не то два. Познакомились на вечере, и вскоре этот Глухов из общежития переселился к Полине в качестве мужа. Сперва без записи, а потом сходили в загс - он настоял, нуждался в прописке. Полина жила тогда в коммунальной квартире на Васильевском - дали от работы. Комната была хорошая, большая и светлая, и квартира малонаселенная.
Глухов оказался серым, как валенок, но Полину это ничуть не смущало, наоборот, похоже, чем-то даже нравилось: "Я и сама не принцесса Турандот, вот и будем вместе ликвидировать пробелы!" Первое время все таскала его по театрам. Глухов терпел целый "квартал", а потом начались скандалы. Да какие! У Майи Андреевны были даже подозрения, что муж Полину бьет, - та время от времени появлялась с синяками, а спросишь - "ударилась о дверцу такси" или упала и "можешь себе представить? - рожей об угол, вот смех!" Майю все это, естественно, приводило в ужас - во-первых, как можно так жить, во-вторых, зачем врать?
Через год развелись, делили комнату, имущество, и Глухов вел себя из рук вон, - претендовал на Полинкины вещи, скотина эдакая, сам-то в дом ничего не принес, а отсудил телевизор и обеденный стол. Не говоря о площади, - Полинка после размена переехала буквально в клетушку, хорошо еще, что дом пошел на капремонт, дали квартиру. Притом отличную. А вообще-то, вот парадокс: все человек делает, чтобы испортить свою жизнь, и выходит - что другие годами добывают собственным горбом, ей вдруг валится с неба. На блюдечке с голубой каемочкой.
Про вещи, которые Глухов отсудил, Полина, ясное дело, сказала: "Наплевать с космических высот. Что ни делается, все к лучшему. Полная перемена обстановки в прямом и переносном смысле".
Вот так. Только стала опять налаживаться жизнь, снова попала в больницу со своим сердцем. Майя Андреевна ее в тот раз буквально вытащила, ходила как за собственным ребенком, каждый день - обед в термосе, фрукты, соки. Потом Игорь достал путевку в санаторий. И чем, вы думаете, кончилось? Нашла себе там какого-то мальчишку, на пять лет ее моложе, принялась опекать, и уж бог знает, что у них было и чем бы кончилось, да мальчик взял и умер. Там же, в санатории, прямо у нее на глазах. Сколько уж лет с тех пор прошло, - каждый год в день его смерти ездит на кладбище, возит цветы. И за могилой ухаживает. А у мальчика, между прочим, живы родители…
Что же это все такое? Никто не спорит, Полина добрая, отзывчивая, этого не отнимешь. Но с другой стороны, - а чем себя еще занять? Как ни смешно, а такая вот филантропия направо-налево, если вдуматься, для многих - линия наименьшего сопротивления. Легче это, чем полюбить всерьез, построить семью и всю себя отдать ей, легче, чем заняться, допустим, самообразованием. И уж, разумеется, легче, чем усыновить ребенка и жить для него. Вообще куда приятней делать добро тому, кому ты его делать не обязан, это аксиома, и не каждый может такое себе позволить - времени у всех в обрез, силы тоже ограничены, вот и получается: на первый взгляд, помогать чужим, посторонним - очень благородно, прямо подвиг, а на самом деле подвиги эти совершаются, как правило, за счет самых близких, которые при этом чувствуют себя обделенными… Сейчас Полина "спасает талант". Звучит красиво, кто спорит. Жаль только, когда на дешевые эффекты уходит человеческая жизнь. Дешевые, потому что Евгений - ярко выраженный бездельник. За два года раз пять менял работу - то он лифтер, то оператор в котельной, теперь вот, Полина говорила, устроился чуть ли не на живодерню. Где бы ни работать, лишь бы не работать. Вечно, без денег, вечно на шее у матери-пенсионерки или у дуры Полинки. Как же! - поэт, талант, которому все позволено.
Игорь Михайлович как-то объяснял жене, что неустроенная личная жизнь ее лучшей подруги вовсе не случайность. Видимо, сказал он, у Полины с детства комплекс неполноценности, хотя непонятно откуда - прелестная женщина. Но вот парадокс - не верит, что ее можно полюбить за ее личные качества, прямо какой-то психический сдвиг. Не верит, и потому выискивает убогих, за кем не надо тянуться, надо, наоборот, опускаться. И вот тут-то кроется ошибка: ущербные всегда озлоблены, к благодарности не способны из-за раздутого самолюбия, любить умеют только самих себя, так что бедная Полина всю жизнь обречена терпеть пренебрежительное тунеядство. Казалось бы - несправедливость! А если вдуматься?.. Нет, любовь не покупают услугами, ее заслуживают всей жизнью…
Игорь, конечно, прав, он умница и в людях разбирается. Одно непонятно, откуда у Полины такой комплекс. Скорее всего, оттого, что росла без отца, даже ни разу его не видела, а это всегда деформирует психику.
Да и мать… Майя несколько раз видела Полинину мать. Симпатичная была женщина, только уж очень какая-то… правильная, без конца Полину воспитывала, и что ни слово, то цитата: "девушку украшает скромность", "всякий труд почетен", "нужно думать не об удовольствиях, а о жизни". Голосок тихий, въедливый, у бедной Полинки лицо аж перекосится, а молчит, матери никогда не грубила. Кстати, Игорь считает, Полинкина бесшабашность - отсюда, протест против материных бесконечных наставлений. Вполне может быть… Позвонить, разве что, еще раз? Может, одумалась, придет? Нет. Бесполезно. Эта фанатичка, если что решила, сделает по-своему, не переубедишь.
Взглянув на часы, показавшие без трех минут двенадцать, Майя Андреевна решила до возвращения дочери съездить на автомобильную барахолку - осенью сняли "дворники", когда Игорь один-единственный раз оставил машину под окном. А еще неплохо бы купить распредвал. Хоть автомобиль и в хорошем состоянии, а про запас. Для Игоря сейчас машина - любимая игрушка…
3
Майя Андреевна ошибалась, думая, будто Полина ни разу не видела своего отца. Одна встреча была, и совсем недавно, только можно ли считать это встречей, вот вопрос…
Пятнадцатого октября Полина прилетела из Сочи, из отпуска. Наплавалась, загорела, как негритос с Филиппин, хотя врач и запретил открытое солнце. И вот, не успела войти в дом, звонок по телефону. Голос женский. Спрашивает, как милиционер:
- Гражданка Колесникова?
- Я - Колесникова. В чем дело?
- А в том дело, - говорит голос, - что стыдно должно быть. Ваш отец, Колесников Василий Иннокентьевич, скончался восьмого октября у нас в доме престарелых, где его никто не навещал, в то время как имеется родная дочь. Об этом мы, само собой, напишем в центральную газету, а также о том, что тело до сих пор не погребено, находится в районном морге, и его уже собираются передать в мединститут для опытов!
- Для каких… опытов? - спросила Полина, садясь на стул.
Но "голос" не реагировал, точно на том конце провода крутили магнитофонную ленту.
- …об этом бездушии мы, конечно, тоже сообщим, куда следует, а ваш адрес и место работы получили в справочном столе, но нам, как гражданам, да просто, наконец, как людям, совершенно непонятно, до какой степени…
- В каком морге? - все-таки прорвалась Полина.
Женщина закончила фразу через полчаса и адрес назвала, но потом опять забубнила про возмутительное отношение. Полина медленно положила трубку. Телефон затрещал опять, она не подошла.
В морге сразу начались сложности. Зачем-то потребовалось, чтобы она опознала тело, и пришлось долго объяснять ошеломленному служителю или как там он называется, что сделать она этого не может, поскольку не знает, как выглядел ее родной отец. Потом потребовались документы, а их, кроме собственного паспорта с фамилией "Колесникова", у Полины, естественно, тоже не было. Но тут откуда-то появилась маленькая квадратная старушка, та самая, телефонная активистка из дома престарелых. Полинин загар и цветущий вид вызвали у нее новый приступ злобного негодования, но работник морга отвел ее в сторону, что-то сказал, и старушка стихла. Больше того, внезапно полюбила Полину, стала ласковая, повела к отцу, и Полина, глядя в чужое мертвое лицо, вслушивалась в себя - дрогнет ли хоть что-нибудь, ведь отец все-таки. Нет. Не дрогнуло.
Организовать все помогла та же Лилия Корниловна из дома престарелых, а деньги выложить пришлось Полине, у дома престарелых такой статьи в бюджете предусмотрено не было. Провожать отца пришло человек десять, всё старики - Лилия Корниловна привезла прямо в крематорий на микроавтобусе. И гордилась: удалось оформить как экскурсию.
От дома престарелых был венок, от дочери - живые цветы, все как у людей. Крематорский оратор сказал речь, что прощаемся мы сегодня с хорошим человеком Колесниковым Василием… тут он запнулся и вместо Иннокентьевича назвал отца Ипполитовичем.
А Полина смотрела на темное лицо среди цветов (странно: человек мертвый, а цветы живые…) и думала, что ведь совсем не знает, каким он был., ее отец. Даже о том, что жил, оказывается, в Ленинграде, услышала только три дня назад, мать всегда говорила: "Где-то на Урале, не знаю где, возможно, умер. И больше не спрашивай, не хочу вспоминать, это - подлец". В анкетах Полина писала: "разведен с матерью в декабре 1940-го года, местонахождение неизвестно". А она родилась в январе сорок первого и вот теперь ничего об отце не знает. Сказали бы раньше, что жив, в Ленинграде, нашла бы, хотя… Может, и не стала бы искать, мама этого не хотела, да и он сам, папаша, не больно старался увидеть родную дочь… А он, небось, и понятия не имел, что дочь существует. Вообще-то думать об этом теперь пустое дело, у мертвого не спросишь…
Заиграла музыка, и гроб медленно стал проваливаться под пол.
Полина не поехала в город со стариками. Все кончилось - и слава богу. Помахав отъезжавшему микроавтобусу, она вышла на шоссе и остановила первую попутку, грузовик с фургоном. Очень не хотелось отвечать на вопросы. И повезло: водитель попался тихий и не любопытный. Полина смотрела вперед на дорогу, вдоль которой стояли яркие осенние деревья, на густое синее небо и молчала… Это называется: "повидалась с отцом". В первый раз в жизни. И в последний… А все же он знал, наверняка знал, что Полина существует, живет в Ленинграде, иначе с чего бы ее стала разыскивать эта старушка, Лилия Корниловна. Знал и не искал. Почему? Выходит, мама не зря говорила, что ему всегда на всех было наплевать?.. А если все не так? Если он считал, что не имеет права? Мол, маленькая была, не признавался, а теперь, когда сам состарился, - "здрасьте, я ваш папа!"… Ничего уже не узнать. Одно ясно: без нее жил, без нее умер. А может, и вспоминал, нужна была… Вот так и живем - ничего не знаем, кому нужны… Да и самим-то нам кто нужен, не всегда понимаем… Надо купить к ужину сыру, а лучше, пожалуй, зайти в кулинарию, вечером придет Женя, он любит слоеные пирожки, а там бывают теплые, с капустой и яблоками.
Про отца Полина не рассказала никому. Да и кому, собственно, рассказывать? Евгению было не до того - писал, как одержимый, новую поэму. Майя? С ней Полина последнее время не откровенничала. Особенно после того, как та принялась вдруг вспоминать по какому-то поводу Юру Глухова, - какой он был серый и необразованный и как однажды сказал, что басню про лебедь-рак-и-щуку написал Салтыков-Щедрин. Полина слушала ее тогда с изумлением - ничего этого она про Глухова не помнила, зато очень ясно помнила новогодний бал, на котором они познакомились, - жарко натопленный зал, красный пахнущий мастикой паркет, духовой оркестр. И высокие окна, настежь распахнутые прямо в шелестящую черную ночь.
4
После обеда Полина с Евгением собрались в центр. Было у них такое правило - по субботам выбираться из новостройки. "В Петербург", - говорил Евгений. Сегодня они доехали до Чернышевской, вышли к Неве, заваленной пухлым снегом, и по набережной побрели к Летнему саду. Подмораживало. Снег все падал, вдоль тротуара громоздились высоченные сугробы. В Летнем саду пахло деревней.
Они ступали по нерасчищенной дорожке след в след. В саду шла нескорая зимняя жизнь. Не спеша летели влажные тяжелые хлопья. Дети, проваливаясь в сугроб, медленно катили грузный снежный шар. Толстые ватные бабушки неторопливо и значительно беседовали, сидя на скамейках, вросших в снег.
Евгений сегодня был в хорошем настроении, дразнил Полину, читал свои старые стихи, которые ей никогда не нравились.
…Я постигаю суть судеб,
еще покрытых пеленою,
и по сравнению со мною!
Создатель безнадежно слеп…
Надо было смолчать, но Полина не выдержала и опять сказала, что стихи напыщенные, а у Евгения - мания величия.
- Так я же гений. Простой, нормальный гений, - с улыбкой отвечал он.
- Об этом обычно становится известно после смерти - кто был гений, а кто был… "ге". - Эти слова Полина говорила ему в сотый раз, считала себя обязанной.
Сказала и сейчас, и тут же подумала - зря. От него ведь не знаешь, чего ждать, обозлится - и готово, испорчена прогулка.
Но сегодня Евгений был настроен благодушно. Засмеялся и сказал, что все же надеется на кое-какую славу и при жизни. Потом прочел еще:
…Полночный свет качается в петле.
Уходит время. Не снести разлуки.
Его шагов беспомощные звуки
Разносятся по каменной земле…
- Нормально, - одобрила Полина, - только кого это "его"?
Евгений моментально обиделся и заявил, что не понять, о чем тут речь, может только технарка, начисто лишенная поэтического слуха. Его, конечно, разозлило слово "нормально", ему подавай "гениально". Ничего, перебьется. Желает с утра до вечера выслушивать комплименты, пусть не связывается с технарками.
Она замолчала и не произнесла ни слова до самого выхода из сада. Евгений тоже молчал.
На автобусной остановке напротив Инженерного замка он встретил знакомых - хмурого бородатого мужика в огромном собачьем малахае и девушку. Девушка была совсем молоденькая, в длинной, до пят дубленке и без шапки. Евгений тотчас выпустил Полинину руку и кинулся к ним, как к любимым родственникам. Полина отошла. Он и не думал ее знакомить. Как всегда.
Она стояла лицом к парапету Мойки. В громадной черной полынье плавали дикие утки. Восемьдесят девять штук. Большинство селезни. На той стороне, у замка, дети, скопившись у воды, кидали уткам хлеб. Над полыньей с возмущенными криками носились чайки.
У Полины замерзли ноги.
- И все-таки Леонтьев прав! - услышала она и обернулась. Те и не думали расходиться. Евгений ораторствовал, размахивая руками, девица с томным видом слушала, время от времени смахивая снег с непокрытых волос. "Довыпендривается до менингита", - злорадно подумала Полина. Бородатый в дикой шапке глядел в сторону, ему Женькина болтовня, видать, уже надоела.
Полина закусила губу и медленно пошла к Садовой. Три раза оглянулась - Евгений все "выступал". К остановке приближался автобус. Высокий парень в очках заторопился, побежал и толкнул Полину. Она выругалась. И тут же услышала:
- А еще называется женщина! Совсем уж стыд потеряли.
Пенсионер с собачонкой на поводке гневно смотрел на нее, жуя сизыми губами.
- А ты жучку убери! Запоганили весь город! - вдруг закричала Полина. - Ступить некуда! Куда милиция глядит?!
Прохожие оборачивались. Девочка с пустой птичьей клеткой так и шарахнулась в сторону. В круглых ее черных глазах был ужас.
- Ты что скандалишь? - рядом стоял запыхавшийся Евгений. - Я туда, сюда… А она тут устраивает уличные беспорядки.
Старик со своей шавкой опасливо заковылял через улицу.
- А катился бы ты… - медленно сказала Полина, глядя прямо в улыбающиеся глаза Евгения, - тоже мне… интеллигент… Вести себя не умеешь! Не представил, ничего… Женщина его на морозе два часа ждет, а он: а-ля-ля-тополя, распелся, как тетерев, размахался..
- Это что за семейный скандал? - Евгений надменно поднял брови. - Мы с вами, мадам, покуда еще, слава богу, не обвенчаны. Так что уж позвольте мне самому решать, с кем из приятелей вас знакомить, а с кем нет, какой разговор вам под силу, а…
- Ах, во-от что! Значит, трепаться с этими пижонами мне не под силу, зато кормить тебя да обстирывать - в самый раз?
- Ты… Ты… - зашелся Евгений. - Да для тебя честь - стирать мою одежду! Таких поэтов в России…
- Хватит! - заорала Полина. - Тунеядец ты, а не поэт! Графоман! Что вылупился? Ударить хочешь? Ну, ударь, попробуй, я тебе так врежу, живо с катушек полетишь!
Отпихнув Евгения плечом, она бросилась за автобусом, догнала у остановки, вскочила и сразу плюхнулась на свободное место. Всю дорогу, до самой станции метро, ее колотило: нет, вы подумайте - стирать его барахло - честь! Совсем озверел, спиногрыз чертов! Пускай теперь только заявится…
Только на эскалаторе она пришла в себя, посмотрела по сторонам и увидела рядом пожилого, потертого мужчину с неряшливо растянутыми петлями на пальто и очень знакомым выражением на совершенно незнакомом лице. Полина отвела взгляд и тут же услышала:
- Полиночка?
Она вздрогнула.
- Лащинский! Господи, Лащинский! - Полина шагнула к нему вниз, через ступеньку, обняла, уткнулась лицом в плечо.
- Не узнала, да? Не узнала? Стареем, никуда не денешься, - приговаривал он. - А вот я тебя сразу… Не меняешься. Сколько мы не виделись, лет двадцать? Ты-то как?
- Я? Лучше всех! - она подняла голову. - С ума сойти! Ну, рассказывай: как ты, где ты, что? Слу-у-шай, а как Рита? Ты ведь на Ритке на Прохоровой женился? Ритка красивая была, лучше меня…
- У Риты волосы очень хорошие, - медленно произнес он, - Рита от меня ушла. Полиночка. И Никитку с собой…
- Ну ладно, ладно, ты… Обойдется. Чего в семье не бывает, помиритесь.
- Да нет, это уже все. Они ведь уехали… Слушай, Полинка, - вдруг попросил Лащинский, - пойдем сейчас ко мне, а? Посидим. Боюсь один в пустую квартиру, - нет, честное слово, боюсь.
- Пойдем, - согласилась Полина.