- Обязательно! - убедительным баском подтвердил и Никита Кочетков, чем привлек к себе внимание прислушивавшейся к словам комсомольцев Самсоновой.
- Что я тебя попрошу, Никитушка, - сказала Дуся, - добеги, пожалуйста, до конюшни и расскажи бате. Знаешь ведь, как он волнуется. А я тебя за это, когда вырастешь большой, знаешь как расцелую!
Эти последние слова Дуси очень развеселили комсомольцев.
В свои семнадцать лет Никита Кочетков вытянулся чуть не на голову выше остальных. Да и разговаривал преимущественно басом, иногда только соскальзывая на петушиный тембр. Вот и сейчас, как назло, отвечая Дусе, Никита "ударил по верхам", что безусловно смазало значительность слов:
- Это еще - захочу ли я с тобой целоваться!
3
Отец Дуси - старый конюх Степан Александрович Самсонов, почти все свое время проводивший на конюшне, обрадовался приходу Никиты и искренне удивился принесенному комсомольцем известию:
- Фе-е-дора? - протянул он нараспев. Подумал, пожевал губами и закончил несколько неожиданно: - Этот даст!
- Неужели? - заинтересовался Никита.
Конюхи стояли в полумраке, посредине конюшни.
Кругом хрустко жевали рубленую ржаную солому лошади, отфыркивая пыль.
- Верное слово, - подтвердил Самсонов. - Еще дед у Бубенцова - ох, и крутой был старик! - перед урядником шапки не ломал. А уж Федор!.. Ай, да и хватит кто-нибудь с ним горюшка! Но и блинов, надо полагать, колхозники покушают… факт! Наш Иван Григорьевич чепушка какого-нибудь на такое место не допустит. Торопчин, брат, голова - глянет на человека и сквозь шапку выяснит все его размышления. Без аршина смерит. Я тебе такой случай расскажу. Вышли мы как-то с Иваном Григорьевичем из конюшни. Осенью это было, дождь только что прошел, слякоть по земле. Он, значит, вышел, остановился и смотрит этак вниз. Ну и я смотрю. "Красота, говорит, какая, Степан Александрович!" А мне удивительно: где она, красота, когда прямо под ногами лужа? Так и Торопчину сказал. А он смеется. "Вот, говорит, смотрим мы с тобой оба вниз. Но только ты видишь лужу, а мне нравится, как в луже звезды". Понял загадку?
Старый конюх искоса, как петух, уставился на Никиту Кочеткова.
- Так сказать, точка зрения, - догадался Никита.
- Именно. Это я к чему вспомнил? Вот все мы здесь на селе, почитай, каждый день наблюдаем Бубенцова. И знаем его не первый год. И не таким, как он сейчас себя показывает. А вот в нутро ему заглянуть никто, кроме Ивана Григорьевича, не догадался…
4
Мрачнее осенней тучи вернулся домой в тот вечер с партийного собрания Иван Данилович Шаталов. Вместе с ним зашел покурить и перекинуться словечком и завхоз Павел Тарасович Кочетков.
- Ах, молодцы! Ко времени пришли. Только-только я устряпалась. Петуха заколола для такого раза. Ну как, Иван Данилович, поздравить тебя, что ли? - приветливо встретила вошедших жена Шаталова - невысокая, начавшая полнеть, но легкая в движениях женщина. Она была уверена в приятном известии.
- Я вот тебе поздравлю! - зло скосился на жену Иван Данилович.
Он кинул на руки подошедшей дочери Клавдии полушубок и шапку и, прогнав с табуретки кота, грузно подсел к столу.
- Неожиданность получилась, Прасковья Ивановна. Сказать, так не поверишь, - заговорил Кочетков. По всему видно было, что в доме он свой человек. - Федьку Бубенцова хотим поставить председателем.
- И ты уж захотел? - с сердитым удивлением спросил Кочеткова Иван Данилович.
- Это что же делается-то, а? - расстроенно и растерянно заговорила Прасковья Ивановна. - Ну, не дают хорошим людям ходу, и все тут!
Кочетков не сразу ответил на вопрос Шаталова. Он расправил под ремнем гимнастерку, пригладил расческой свои веселые кудри, тоже подсел к столу и лишь тогда заговорил:
- Видишь ли, Иван Данилович. Конечно, каждый член партии волен иметь свое мнение. Но поскольку большинство голосовало за Бубенцова…
- Ты мне о сознательности не пой! - оборвал Кочеткова Шаталов. - Боишься Торопчина, так и говори.
- Постой!..
- За постой деньги платят. Вот ведь как забрал он вас всех в руки! А Никоныча купил со всеми потрохами. Ай-яй-яй… Я Торопчина давно раскусил. Ласковый, а хватка медвежья. Он и Бубенцова выдвигает потому, что сам управлять хочет. Федька теперь такой: поставь пол-литра - и вяжи его в узелок.
- Что же ты, Иван Данилович, на собрании молчал в таком случае? - не без ехидства спросил Кочетков.
- А что я сам за себя агитировать должен? Ничего, увидим еще, откуда ветер дует. Я людям не меньше Ваньки Торопчина известен. И в райкоме меня встречают всегда, как друга!
Эти слова Шаталова не были простым хвастовством.
Действительно, Иван Данилович являлся примечательной фигурой. Первое, что - бросалось в глаза в его наружности, это привольно раскинувшиеся ветвистые усы. Был он грузен, плечист, коротконог и зычен в разговоре. Вообще у Шаталова была наружность старого служивого, да и повадки тоже.
И биография у Данилыча была довольно почтенная, хотя и не без изъянов. Но ведь и на солнце отметины есть.
Было время, когда он - смолоду батрак - оказался в первых рядах людей, проводивших коллективизацию, и даже, не колеблясь, раскулачил свояка, собственной жены дядю.
Такое поведение односельчане расценили положительно и выбрали Шаталова председателем сельсовета.
Правда, на этой должности он пробыл недолго, но успел оттягать для своей семьи кирпичный пузатый домик с лучшим по селу фруктовым садом. Все того же дяди.
"От живого унаследовал", - шутили на селе.
Шутить шутили, а с председателей сняли.
В колхозе Иван Данилович работал, как сам выражался, "не хуже других прочих". Но и не лучше. А жил богаче, в основном за счет наследия. "Из яблочков приноровился и блины печь и валенки катать". Злые все-таки языки у людей.
А уж то ли не общественник был Иван Данилович! На всех собраниях выступал пространно и, надо сказать, довольно дельно. И "в курсе" всегда был. А как за заем агитировал - и словами, и собственным примером!
Но особенно отличился Шаталов в дни войны, когда близко к Тамбовской области приблизился фронт, когда с угрюмым, неровным завыванием проносились над колхозными полями немецкие бомбардировщики и глухо стонала и подрагивала земля от недалеких разрывов.
С раннего утра и до самой ночи всюду, где проходили работы - на полях, на току, в правлении колхоза, - раздавался унтерский бас Ивана Даниловича. Да и по ночам часто поднимал он народ на прочесывание угодий лесничества, где прятались иногда пробиравшиеся неведомо куда лихие люди и дезертиры. Находились и такие в то накаленное время.
А когда по области проходила кампания по сбору средств на танковую колонну "Тамбовский колхозник", Иван Данилович один из первых снял со сберегательной книжки весьма солидную сумму, собрал у себя в доме все облигации, кольца, брошки и много других ценных вещей.
- Вот помогаю, чем могу. И других призываю. Пока существует советская власть, наше не пропадет!
Эти слова были произнесены с пафосом, даже со слезой и, безусловно, искренне.
Портреты тамбовского колхозника-патриота, говорящего речь и при вручении танков пожимающего руку танкисту - Герою Советского Союза, появились в областной газете, а затем украсили и стену правления колхоза. И в кино "наш Данилыч фигурировал".
Именно тогда колхозная парторганизация избрала Шаталова секретарем. И вот здесь-то он, любивший поучать других, почувствовал себя на своем месте. Редкий день не наведывался Иван Данилович в райком, а уж колхозников прямо замучил собраниями да походами. А какие речи произносил по всякому поводу! Прямо как по газете читал.
И был искренне удивлен, а в душе глубоко обижен тем, что после войны его от этой почетной должности освободили. А избрали Ивана Григорьевича Торопчина.
Попробуй угоди людям после этого. Какого человека не оценили! Сами не знают, чего хотят.
5
Уже давно закончилось собрание и все разошлись по домам, когда Торопчин и Бубенцов вышли из правления колхоза.
На небе сквозь редкие просветы в тучах неярко поблескивали звезды. Пушистыми хлопьями медленно опускался снежок. От ближней избы доносился заливистый лай собачонки.
- Хорошей, слов нет, была, Федор Васильевич, наша жизнь до войны. И уж так хочется народу вернуть ее, что гору люди своротят. Реку, если понадобится, ведрами вычерпают, - негромко, но взволнованно говорил Торопчин.
Они медленно шли посредине улицы, оставляя глубокие следы на недавно разостланном метелью белоснежном ковре. Бубенцов, не прерывая, внимательно слушал Торопчина. Отозвался только, когда услышал такие слова:
- А мне этого мало.
- Мне тоже.
- Значит, оба мы с тобой жадные, - Иван Григорьевич рассмеялся, ближе подступил к Бубенцову.
Теперь они шли, почти смыкаясь плечами.
- Эх, и трудно, Федя, тебе в первое время придется! Это учти.
- Подожди пугать, Иван Григорьевич. Я ведь еще не председатель, народ стоит больше за Шаталова.
- Не думаю. А если и так… Вот как будто ничего плохого про Ивана Даниловича не скажешь, но и хорошего тоже. Правда, по возрасту он Никонычу в сыны годится, но по мыслям они ровесники. Уж очень коротенькие у обоих замыслы. Честное слово, вот гидростанция для них - и то пока фантазия. Смотри - столбы поставили, провода натянули, а сидят с коптилками.
- Год был такой тяжелый.
- Брось! А разве в легкий год наши люди начали восстанавливать Днепрогэс? А в какое время заводы на Урале и в Сибири ставили?! Не в том дело. Боятся такие руководители всего нового. Шагают вперед, а смотрят на то, что позади осталось. "Вот жили", - говорят, а не скажут: "Вот жить будем". А уж дальше своего колхоза немногие пока заглядывают. Вот что, Федор Васильевич, нам с тобой ломать придется мысли у людей. А это, брат, потруднее, чем сев провести даже при таком тяжелом положении.
- Да-а. - Бубенцов покосился на Торопчина, пошел медленнее. - Тут, как говорится, без посудинки не разберешься… А?
- Опять!
Торопчин даже остановился. Встревоженно взглянул на Бубенцова, положил ему на плечо руку.
- Об этом забудь. Серьезно говорю. А понадобится, скажу и еще серьезнее. Слышишь, Федор? Разве мало ты по пьянке глупостей настрогал?
- Знаю. Вот и хотел выпить сегодня с тобой последнюю, для ясности. И заклинить наглухо.
- Верно говоришь?
- Я ведь из упрямой фамилии. Раз Бубенцов сказал - отрезал. А если придумал что - ну, не становись никто поперек дороги!
- Это не всегда хорошо, - Торопчин, раздумывая, склонил голову.
- Ты знаешь, как я тебе благодарен, Ваня. - В голосе Бубенцова зазвучали необычные нотки. - На многое ты мне глаза открыл. А главное… сам себя я увидел, как в зеркале. Эх, если только поверят в меня колхозники, как ты поверил… Понимаешь, прямо дрожит все внутри.
- Поверят, - Торопчин долго глядел в побледневшее от волнения лицо Бубенцова. - Ну, что же? Раз такое дело, давай закрепим узелок. Но уговор, Федор Васильевич, помни!
- Даю тебе честное слово коммуниста!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
На другое утро в районном центре, большом торговом селе, по существу переросшем уже в крепенький городок, в помещении райкома партии встретились два человека. Оба из одного колхоза. И оба - Иваны.
Иван Григорьевич Торопчин и Иван Данилович Шаталов.
Встреча оказалась для обоих неожиданной, а для Шаталова, пожалуй, и нежелательной.
- Ты как сюда попал? - удивленно спросил Торопчин.
- Да так же, как и ты. Думается, дорога в этот дом никому не заказана, - неприветливо отозвался Иван Данилович.
- Ясно. Чего ж вчера не сказал? Я бы тебя подвез. По своим делам, что ли?
- А у меня между своими и колхозными делами межи непроложено! Так-то, Иван Григорьевич, - значительно прогудел Шаталов, скосившись в сторону с любопытством прислушивавшейся к разговору чернявой, со смышлеными глазами девушки - технического секретаря.
- И тут не возразишь, - Торопчин улыбнулся. - Я смотрю, Иван Данилович, с тобой надо в ладах жить. А если спорить, так не натощак.
Как раз в это время в приемную быстро вошла чем-то сильно озабоченная Наталья Захаровна Васильева - первый секретарь райкома.
- А-а, "Заря" объявилась! - заговорила она весело, заметив стоявших в сторонке Торопчина и Шаталова, - Легки на помине. Ну, проходите, проходите, отцы-пустынники.
Васильева была по специальности агроном. А секретарем райкома стала с первого года войны.
Никто из знавших Наталью Захаровну, а знали ее все, не мог понять, где находила эта маленькая, щуплая женщина столько воли, силы, энергии. Целыми днями озабоченно колесил по району ее старенький, некогда фронтовой автомобильчик. Васильева обычно появлялась там, где ее меньше всего ждали, но где присутствие секретаря райкома было весьма желательно. И еще одна черта была у Натальи Захаровны - лично она как будто никогда колхозных вопросов не разрешала, но умела направить разговор так, что колхозники сами находили правильный выход из трудного положения. И обсуждение заканчивала обычно такими словами:
- Ну, уж раз вы сами решили, я протестовать не хочу. Вы - хозяева. Но чтобы свое хозяйское слово сдержать!
Она-знала по имени-отчеству не только всех председателей колхозов и секретарей сельских партийных организаций, но и бригадиров, и звеньевых, да и многих, очень многих рядовых колхозников своего района. Часто появлялась на семейных праздниках. А еще чаще навещала тех колхозников, у кого случалась беда.
Вот почему, когда после окончания войны на большинство ответственных должностей в районе вновь вернулись мужчины, самая трудная и ответственная должность - первого секретаря райкома - осталась за Натальей Захаровной.
- Ну, выкладывайте пироги на стол, - сказала Васильева Торопчину и Шаталову, склонив набочок голову и поглядывая усмешливо. - Почему это у Данилыча усы вроде обмякли? Разве живется плохо?
- А где теперь хорошо? - передохнув, отозвался Шаталов. - В Сибири разве.
- Ух ты! - Васильева рассмеялась. - Посмотреть, Данилыч, на тебя - прямо гвардеец. А все чего-то на жизнь жалуешься, как хилый зять на сварливую тещу… Ссуду, что ли, торопить приехали?
- Ссуду, Наталья Захаровна, полагаю, государство и так не задержит, - заговорил Торопчин. - Без нее нам не обойтись, сами знаете. Но приехали мы не за этим… Хотим все-таки Андрея Никоновича освободить от работы.
- Освобождают из тюрьмы. А в труде человек сам себе волен, - уклончиво ответила Васильева.
- Поэтому и не задерживаем. Все-таки ему стукнуло семьдесят восемь. Тяжело старику. Да и на колхозе его года, боюсь, отразиться могут.
- Ну, что ж. - Васильева подняла голову и взглянула на Ивана Григорьевича в упор. - А Бубенцов тебе ровесник, кажется?
Вопрос Натальи Захаровны явился полной неожиданностью для Торопчина. Он некоторое время с недоумением глядел на Васильеву, переглянулся с Шаталовым, потом произнес удивленно:
- А вы уже знаете? Откуда?
- Карты вчера раскинула. На трефового короля. И выпало ему быть в казенном доме, - Васильева рассмеялась. - Эх, Иван Григорьевич, да что же это за секретарь райкома, который не знает, что у него по району делается! Ну ладно. Нужно сказать, что поначалу я удивилась.
- Вот-вот, и колхозники удивляются на такую затею, - оживившись, вступил в разговор Шаталов.
- Чему удивляются?
- Да тому же самому, что и вы.
- Так ведь я удивилась только поначалу. Ну, а как Федор Васильевич в последнее время ведет себя?
- Как вам сказать… - начал было Торопчин, но Шаталов предупредил его.
- Охальничает! На неделе чуть не избил завхоза. Не по его разумению, видишь ли, Кочетков поступает. Бригадиров срамил на собрании. Как цепной кобель, на всех кидается!
Шаталов вызывающе взглянул на Торопчина.
- Продолжай, Иван Данилович, - спокойно сказал Торопчин. - Я ведь то же самое хотел рассказать Наталье Захаровне, что Бубенцов в последнее время колхозными делами очень интересуется.
- Заинтересовался кот воробышком! - Шаталов сердито фыркнул. - Не знаю, Наталья Захаровна, как другие, а я колхозу зачинатель. Колхоз меня человеком сделал. И не могу я на такие дела смотреть из-под печки.
- Хорошо. Очень хорошо, Иван Данилович, что ты так беспокоишься о колхозе, - серьезно сказала Васильева. - Значит, новому председателю поможешь.
- Какому, интересно?
- А это уж решат колхозники. Самое важное, чтобы народ чувствовал себя настоящим хозяином своего колхоза. Верно?
- Безусловно, Наталья Захаровна, - сказал внимательно прислушивавшийся к разговору Торопчин. - Но только если парторганизация наметила одно, а колхозники решат другое… Не нужна колхозникам такая парторганизация.
- Молодец! - Васильева улыбнулась, очень ласково поглядела на Торопчина. - Почему и люблю я тебя. А то приедет иной руководитель в район и смотрит в рот. Ждет все - не то указаний, не то приказаний. А своего-то мнения у него и нет. Разве за такими колхозники пойдут? А вообще нужно нам смелее выдвигать новых людей. Достойных, конечно. Ведь какая молодежь за войну выросла! А уж про вас, фронтовиков, Иван Григорьевич, и говорить нечего. Помню ведь я, каким ты воевать ушел. Прямо скажу - не особенный был. Из комсомольцев вырос, а в партию не дорос. И вижу, каким вернулся. Значит, понял что-то.
- Понял, Наталья Захаровна. Даже не то слово. Не так хочется сказать… А как - не знаю…