- Я всегда боялся Большой земли. Может быть, потому, что родился на острове. Мне правилось, что есть предел, которого я могу достигнуть своими силами, своими ногами, на худой конец, могу проехать на своей собачьей упряжке. Теперь я одолел расстояние, которое даже вообразить-то трудно. И все равно одолел, пролетел и мой родной остров теперь далеко. Вот если я выйду один отсюда на Фестивальную улицу и решусь дойти до моего острова - я буду идти, может быть, до конца моих дней, и все равно не дойду, помру где-нибудь на дороге. Но я все же буду на острове - ведь есть самолет, есть люди, которые возят, которые прокладывают дороги для других людей, которые знают, что делают свое дело для общего блага…
Анканто подбирался к чему-то важному в своей жизни, к большой мысли, и Новиков чувствовал ее приближение, словно думал одной головой вместе с охотником.
- Я жил худо, - понизив голос, твердо произнес Анканто. - Я был одинок. Мне было все равно - есть вокруг меня люди или нет. То, что я делал, - я делал для себя и считал, что это хорошо, что это и есть самое важное. Я видел в песцовых шкурках, которые добывал, муку, сахар, чай, табак, одеяла, одежду, керосин, радиоприемник, - словом, нужные мне вещи. Мои песцовые шкурки становились вещами, служившими потом мне. А что было с самими шкурками - это меня не интересовало. Не мое это дело. Так было, пока ты не взял меня ловить белых медведей. Даже когда ловил, не думал ни о чем, кроме большой платы. И радовался большим деньгам, хотя, в общем-то, я не придаю им значения. Но когда ты уехал и увез маленьких белых медвежат, я вдруг затосковал. Все время думал о них, словно это мои близкие родственники - белые медвежата. Ты мне рассказывал про зоопарк, и мне так захотелось посмотреть на зверей, что я даже попросил отпуск. И вот приехал. Увидел зверей, увидел зоопарк, увидел множество людей. Не знаю, почему так случилось, но у меня вдруг словно заново открылись глаза. Я подумал - а ведь так и должно быть: земля должна быть большой, зверей много, и людей тоже. Только тогда можно одолевать любые расстояния. И не надо бояться дальней дороги - ты ведь не один идешь. Верно я говорю?
Новиков даже вздрогнул. Он не знал, что ответить на эти, пусть нескладные, но тревожные, мучительные слова арктического охотника, выросшего в одиночестве, среди вечных льдов и девственной тишины.
- Ну, а что же тебе дало знакомство с зоопарком? - решился все же спросить Новиков, хотя сознавал, что вопрос этот бестактный, неуклюжий.
- Чего дало? - переспросил Анканто и с удивлением поглядел на своего собеседника, словно видел его впервые, - Ничего, - ответил он. Помолчал и повторил. - Ничего. Я сам взял, что хотел. Понял, что надо.
- Неужели нужно было лететь десять тысяч километров, чтобы прийти к этой мысли - что одному худо?
- Надо было, - уверенно ответил Анканто. Он чувствовал: это вино затуманивает мозг, а легкие поначалу мысли тяжелеют, как дождевые тучи. - Может, мне еще надо долго думать. Но думать, чтобы человек, как и зверь, жил вольно. Чтобы не было на земле зоопарков - ни для людей, ни для зверей.
- Не понимаю… - растерялся Новиков.
- Чтобы человек не жил в клетке, подобно зверю, - пояснил Анканто.
- То, что ты говоришь, - всем людям ясно…
- Разве? - переспросил Анканто. - Но зачем тогда зоопарк?
- Это совсем другое, - уклончиво ответил биолог, чувствуя смутное беспокойство от рассуждений и вопросов охотника, наивных, прямолинейных, но каких-то тревожных, словно Анканто подразумевал что-то другое, более важное, ускользающее от внимания Новикова. Ему не хотелось признаваться, что важное - это и было то простое, прямолинейное и наивное, о чем говорил захмелевший охотник.
- Мне теперь надо ехать обратно на свой остров, - сказал вдруг Анканто.
- Но твой отпуск два месяца, - удивился Виктор. - Ты можешь поехать в Крым, на Кавказ, посмотреть страну. Грех будет не воспользоваться такой возможностью.
- Когда льдина плывет по теплой воде, она тает, - ответил Анканто. - Я чувствую, что таю. Того малого, что я увидел, хватит, чтобы обдумывать целый год.
- Ты скажи прямо - не понравилось тебе в Москве? - спросил Новиков.
- Почему ты меня так обижаешь? Когда иные приезжие ругают мой остров, он от этого не становится хуже, так же, как и не улучшается от похвал. Каждая земля по-своему хороша. Как человек. Только понять ее надо, примерить к себе.
- Ну все-таки неразумно так - приехать на два дня и улететь, почти ничего не увидев! Ведь столько стоит билет! - напомнил Новиков.
- Не дороже, чем на собаках. Даже дешевле, намного дешевле, - улыбнулся Анканто. - Не надо жалеть денег. Разве ими по-настоящему мерят жизнь? Для жизни есть другие мерки, которые не обманывают.
- Какие же?
- Радость, горе, любовь, ненависть - одним словом, собственное сердце.
- Ну-ну, - неопределенно произнес Новиков, то ли поощряя, то ли осуждая гостя.
Ранним утром Новиков провожал гостя в обратный путь. В переполненном вагоне метро доехали до городского аэровокзала.
Когда Анканто садился в экспресс-автобус, он крепко пожал Виктору руку:
- Приезжай еще раз. Поговорим.
Тяжелый автобус медленно развернулся, и Новиков на мгновение увидел в окне темное, словно вылепленное из коричневой северной глины лицо Анканто, человека, посеявшего в его сердце смутное беспокойство. Он смотрел с тоской вслед автобусу и думал, что кончилась для него тихая жизнь, которой он был так доволен, считал образцом, жизнь, и которой он достиг многого - ведь у него была отличная работа, он ездил в интересные командировки - в тропики, в Арктику, бывал по служебным делам в зарубежных знаменитых зоопарках, в Вене, Лондоне, Берлине; он защитил кандидатскую диссертацию, готовил докторскую, у него была прекрасная квартира, красивая, добрал, верная жена…
Но Анканто… Что же он говорил? "Чтобы человек не жил в клетке, подобно зверю?" Так это каждому ясно… "Чтобы не было зоопарков на земле - ни для людей, ни для зверей…" Чушь какая-то!
Новиков огляделся. Он был уже у входа в метро "Аэропорт". Кругом растекался нарядный людской ноток. Рядом с ним шли люди, хорошо одетые, сытые - словом, люди как люди… Самые обыкновенные и самые разные…
А где то в невообразимой вышине, далеко-далеко за облаками, летел сейчас, возвращаясь на свой холодный остров, арктический охотник, эскимос Анканто.
Молчание в подарок
Андрей ступил на самолетный трап и на миг остановился, пораженный красотой. Вокруг высились покрытые чистым, белым снегом сопки. Они матово отсвечивали, отражая яркое весеннее солнце: снег слегка подтаял, образовав корку. Она и служила зеркалом солнечным лучам.
На обочине посадочной полосы стояла упряжка, и молодой парень в камлейке с откинутым капюшоном пытливо оглядывал спускающихся на землю пассажиров.
В районном центре Андрея предупредили о том, что до стойбища придется добираться на собаках: в эту пору, перед вскрытием рек, пускаться на вездеходе опасно. "Это прекрасно! - обрадовался Андрей. - Я так мечтал когда-нибудь проехаться на собачьей упряжке!"
Председатель райисполкома, худая, энергичная женщина, почти не вынимавшая изо рта сигареты, чуть улыбнулась и сказала: "Ну вот и попробуете".
Андрей Хмелев, выпускник ветеринарного института, приехал на Чукотку в конце прошлого года. Его оставили работать в окружном сельскохозяйственном управлении, где он просидел над бумагами всю долгую зиму, и нынешняя поездка для него, в сущности, была первым знакомством с настоящей тундрой. Надо было обследовать стада Провиденского района.
- Я Андрей Хмелев, - представился он каюру, сбежав по трапу.
- Очень приятно, - хмуро ответил парень и выпростал из оленьих рукавиц теплую ладонь с прилипшими к ней белыми шерстинками.
- Едем! - весело сказал Андрей, бросив рюкзак на нарту и усевшись на громко скрипнувшие неширокие доски-сиденья.
- Сейчас поедем, - спокойно ответил парень, - только сначала встаньте.
Андрей послушно поднялся. Каюр принялся увязывать груз.
- Больше у вас ничего нет?
- Все мое хозяйство в рюкзаке.
Каюр выкрикнул что-то гортанное, выдернул из снега плотно пригнанную палку с железным наконечником, и собаки, отряхиваясь, начали подниматься из уютно примятых снежных ямок. Парты двинулись вперед, в гору, и Андрей бросился вслед, закричав:
- Послушайте! Подождите! Вы меня забыли!
- Бегите за мной, - бросил на ходу парень, держась за дугу посередине нарты.
Андрей потрусил, проваливаясь по колено в снег, ругаясь про себя. Он совсем иначе представлял езду на упряжке; снежный вихрь клубится за летящей партой, звонко лают собаки, выбрасывая из-под лап комья снега. Сколько раз он видел такое в кино, по телевидению… А тут нарта едва ползла по косогору, собаки, вытянув хвосты и высунув розовые языки, медленно перебирали лапами, поминутно оглядываясь на каюра и на Андрея злыми, ненавидящими глазами.
Андрей чувствовал, что задыхается: давненько ему не приходилось так бегать. По не хотелось показывать свою слабость этому неприветливому каюру. Ему-то что: он привычный да еще держится за дугу.
Андреи собрал все свои силы, догнал нарту и вцепился обеими руками в дугу. Сразу стало легче. Каюр покосился на Андрея и улыбнулся. Улыбка у него была добрая, чуть застенчивая.
- Как мне тебя называть?
- Оттой по-чукотски, а по-русски - Андрей.
- Тезки, значит, мы с тобой.
- Выходит так.
- Я тебя буду называть Оттой, можно?
- Почему нет? В тундре все меня так зовут.
Оттой внимательнее поглядел на приезжего. Чуть постарше его, а уже окончил институт. А вот сам он в прошлом году не попал в Дальневосточный университет, не захотел воспользоваться льготами для северян, решил сдавать, как все. Профилирующие предметы сдал хорошо, сочинение написал на четыре, а по русскому схватил двойку. Неожиданно для самого себя. Главное, когда вышел из аудитории, все вспомнил. Но, как говорят спортивные комментаторы, гол в ворота уже был засчитан… В этом году Оттой собирался попробовать еще раз, и теперь упрямо отказавшись от льгот. Старший брат, пастух оленеводческой бригады, у которого Оттой зимовал, предрекал ему новый провал. Ну и пусть! Если надо, Оттой пойдет сдавать и в третий, и в четвертый раз! Всю долгую зиму он читал, готовился к экзамену по литературе. И не жалел об этом. Он понял, что пренебрегал в школе уроками литературы и предпочитая физику и математику, прошел мимо волшебной горы, не заметив ее, не оглянувшись… И теперь он, заново перечитав Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Чехова, Горького, был по-настоящему потрясен. Видимо, в школе у них была просто никудышная учительница, которая только и умела требовать от учащихся, кого и с какой силой изобличил в своем произведении изучаемый писатель. А ведь, кроме обличения, было и другое - внутренняя красота человека, то, что не видно снаружи, неуловимо даже в разговоре, но оно, это прекрасное, трепетное, всеобщее для всех людей, было столь же чудесным, как и рождение первого олененка…
Нарта поднялась на перевал. Собаки почти выбились из сил, да и люди тоже. Надо передохнуть. Оттой тихо сказал:
- Г-э-э-э-э! - Собаки тут же остановились и залегли. - Привал, - пояснил он Андрею.
Андрей глубоко вздохнул и сел на парту. Сердце бешено колотилось, казалось, что стук его слышен далеко вокруг.
- Устал с непривычки, - виновато произнес Андрей.
- Я тоже устал, - признался Оттой, садясь рядом с Андреем. Движением плеч он передвинул висевший на спине малахай на грудь и меховой оторочкой вытер вспотевшее лицо.
Отдышавшись, Андрей огляделся. С высоты открывался широкий вид на долины, еще полные снега. Но уже кое-где обнажился синий лед, под которым чувствовалась готовая вырваться на волю вешняя вода. Синева неба отражалась в снежных сопках, густо ложилась на затененные склоны. Прозрачный воздух открывал Дальний хребет, словно нарисованный неумелым художником на стыке земли и неба. Все кругом было наполнено величайшим спокойствием, возвышающим человеческую душу.
- Как здесь прекрасно! - воскликнул Андрей, и его слова разорвали воздух, спугнув собак и заставив вздрогнуть Оттоя.
Андрей нагнулся, взял пригоршню снега и только открыл рот, как услышал:
- Не смейте этого делать!
Он испуганно выронил снег и недоуменно посмотрел на каюра.
- Снегом не утолите жажду, - мягче сказал Оттой, - только разожжете ее. Вот, если хотите пить.
Отгон выпростал из поклажи термос. Чай был крепкий, горячий и сладкий. Андрей с удовольствием выпил два стаканчика-колпачка.
- Мне здесь безумно нравится, - произнес он громко. - Такая величественная, спокойная красота! И все кругом так девственно чисто, нетронуто. Как здорово!
Андрей шумно вдохнул и выдохнул воздух.
Оттой отошел к собакам поправить постромки, но ему хорошо был слышен голос попутчика.
- И как подумаешь, что скоро доберутся и до этой красоты, - грусть берет… Хорошо, что загрязнение окружающей среды еще не достигло этих мест…
Оттой поправил алык у передовой пары, осмотрел лапы собакам. В эту пору снег острый, колючий, с режущими кристалликами, образовавшимися от солнечного тепла, и псы часто до крови ранят подушечки лап. На этот случай Оттой держал на нарте несколько пар кожаных чулочков.
- Даже такие огромные водные пространства, как океан, уже нельзя считать чистыми, - продолжал Андрей. - Тур Хейердал, плывя на своём папирусном корабле "Ра", прямо посреди океана встречал загустевшие комочки нефти, пластмассовые бутылки и разный мусор… Это поразительно! Человечество может утонуть в собственном дерьме, если не принять решительные меры!
Осматривая лапы собакам, Оттой дошел до нарты, и голос Андрея теперь гудел у него над самым ухом.
- Понимаешь, сейчас уже почти нет естественно чистых продуктов, за очень редкими исключениями. Все надо подвергать предварительной очистке перед потреблением. В Центральной Европе вы уже не можете просто так наклониться над лесным ручьем и напиться: а вдруг где-нибудь поблизости химическое предприятие спускает неочищенные стоки или проходит канализационная труба? А продукты? Все выращивается с помощью химических удобрений, и даже в животноводстве для форсирования привесов мы вынуждены обращаться опять же к химическим добавкам…
- Поехали, - коротко бросил Оттой.
Андрей, замолкнув на секунду, вскочил на ноги.
- Сейчас можно сидеть, - сказал Оттой, - под гору поедем, собакам легче будет.
"Жалеет животных", - уважительно заметил про себя Андрей.
Собаки бежали не спеша, легко здесь был уклон, хотя и не очень крутой.
- Ты сколько классов кончил? - спросил Андрей.
Оттой ответил.
- В институт не подавал? В университет?.. Ничего, не огорчайся, со второго захода должно получиться… Нынче в вузы большие конкурсы, но если у человека цель - он своего добьется. Нужно только упорство… Любишь животных?
Оттой пожал плечами. Он никогда над этим не задумывался. Просто олени и собаки были рядом с ним с самого детства.
- Я это заметил, - с торжествующей улыбкой сказал Андрей. - Вот когда мы ехали в гору, ты не позволил сесть на нарту. Жалко тебе было собак, верно?
Может быть, действительно ему было жалко собак. Только Оттой прекрасно знал: если бы они оба уселись на нарту, собакам просто не под силу было бы сдвинуть ее с места. При чем тут любовь?
- Хороший человек познается по его отношению к природе, к животным… Ты читал статьи Сергея Образцова о любви к животным? Нет? Надо почитать! Очень поучительные рассуждения у него.
Собаки чуть замедлили бег: упряжка выехала на речной лед, здесь лежал набухший от воды снег. В следах от полозьев вода не исчезала, поблескивая двумя голубыми ленточками.
Оттой думал о своем. Через месяц-полтора ему снова плыть во Владивосток. Прекрасный город, такой неожиданно волнующий, встающий из сопок и зеленых склонов белоснежными высокими домами. Он снова поселится в общежитии и вечером, когда голова загудит от занятий, будет бродить по ярко освещенным, оживленным улицам, пройдет в морской порт и долго будет сидеть в ресторане, где прямо в большие окна заглядывают океанские корабли.
Ему всегда хотелось жить в городе. Столько людей вокруг, весело, словно живешь в долгом, непрерывном празднике…
- Город, - словно отзываясь на его мысли, продолжал Андрей, - по мнению многих авторитетных социологов, - среда, вредная для человека. Излишняя урбанизация, ты понимаешь это слово?
- Какое слово? - переспросил Оттой.
- Урбанизация.
Оттой кивнул.
- Так вот. Излишняя урбанизация лишает человека его естественных связен с природой, его единения с окружающей средой, - продолжал Андрей. - Интересно отметить, что пастушеское скотоводство, куда входит оленеводство, невозможно без того, чтобы человек не ощущал себя частью природы, естественным продолжением всего живого…
"Интересно, - подумал Оттой, - когда он устанет и замолчит?"
Но ветеринару казалось, что он нашел благодарного и понимающего слушателя. Когда собаки потянули нарту на склон и пришлось идти, держась за дугу, Андрей все равно не умолкал. Он рассказал о себе, об учебе в ветеринарном институте, о той радости, когда узнал, что ему придется работать в таком романтическом краю как Чукотка…
Солнце уже давно перевалило за полдень. До стойбища оставалось еще километров десять. Оттой поначалу опасался, что дорога займет больше времени: вдруг пассажир вздумает все время сидеть на нарте? Но Андрей к середине пути втянулся, знал, когда надо соскакивать с парты, помогал собакам. Одно было плохо: он не умолкал. Добро бы говорил сам, но он все время пытался втянуть Оттоя в разговор, заставлял его отвечать на вопросы и даже понуждал высказывать свои суждения.
- Понимаешь, здесь даже чай имеет другой вкус, чем в городе. И причина этому - особая чистота воды. Ведь основная масса воды на Чукотке - это талая, снеговая, богатая ионами, полезными для здоровья…
Показались яранги. Первыми их почуяли собаки, они туго натянули постромки, позволив Оттою и Андрею подъехать к стойбищу на нарте.
Андрей впервые видел чукотское оленное стойбище. Три яранги стояли на возвышении, увенчанные столбиками синего дыма. Вокруг расстилалось огромное чистое пространство голубого воздуха, белого снега, обнажившихся кое-где моховищ и синели ленты набухших водой, готовых вскрыться рек.
Андрей чувствовал необыкновенный подъем, восторг. Поздоровавшись с бригадиром, ветеринар, пригнувшись, вошел в древнее жилище тундрового кочевника, Сначала в глаза бросились предметы, выделявшиеся на общем фоне: книжная полка, забитая потрепанными, зачитанными томами, радиостанция, установленная на ящике из-под болгарских фруктовых консервов, и целая батарея примусов. Потом Андрей разглядел типичные предметы тундрового обихода: чауты, деревянные кадки, какие-то непонятные приспособления, похожие на теннисные ракетки, и несколько тщательно вычищенных, поставленных в ряд ружей.
- Как доехали? - спросил бригадир.
- Отлично! - восторженно ответил Андрей. - Я даже ничуть не устал. У вас тут так хорошо, просторно, чисто…