По поводу характеристики Грановского в "Медвежьей охоте" Страхов пишет: "Повторяем, Грановский есть наилучший тип чистого западничества. Европейничанье хотя и произвело на него неизбежное влияние, но является в самом выгодном свете; отсюда понятно, почему так высоко ценят Грановского наши европофилы".
Для Страхова, и это существенно, современный нигилизм - порождение и неизбежное следствие западничества, хотя "чистые" западники и стремятся всеми силами отмежеваться от своих "нечистых" последователей. Современные западники, пишет Страхов, "стали отстаивать свою исходную точку- поклонение и подражание Западу и вместе отрицать все последствия, порожденные в нашем умственном мире этим поклонением". На примере отношения демократического журнала "Дело" (Страхов именует его журналом "настоящих нынешних западников") к Грановскому критик приходит к выводу, что современные нигилисты отрицают заслуги своих "отцов" - западников 40-х годов. "Итак, - пишет Страхов, - истые современные западники уже не сочувствуют Грановскому Они, естественно, предпочитают ему Белинского и других, которые повели дальше то же самое дело.<…> - После Белинских, Добролюбовых, Писаревых напрасно нас убеждать, что можно до сих пор стоять на той точке чистого западничества, на которой стоял Грановский. У Грановского теперь не может быть последователей - и если все партии его более или менее хвалили, то в настоящую минуту, как мы видели, он одинаково чужд для всех партий".
Высказанные Страховым мысли о преемственной связи между западничеством и нигилизмом, об истоках современного нигилизма, являющегося, по мнению критика, закономерным и крайним развитием западничества, отчасти созвучны идейно-философской концепции романа
В февральских записях 1870 г. Достоевский последовательно разрабатывает план задуманного им политического памфлета против нечаевщины. "Нечаевский" мотив - убийство Шапошникова (Шатова) кружком нигилистов - постепенно обрастает в это время кровью и плотью. Политическая и любовная, нравственно-психологическая линии фабулы конкретизируются; испытываются разные способы установления связи между ними, уточняются характеристики персонажей и мотивы их поступков.
Главные герои многообразных февральских планов и набросков - Грановский (будущий С. Т. Верховенский), его сын (или племянник) Студент (впоследствии Петр Верховенский; в записях он часто именуется по фамилии своего прототипа Нечаевым), Княгиня (Варвара Петровна Ставрогина), Князь (Ставрогин), Шапошников (Шатов), Воспитанница (Дарья Павловна), Красавица (Лиза Тушина) Несколько позднее, но тоже в феврале, появляются Великий писатель (Кармазинов), капитан Картузов (Лебядкин), Хроникер.
Основные сюжетные схемы первоначальных планов таковы. К отцу (или дяде), либералу-идеалисту 40-х годов, живущему в доме своего старинного друга Княгини, приезжает Студент-нигилист, который быстро завоевывает влияние в светском обществе и в то же время тайно организует кружок нигилистов, занимающийся подрывной деятельностью. Об этом узнает Шапошников (Шатов), он собирается донести на нигилистов.
Политическая интрига (убийство Шатова) переплетается с любовной. Князь обесчестил и бросил Воспитанницу, сестру (или невесту) Шатова. Князь и Шатов ненавидят друг друга. Эту вражду ловко использует в своих провокационных целях Студент, чтобы, убив Шатова, грозящего нигилистам разоблачением, свалить вину на Князя. Побочная любовная линия - Князь, Красавица и Студент. Взбалмошная и капризная Красавица, невеста Князя, увлекается Студентом. В различных вариантах остается устойчивым мотив пощечины Шатова Князю или Князя Шатову
В дальнейших февральских записях сюжетная схема, по-прежнему вращаясь вокруг убийства Шатова, несколько видоизменяется. Воспитанница - жена Грановского. Шатов и Князь соперничают из-за нее Шатов узнает о тайной деятельности комитета нигилистов, занимающихся под руководством Студента распространением прокламаций и организацией поджогов. Нигилисты убивают Шатова, опасаясь его разоблачений, а подозрение в убийстве падает на Князя. По другому варианту Шатов - брат жены Грановского, ненавидит Князя и следит за сестрой (XI, 66–68)
В набросках плана, помеченных 16 и 18 февраля, повторяются уже знакомые нам сюжетные схемы политического убийства Шатова кружком нигилистов и любовное соперничество Шатова и Князя. Видоизменяется несколько любовная коллизия Грановский - жених Воспитанницы, которая любит Шатова (по другому варианту - Князя). Студент расстраивает помолвку отца и сеет кругом интриги. Князь женится на Воспитаннице (XI, 88-101).
При всех сюжетных особенностях эти планы объединяет памфлетная направленность замысла. Главные герои памфлета - Грановский и его сын, Нечаев. Образ Князя играет в планах более второстепенную роль. Своеобразие и значительность образ этот начинает приобретать в записях второй половины февраля 1870 г.
Задумав роман как политический памфлет на западников и нигилистов, решая вопросы о причинах и истоках современного нилигизма, о взаимоотношениях представителей различных поколений современного общества ("отцов" и "детей"), Достоевский должен был обратиться к опыту своих литературных предшественников в этой области, в первую очередь к роману Тургенева "Отцы и дети". Наряду с Тургеневым в черновых записях упоминаются прямо или косвенно имена Чернышевского, Писарева, Салтыкова-Щедрина и отчетливо звучит полемика с ними.
Отталкивание от проблематики романа "Отцы и дети" особенно заметно на ранней стадии работы писателя над "Бесами". Поколение "отцов" представляет в романе Грановский, либерал-идеалист 1840-х годов, современник и единомышленник Белинского, Герцена и Тургенева, поколение "детей" - сын Грановского - Студент-нигилист (он же Нечаев). В февральских записях 1870 г. уже подробно обрисовывается конфликт между отцом и сыном, причем Достоевский в каком то мере использует сюжетно-композиционную схему тургеневского романа (приезд нигилиста в дворянское имение, его общение и споры с местными "аристократишками", поездка в губернский город и даже роман со светской женщиной (Красавицей)).
Подобно автору "Отцов и детей", Достоевский стремится раскрыть своих героев прежде всего в идейных спорах и полемике; поэтому целые сцены написаны в виде диалогов, рисующих идеологические столкновения неославянофила, "почвенника" Шатова с западником Грановским и нигилистом Студентом. О Шатове и его убеждениях говорится: "Ш<апошников> - тип коренника. Его убеждения: славянофилы - барская затея. Нигилисты - дети помещиков. Никто не знает себя на Руси. Просмотрели Россию. Особенность свою познать не можем и к Западу самостоятельно отнестись не умеем. <…> Западников бранит" (XI, 66). В ряде сцен Достоевский изображает споры отца с сыном.
Приведем некоторые примеры из февральских записей, свидетельствующие о сознательной ориентации Достоевского на роман "Отцы и дети".
"Является Ст<удент> (для фальш<ивых> бумажек, прокламаций и троек). Обрадовал Ш<апошникова>. Смущает отца нигилизмом, насмешками, противоречиями. Прост, прям. Перестроить мир. <…> Ст<удент> в городе и в обществе (Базаров)" (XI, 66–67).
Достоевский неоднократно возвращается в черновиках к сцене обеда у Княгини, во время которого должен обнаружиться нигилизм Студента: "Княгиня слыхала о нигилистах и видала (Писарев), но ей хотелось Базарова, и не для того, чтобы спорить или обращать того, а для того, чтоб из его же уст послушать его суждений (об искусстве, о дружбе) и поглядеть, как он будет ломаться à la Базаров" (XI, 71).
В этой и последующих сценах, в идеологических спорах с отцом и Шатовым, вырисовываются нравственно-психологический облик Студента и его общественно-политическое credo Подобно тому как Грановский был в представлении Страхова и Достоевского "чистым" западником по сравнению с своими последователями, так и Базаров по сравнению с Студентом - своеобразный "чистый" нигилист, отвлеченный теоретик. Студент же обращает нигилистическую теорию 1860-х годов в беспощадную практику всеобщего разрушения и уничтожения.
"С этого (с разрушения), естественно, всякое дело должно начаться, - заявляет Студент, - я это знаю, а потому и начинаю. До конца мне дела нет, а знаю, что начинать нужно с этого, а прочее всё болтовня, и только растлевает и время берёт. <…> Чем скорее - тем лучше <…> (Прежде всего бога, родственность, семейство и проч.) Нужно всё разрушить, чтоб поставить новое здание, а подпирать подпорками старое здание - одно безобразие" (XI, 78; ср. также с. 103–105)
Студент освобождает себя, как от ненужного хлама, не только от нравственных принципов и критериев, но также от всяких норм внешнего приличия. Он бессердечен, развязен, нагл и цинически груб в обращении с окружающими, не исключая отца.
"Ст<удент> неглуп, - разъясняет Хроникер, - но мешают ему, главное, презрение и высокомерие нигилистическое к людям. Знать действительности он не хочет. <…> Вопроса же о благородстве и подлости он и не ставит, как прочие нигилисты. Не до того ему и не до тонкостей. Дескать, надо действовать, и не понимая, что и деятель должен прежде всего, по крайней мере, хоть осмотреться" (XI, 97–98).
Достоевский наделяет своего нигилиста также чертами хлестаковщины, благодаря чему образ снижается, предстает в пародийном плане. Особенно упорен писатель в намерении изобразить первоначальное "хлестаковское" появление Студента. Приведем летние записи 1870 г.: "…№. Приезд сына Ст<епана> Т<рофимови>ча (вроде Хлестакова - какие-нибудь гадкие, мелкие и смешные истории в городе)" (XI, 200) или: "Между тем в городе, вроде Хлестакова, сын Ст<епана> Т<рофимови>ча. Мизерно, пошло и гадко. <…> Он расстраивает брак Ст<епана> Т<рофимови>ча, способствует клевете, маленькие комические скандальчики <…> всё по-прежнему, только выход хлестаковский" (XI, 202). Это первоначальное "хлестаковское" появление Петра Верховенского Достоевский сохранил и в окончательной редакции романа (см. сцену "конклава" в гостиной у Варвары Петровны (ч. 1, гл. 5, "Премудрый змий")
Итак, Студент ранних набросков к "Бесам" - это нигилист самой грубой формации, из-под вульгарной маски которого проглядывают резко заостренные и окарикатуренные черты базаровщины.
Как известно, в 1862 г. Достоевский высоко оценил тургеневского героя, тонко уловив в нем высокое трагическое начало. Его характеристика Базарова в не дошедшем до нас письме к Тургеневу была сочувственно принята автором, а в "Зимних заметках о летних впечатлениях" (1863) Достоевский вспомнил "беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм" (см.: V, 59), противопоставив его как "нетипичного" нигилиста "рядовым" нигилистам круга "Современника" и "Русского слова".
Высказывания Достоевского о Базарове в период работы над "Бесами" имеют определенную и характерную направленность. Достоевский ставит вопрос, насколько Базаров как тип нигилиста имеет реальное соответствие в современных представителях этого типа.
Интересно в этом отношении следующее рассуждение: "Базаров написан человеком сороковых годов и без ломания, а стало быть, без нарушения правды человек сороковых годов не мог написать Базарова.
- Чем же он изломан?
- На пьедестал поставлен, тем и изломан" (XI, 72).
Иными словами: "человек сороковых годов", т. е. Тургенев, идеализировал в Базарове тип нигилиста. Базаров окружен тем романтическим ореолом, который ассоциируется у Степана Трофимовича Верховенскго с Байроном, тогда как в резкости, грубости и ломании теперешних Базаровых проглядывает Ноздрев (ср.: XI, 192).
В результате Петр Верховенский предстает перед нами на страницах романа как своего рода сниженный и опошленный Базаров, лишенный его ума и "великого сердца", но в то же время с непомерно раздутой "базаровщиной".
Проблема столкновения поколений начинает играть ведущую роль уже в февральских записях 1870 г
Намечая в разных планах сюжетный мотив убийства в политических целях, Достоевский тут же задумывается над той ролью, которую будет играть в романе Грановский: "Но при чем же Гр<ано>вский в этой истории? Он для встречи двух поколений всё одних и тех же западников, чистых, и нигилистов, а Ш<атов> новый человек" (XI, 68)
Позднее, уже летом 1870 г., Достоевский следующим образом определит место Степана Трофимовича в идейно-философской концепции романа: "Без подробностей - сущность Степана Трофимовича в том, что он хоть и пошел на соглашение сначала с новыми идеями, но порвал в негодовании (пошел с котомкой) и один не поддался новым идеям и остался верен старому идеальному сумбуру (Европе, "Вестник Европы", Корш). В Степане Трофимовиче выразить невозможность поворота назад к Белинскому и оставаться с одним европейничанием. "Прими все последствия, ибо неестественный для русского европеизм ведет к тому" - он же не понимает и хнычет" (XI, 176).
Эта характеристика Степана Трофимовича близка к страховским оценкам Грановского как "чистого" западника, не способного на компромиссы с "нечистыми" последователями. Не только идейная рознь и взаимное непонимание, но и духовная преемственность, существующие между западниками "чистыми" (т. е. поколением либералов-идеалистов 1840-х годов) и "нечистыми" (т. е. современными Нечаевыми), моральная ответственность первых за грехи последних; западничество с характерным для него отрывом от русской "почвы", народа, от коренных русских верований и традиций как причина появления нигилизма - таков комплекс "почвеннических" идей, при помощи которых Достоевский своеобразно переосмысляет тургеневскую концепцию "отцов и детей".
Следует отметить, что основное ядро концепции Достоевского, сложившейся в общих чертах на раннем этапе творческой истории романа, сохранилось в неизменном виде и далее, хотя связь с тургеневскими "Отцами и детьми", ощутимая в февральских записях, постепенно ослабевает в ходе позднейшей творческой работы над романом.
Проблема поколений раскрывается в "Бесах" прежде всего в исполненных острого драматизма отношениях отца и сына Верховенских, хотя к поколению "отцов" принадлежат также Кармазинов и фон Лембке, а к поколению "детей" - Николай Ставрогин и члены кружка нигилистов.
Идейно-философскую концепцию, положенную в основу "Бесов", Достоевский разъяснял и комментировал несколько раз в письмах 1870–1873 гг. В письме от 10 февраля 1873 г., посланном наследнику А. А. Романову с отдельным изданием "Бесов", Достоевский уже после выхода романа следующим образом определит общую его идейную направленность: "Это - почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны. <…> Эти явления - прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности. <…> А между тем главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вот эту родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моем" (XXIX1, 260).
Итак, Грановские и Белинские, т. е. русские западники 1840-х годов (в их числе, конечно, и Тургенев), - прямые отцы современных Нечаевых. В этом высказывании Достоевского содержится и определенный намек на роман Тургенева (в центре "Бесов" - проблема "отцов и детей"), и полемика с его автором как представителем "поколения 1840-х годов".
Среди разнообразных литературно-публицистических источников, привлекавших внимание Достоевского в период работы над "Бесами" и существенных для понимания концепции романа и образа Петра Верховенского, следует рассмотреть некоторые произведения Герцена, рисующие его конфликт с русской "молодой эмиграцией" Женевы конца 1860-х годов, который особенно обострился с выходом в свет брошюры А. А. Серно-Соловьевича "Наши домашние дела" (1868). Речь идет о статье Герцена "Еще раз Базаров" (1869) и главе о молодой эмиграции из "Былого и дум" (1870).
Как известно, Герцен болезненно переживал свои разногласия с представителями русской революционной эмиграции и стремился найти пути для взаимопонимания и примирения с ними, ибо видел в них "своих" - союзников в общей борьбе с самодержавием.
Характерно, что конфликт с "молодой эмиграцией" Женевы Герцен неизменно воспринимал через призму романа Тургенева "Отцы и дети". В конце 1860-х годов образ Базарова, сниженный до "базаровщины", становится для Герцена синонимом всего того отрицательного, что он видел в молодых русских революционерах новой для него формации. В ряде писем Герцена 1868–1869 гг. последние неизменно именуются Базаровыми.