Встала, хотела было повторить чужие слова, да как увидела, что все смотрят на нее, покраснела, смутилась и снова села.
- Не умею, - прошептала чуть не со слезой. - Ты сам…
Тогда за дело взялся председатель:
- Товарищи, тише! Товарищи, как у нас президиум избран, то собрание считается открытым. На повестке дня доклад товарища Фоминой об делегатках. От себя я скажу два слова. К нам приехала из города товарищ Фомина. Как только она заявится, говорить начнет. Да вон и сама, кажись, идет.
Шумно поднявшись на сцену, Фомина подошла к Прасковье и спросила:
- Кто у вас председатель?
- Вот, - указала Прасковья на предсельсовета.
А тот усмехнулся:
- Ведь ты, Паша, теперь председатель.
И пояснил делегатке:
- Она - первый раз.
Делегатка похлопала Прасковью по плечу:
- Ничего, привыкнешь. Вот тебе на первый раз - встань и скажи всем: "Слово даю товарищу Фоминой. Прошу тише".
- Я не сумею.
- А как выйдет.
Густо краснея и запинаясь, объявила:
- Говорить сейчас будет Фомина. Чтобы тише!
И нагнулась над столом.
У задней стены плотной стеной стояли мужики и курили. От дыма, казалось, разорвет стены клуба. Среди мужиков Прасковья, когда осмелела, заметила дядю Лукьяна, Сему Кривого, дядю Якова, Егора, Мирона, дедушку Матвея. Все они смотрели на Прасковью. Ведь еще недавно видели ее убитую горем, согнувшуюся, со впалыми глазами, а теперь сидит за столом, и будто взгляд веселый.
Делегатка говорила простые слова:
- Надо женщинам самим себя на дорогу выводить, делегатские собрания устраивать, совету в работе помогать.
…В старое время нам тяжело было, а теперь советская власть ход женщине дала. Изберете делегаток в сельсовет, в кооператив, в комитет взаимопомощи. А зима наступит, грамоте обучаться надо. Вот женщина и не отстанет от мужчины.
Кто-то крикнул:
- А что тому коммунисту бывает, ежели он свою жену бросает?
Делегатка не смутилась, усмехнулась и сама задала вопрос:
- Как бросает? Аль женщина тряпка грязная, аль одежда поношенная? Плохая та женщина, ежели она так себя посчитает. Сошелся муж с другой - и шут с ним. А дети есть, на них по суду деньги можно вытребовать…
После выборов Прасковья спектакля дожидаться не стала, а ушла с ребятишками домой.
Установилось вёдро. Настали свежие, прозрачные своей синевой, последние дни перед наступлением зимы. Солнце отдавало земле прощальную теплоту своих косых лучей. Было необычно тихо, и как-то по-особенному глубока высь голубых небес, где лишь изредка слышался переливчатый клекот журавлей, улетающих на юг, или, переплетаясь, плавали тонкие тянущиеся кружева паутины.
В избе-читальне, куда позвали Прасковью, уже сидели выбранные недавно делегатки, там же была и Фомина. Всем им что-то рассказывала Дарья, а они громко смеялись. При появлении Прасковьи смех утих, лишь только одна Дарья хихикала и, указывая на Прасковью, проговорила:
- Ишь на помине легкая.
Прасковья спросила:
- А разь чего про меня баяли?
- Так и есть про тебя, - ответила ей Фомина. - Вон Дарья чудит.
Прасковья махнула на Дарью рукой.
- Не слушайте ее. Небось через нее и меня в делегатки выбрали.
- А разь плохо? - крикнула Дарья. - Ишь как ты председателя из себя изображала.
Фомина прервала их. Указывая Прасковье на скамейку, сказала:
- Ну-ка, будь еще раз председателем.
Не успела Прасковья сесть, как сзади облапила ее Дарья, крепко сжала своими сильными руками за шею, чмокнула в ухо и звонко захохотала:
- А я твой секретарь буду.
Подошли остальные делегатки, и Фомина стала им рассказывать, кому что делать, кого куда выделить.
После распределения работы заявила:
- Вот что, бабы, работать так работать. А работы в вашем селе много. Мне придется задержаться у вас. Помочь вам. Начать надо с кооператива.
Поговорили еще кое о чем и разошлись.
Прасковья шла, словно пьяная. Ей хотелось не домой идти, а сесть где-нибудь, чтоб никто не видел, и разобраться во всем, что произошло за эти дни. Навстречу из дома шел Петька.
- Кончили заседанье?
Еще заметнее бросилось в глаза, что Петька намного стал выше, крупнее, а лицо было в точности похоже на Степаново, когда тот был парнем. Те же глаза, кудри на висках, та же походка вразвалку.
- Кончили, сынок.
- А твои как дела?
- Вроде чумовой стала. Ты куда идешь?
- Газету стенную готовим.
- Опять вас ругать начнут. Нефедушка и сейчас зубами скрипит.
Петька кулаки сжал.
- Нефеду от нас мало досталось. Зачем он озимь у бедноты скупает? Вот в суд еще скоро на него подадим.
Прасковья испуганно зашептала:
- Гляди, сынок, как бы голову не свернули.
- Вона! - присвистнул Петька.
Мать засмеялась.
- А теперь кого протащите?
- Лавочника Лобачева и приказчика кооператива. Они заодно орудуют. Все село обделывают.
Прасковья вспомнила, что ее выделили в кооператив.
- Разберись, сынок, а потом уж…
Петька хотел что-то сказать, но подбежала Аксютка и закричала:
- Вот заболталась, а Ванька орет: есть, вишь, хочет. Всплеснула руками, побежала домой и запричитала:
- Сыно-очек, ми-илый, а ведь я совсем про тебя забыла!
Фисташки
Про кооператив давно по селу носились нехорошие слухи. Оттого народ в клубе гудел пчелиным роем.
Председатель кооператива сидел на передней скамье, ухмылялся, а приказчик Гриша метался от одного мужика к другому и, косо оглядываясь по сторонам, что-то каждому нашептывал.
Ревизионная комиссия - учительница, Дарья и дядя Егор - сидели за столом, выжидающе поглядывали в зал. Фомина уселась на передней скамье, а предсельсовета прошел на сцену.
Скоро, ковыляя ногой, прошел туда же и председатель кооператива, он остановился около учительницы, пошептался с ней, с Дарьей и, кивнув головой, крикнул:
- Начнем, что ль, граждане?
- Пора! - отозвались ему.
Сдвинув шапку набок, спросил:
- Кого председателем выберем?
Поднялся Мирон. Тряхнул косматыми волосами и крикнул:
- Товарищ Фомина тут?
- Впереди сидит.
Поднатужился и огласил на весь зал:
- Пущай она правит у нас собраньем!
Но кто-то перебил:
- Чего зря человека-то впутывать? Нешто нас удержишь? Нам Полкана цепного - и тот не перебрешет. Мы ведь как поднимем рев - иконы выноси.
Выбрали в председатели Ефрема, мужика огромного, а глотка такая, что, когда утром выгоняет своих овец в стадо, слышно его на всех улицах села.
- На обсужденье, граждане, у нас один вопрос. Ревизия дел кооперативу была. Больше ничего нет?
- Хватит с нас и этого.
- Теперь - чтобы тише. Анна Петровна, говори им. Читала учительница акты, протоколы. Слушали тоскливо, скучно позевывая. А когда до цифр, до баланса денежного дошла, по залу ветром шепот пронесся.
После чтения снова безмолвие. Что-то тревожное чувствовалось в этой тяжелой тишине. Один Ефрем головы не ронял.
- Слыхали отчет, граждане?
- Небось не оглохли пока.
- Коль такое дело, в обсуждение пустим вопрос. Что хорошо в кооперативе, где поправочки, ремонт-починку произвести - говорите!
- Чего говорить-то?
- Вот те раз! Стало быть, нечего? А за углами есть что шептать?
Опять молчали. Тогда и Ефрем замолчал.
- Ну, собирайтесь с духом.
Встала взволнованная учительница.
- Граждане, что молчите? Мы свое дело сделали, теперь - ваша задача. Хотите - принимайте наш отчет, хотите - не принимайте.
- Возьми сама, да и прими, - послышался чей-то голос.
- Ну хорошо, мы тогда уходим, - двинулась было учительница.
На нее в несколько глоток заорали:
- Да погодь ты! Куда вас несет?.. Видишь, Ефрем велел с духом собраться. Вот накурим до тошноты, тогда и разговор колесом пойдет.
И будто чужие с виду, словно дело не их. А ведь знали - будет буча, ералаш. Только первого направить на дорогу, первого раскачать. За раскачку-то и взялась Дарья.
Сцепив тонкие, словно нарочно очерченные брови, стукнула по столу кулаком.
- Какого дьявола надулись? Аль в гости пришли? Прямо говорите, а в кулак ворчать - никого не испугаешь. За коим бесом ревизионную комиссию выбирали?
Из угла, где за дымом лиц не видать, первый вопрос:
- В "чистую" какая выручка?
Но тут зашевелилась вторая скамья. Молодой горластый мужик сам себе слово дал:
- Это все ни к чему, граждане. А вот почему у нас и полсела еще паев не внесли и не вступили? Кто в этом виноват?
Но его перебил старик сосед. И как только он встал, по залу легкий смешок прокатился.
- Граждане мужики и кои бабы! Я давно в одну точку бью…
- Фисташки, что ль?
- Смеху тут никакого совсем нет. Вы только в голову возьмите: куда "они" девались?
От раскатистого хохота старик стал сердитее.
- Ведь их, граждане мужики, восемь тысяч. Шутка это!
- Шесть-то продали!.. - крикнули ему.
- Знаем, что продали, а две где?
С этого и началось. Больше других орал Ефрем, председатель собрания:
- Стойте, дьяволы… Целые полгода о фисташках свист поднимают, а какой из этого толк?..
Но не слушали Ефрема, кричали ревизионной комиссии:
- Сколько их заприходовано?
- Шесть тысяч.
- Закуплено после сколько?
- Две.
- Где же они, довезли их?
- Довезли.
- Ну, и слава богу.
Со второй скамьи опять старик поднялся.
- Слава, да не богу, да-а.
- Кому же?
- Ткнитесь-ка носом-то в накладные, увидите - кому…
Степка, стоявший все время в сторонке на сцене, метнулся к залу.
- Зря, граждане, про фисташки колгота идет. Уплачено за них, и получены все восемь тысяч сполна.
- Получено - это мы знаем, а вот сколько раз уплачено?
Фомина недоумевающе спрашивала соседа:
- В чем тут дело? Какие фисташки?
- Пистоны к ботинкам. Полкопейки штука.
Кто-то, словно укушенный, взвыл:
- Счетовода позвать!
- Счетово-о-ода!!! - подхватили все.
Как угорелый вбежал счетовод на сцену.
- Вот он - я.
- Скажи-ка по совести…
- Н-ничего не знаю.
- По книгам сам проводил?
- Сам.
- Правильно провел?
- Проведено, как есть.
Но счетоводу не верили, как не верили ревизионной комиссии, приказчику, закупщику и председателю.
- Книги тащи.
Учительница вспыхнула досадой, дядя Ефрем смеялся.
- Граждане! - с обидой крикнула Анна Петровна. - Для чего же вы нас избрали, коли сами хотите проверять!
Успокаивать ее взялся Мирон:
- А вы ничего, Анна Петровна. Раз свое дело выполнили, как давеча заявили, мы теперь - свое… Уж мы-то всем миром найдем ходы…
Тащил счетовод большие книги, пачки расписок, накладные, счета. Мирон первый же бросился к ним.
- Ищи фисташки, граждане!
Толкаясь, лезли к столу. Каждому хотелось заглянуть в книгу, прощупать четко выведенные, строки цифр.
Но вот заорал молодой горластый мужик, тот, что про пай толковал:
- Сто-ой!..
- Что там? - кинулся к нему народ.
- Наше-ол.
- Ври?..
- Как перед иконой.
- Читай всем вслух.
- Заплачено за фисташки в двух местах.
- А документы какие?
- Счет есть, а на две тысячи - расписка простая.
- Чья рука писала?
- Закупщика, дяди Тимохи.
Тогда в одну глотку, всем залом:
- Заку-упщика-а!..
Испуганно метнулся закупщик, торопливо вспрыгнул на сцену, к столу ревизионной комиссии. Руки широко развел, будто весь зал галдящий обнять хотел.
- Граждане, какого лешего вы меня путать хотите? Действительно, прикупили мы, как там по документам, две тысячи. А почему? Потому - приказчик про это лучше знает… Он принимал, его дело. А зачем прикупали, где мне знать? Может, недочет какой в деньгах был, может, концы с концами свести.
Приказчик Гриша, видимо, совсем не ожидал этого от закупщика и бросился к нему как ошпаренный.
- А ты… чего?
- Ничего я.
- Говорил-то чего, забыл?
- Не я, а ты велел написать фальшивую расписку на две тысячи.
- Ду-рак ты после этого!
К собранию закупщик обернулся, вздохнул сокрушенно:
- Пущай вон граждане рассудят, кто дурак, а кто больно умен.
А по залу неслось уже торжествующе:
- Ага-а-а!..
Приказчик задорным кочетом налетал на закупщика, кричал пронзительно:
- Он, он, граждане, это проделал сам! Моя душа знать ничего не знает! Раз счета есть, расписка есть, мое дело - принять.
Закупщик желваками поиграл, губы высохшие лизнул:
- Будет хвастать-то, будет обезьянничать… Чай, стыдно?..
- Сам ты обезьяна хорошая!
- Обезьяна? - усмехнулся закупщик - Ну, ладно. - И, прищурив глаза, полушепотом ему на ухо, но чтобы слышали все:
- А забыл… привесочки?
- Какие привесочки? - дернулся от него приказчик и побелел.
- Рожь-то где?
- Какая рожь?
- Сколько привесу за осень было на походы?
Приказчик хотел что-то сказать, но вдруг часто-часто заморгал и отвернулся к декорации.
- Ну что, Гриша, видно, песок в глаза попал?
А зал подзадоривал:
- Говори, говори, дядя Тимоха.
Тогда закупщик приостановился и повысил голос:
- Пятьдесят четыре пудика собра-ал! Это - с августа, а раньше сколько было?.. Где она, Гриша, приказчик наш кооперативный? Молчишь? Забыл, видно?
Но приказчик уже пришел в себя. Тряхнул головой и, блестя глазами, стал против закупщика.
- Нет, не забыл, дядя Тимоха, а вот ты, мотри-ка, и впрямь свое забыл.
- Что? - в свою очередь насторожился закупщик.
- А то, что людей хочешь вымазать, а сам чистеньким выйти. Да не удастся тебе, помажем чуть и твою шапку. Скажи-ка, где комиссионны?
- Какие комиссионны? - дрогнул голосом закупщик.
А приказчик - голову выше, мимо него в зал, в собрание, не словами, а плетью:
- С загконторы райсоюза.
- Вре-ошь!
Теперь уже приказчику вопил зал:
- Говори-и, Гри-и-иша-а!
- Он думает, про него не знают. Как же, прокрадешься! Пущай я пятьдесят целковых должен. Должен, а не прикарманил, корову не купил, а вот ты-то подсчитай свои, сколько их.
- Ври больше… Так тебе и поверили.
- Поверят. Тебе верили, а мне нет?
- Говори-и!.. - топали ногами.
- А сколько пропито?
- Кем? - отступал закупщик от наседающего Гришки.
- Сам скажи, с кем пил.
- Ни с кем я не пил.
- Так-таки не пил, и не врешь?
- Ну да, не пил. Если ты знаешь, скажи - с кем.
- Хоша бы со мной?!
Этого закупщик никак не ожидал.
Только и нашелся крикнуть:
- Э-эх, ты-ы!..
А народ изнемогал от восторга. Ефрем, председатель, орал громче всех:
- Тише-е, ор-рлы! Сейчас начистую выяснится, кто кого? Выкладывай, Гриша, как у попа на исповеди.
Гришка сбросил полушубок с плеч на пол и решительно поплевал на руки:
- Граждане, мне скрывать нечего. Вы нас избираете, вы нас избиваете. Ревизионная комиссия чего, разве она найдет? А у меня сейчас как на духу. Фисташки - чепуха, сами знаете, обсчитали нас, растяп, на две тысячи. Без счета принимали, ну, мы и прикупили, чтобы оплошность прикрыть. Но фисташки - задира, фисташки - кончик. Тяните за него, вытянете сотенку-другую рублей. А где эти сотенки? Кои пропиты, а кои в Тимохиной буренке ревут. Хороша коровка-то, удойная попалась. А пропито много, только покопайте. А не так, спросите дядю Данилу, вестового. У него пили, он и самогон таскал да разные жарехи с яичницей заказывал. Он один больше нашего знает.
- Один ли? - крикнул сам Данила с задних рядов. - Может, еще кто?
Тогда председатель кооператива к приказчику бросился:
- Чего орешь, черт заразный?! Откуда ты взял?
- Оттуда, откуда и ты брал! - бросил ему в лицо Гришка.
- Протранжирил денежки, теперь на других валить вздумал?
- Сам ты главный заводила!
- Нет, это ты глот. Не слушайте его, граждане! - заорал председатель, стирая с лица вдруг крупно выступивший пот.
- Кро-о-о-ой! - безудержно неслось из зала. - Крой, Гришуха!
- Закупщик-то комиссионные по пять копеек с пудика с загконторы огребал. А вывезли мы по наряду три тысячи пудов. Сами вы в подводах были, которые вам за паи засчитывались. Вот и считайте, граждане: по пятачку - три тысячи пятачков! Урожай хороший… А где эти денежки? Вот отчего наша торговля глохнет. Горло у нас широко, карманы в штанах глубоки.
Закупщика будто водой облили.
- Граждане, ежели под суд, так всех под суд. Председателя - первого, потому пили мы вместе.
- Не пил я! - крикнул председатель.
- Пи-ил, - ласково урезонил его Гришка. - Данила вон все знает. Правда, Данила?
- Правды! - донесся смешливый голос вестового.
- И закупщик?
- И он!
Тогда закупщик вспыхнул, рукой отчаянно махнул:
- Ну, коль так - пущай. Теперь мой черед слову начнется.
И собрание уже к закупщику:
- Крой теперь ты, дядя Тимоха!
- И буду крыть, только слушайте. Начнем свой ход от ситца. Где он? На полках гниет, никто не берет. А почему? Потому, граждане, что мы этот ситец взяли у соседнего кооператива с приплатой большой. Они в город за ним ездили, а нашим лень, да недосуг, да пьянствовать некогда будет. Вон Гриша это знает. Он у нас разливало, виночерпий. Теперь про Лобачева. С ним у нашего правления, особливо у председателя, смычка. Сговорились как-то мы вместе с соседним кооперативом достать ситец прямо из Москвы, из треста. Достали. Осенью это было. По тридцать пять копеек за метр. Дешевка! Чего приказчик с председателем сделали? Они взяли да и запродали его Лобачеву. По пятаку с метра нажили, а что дальше вышло - после доложу.
- Врешь! - подскочил председатель.
- Вру, да денег не беру. А ты врешь - больно много берешь. Вот разъяснение еще у меня одно есть. Все, что ль, говорить?
А народ неистово орал:
- Крой, крой!!!
Закупщик, размахивая руками, продолжал:
- Мне что? Он, Гришан-то, про меня все выложил без запаса, а я и про запас малую толику оставил. Так вот: Лобачеву как-то приспичило… в городе товару не дали, он к ним: "Так и так. Светлых - пятак, темных - гривенник Ладно?.." - "Давай!" Ну, дело осеннее, хлеб есть, свадьбы пошли, только рви. И въехал гражданам этот ситец в шесть гривен за метр. Вы-то думали "расценка", а тут вон куды! Вот и сочтите, сколько темных. Двадцать кусков по пятьдесят метров. А прочие товары?.. Керосин, деготь, лопаты… Кто про это знает?.. А документы Лобачеву, как представителю кооператива, на закупку в свою лавку товаров из губсоюза? Говорить, что ль?
- Говори-и-и!.. - просило собрание.
Закупщик обернулся к приказчику и председателю:
- Ну?
Те махнули рукой в отчаянии.