- Белянкин меня удивил. Он, видишь ли, теперь не против большевиков! Мы, объявил, левые эсеры, голосовали за Советскую власть, но входить в правительство пока воздержимся! Мы, говорит, будем признавать Советы потому, что у пас есть свой - Совет крестьянских депутатов. Это что же, выходит, он стоит за двоевластие? Белянкину я не верю. Ну вот не лежит к нему душа, хоть ты что!
Дядя и племянник в разговоре сошлись на том, что это начало чего-то нового. Но если Павел Иванович чувствует перед этим новым душевное смятение, то в душе Семена росла надежда на то, что грядущие сдвиги ведут к лучшему. У Семена укреплялась вера в правоту и силу власти народа.
Мирзабай все-таки предложил Семену "обмыть новую власть", по племянник отшутился:
- Если обмывать, тогда и воевать за нее надо, а я по здоровью признан негодным к строевой службе.
Радаева Тражук в Сухоречье не застал. Тот, уезжая в город, откуда, по словам Ильи, получил какое-то важное известие, наказал:
- Если скоро не вернусь, Илюша, не забудь про друзей - чулзирминцев! Познакомься с Семеном Мурзабайкиным! Пусть они с Тражуком наблюдают за Вись-Ягуром.
"Значит, доверяет", - порадовался Семен, услышав от Тражука напутственное слово Радаева.
- Как уследишь за этим проклятым куштаном? - усомнился он.
Тражук пропустил вопрос друга мимо ушей.
В Сухоречке поднялся спор из-за письма Румаша. Илюша понял буквально заключительные слова: "как у вас там?" Он и настаивал на том, что и в Каменке надо создать Совнарком и организовать Красную гвардию. А рассудительный Спирька толковал эти слова шире: они, мол, относятся не к селу, а к уезду или даже губернии. Но горячность Чугунка было трудно охладить трезвым словом. Он на пальцах пересчитал, кого из сухореченских можно записать в Красную гвардию, - надежных ребят на своем берегу явно по хватало. Тогда он перебрал всех парней из Чулзирмы, с которыми их познакомил Румаш на лугу в семик, - и пальцев на руке не хватило.
Оля попыталась погасить спор:
- Может быть, Илюша и прав, но надо ждать дядю Колю. Без него нельзя начинать. А ты, Тражук, сам поговори с Семеном Тимофеевичем. Расскажи о наших разговорах.
К удивлению Тражука Семен отнесся к его рассказу вполне серьезно:
- Разумница эта Оля Чернышева: надо, конечно, ждать Николая Васильевича. А если он не скоро вернется? Чугунов, допустим, горячится. Но… но почему бы нам с тобой не привлечь Яхруша, племянника Вись-Ягура?
- Верно! - Тражук понял намек Семена. - Хведюк сможет наблюдать за своим новым зятем - Летчиком, Ундри - за Пуян-Танюшем…
В горнице одиноко пьющего самого Павла Ивановича появился Тимук.
- Пал Ванч, можно слово сказать?
- Скажи два, три… В поминальник запишу, Тимохвей Емельяныч, - съязвил хозяин, удивившийся, услыхав от Тимука "Пал Ванч" вместо обычного "Павел пичче".
- Разговор не шутейный, Пал Ванч. Дело сурьезное. Имение Аржанова, сам знаешь, разнесли по щепочкам. А Киселева еще цело. Вот и пришел наш черед! Я поеду на трех подводах, если Семен даст своих лошадей. Смоляков, Магар и Танюш - тоже на трех. Вись-Ягур и Летчик-Кирюк… ну у этих только по одной лошади.
- Значит, чертова дюжина получается, - усмехнулся Мурзабай.
- Ошибся ты - четырнадцать выходит, Пал Ванч!
- Нет, правильно все понял! - Мурзабай стукнул кулаком по столу. - Не ошибся я! Значит, не дадим другим, сами разграбим чужое добро! Нет моего согласия! Не будет вам ни одной подводы. Эка удумали! Кому дорогу показываете? Сегодня - мы у помещика, а завтра - беднота у нас. Стоп! А ты-то чего ради стараешься?
Тимук ждал такого вопроса и заранее приготовился.
- Эх, Пал Ванч! Полжизни служил тебе верно, радел о твоем хозяйстве. А оно, вишь, с воробьиный клюв осталось после раздела с Семеном. Может, подумал я, ты и во мне теперь не нуждаешься! Тогда - куда я? А чего ты боишься? Твое дело сторона. В случае чего, все на себя возьму, сам я, без воли хозяина, для себя, мол, старался. Я же - батрак. С меня взятки гладки при новой-то трудовой власти.
Мурзабай с удивлением разглядывал разговорившегося работника - вечного молчальника, будто впервые его увидел. А ведь он совсем не знал его! Ишь ты, о новой трудовой власти заговорил. Уже пронюхал. Еще права свои батрацкие начнет отстаивать. И как получилось, что Тимук пол-жизни на него работал! Все Угахви виновата. Пригрела бездомного сироту - ишь, родственничек жены, нашему забору - двоюродный плетень. Не пора ли его отвадить?
- Если для себя радеешь, твое право! - вымолвил наконец Мурзабай. - Лошадь возьми, а к Семену ходить и не думай! И киселевское добро ко мне не завози!
Тимук сам знает, куда что завозить! Низко поклонившись, вышел.
Мурзабай усмехнулся, выпил стакан успокоительной жидкости. "Вот такое, значит, начало, дорогой племянничек! Начало чего, я спрашиваю? Начало конца. Растаскают Расею по косточкам разные Вись-Ягуры да Мирские Тимуки - деревенские и городские…"
2
Отказ Мурзабая от участия в грабеже не смутил истинных защитников: Хаяра Магара и Смолякова.
- Даже сподручнее, что Мирской Тимук сам по себе, - потирал руки Смоляков. - Большевик и матрос - с нами. Они же - беднота, а значит, и главари. Не хватало нам рабочего, вот им и будет мурзабаевский батрак. Все к лучшему, Макар Данилыч.
- А все же сумлеваюсь, - не вполне поддержал его Магар. - Любить Мурзабая не люблю, а уважаю. Башковитый человек. Неспроста он отказывается.
- Был башковитый при царе, а теперь потерял царя в голове. Пьет много, вот и фордыбачится. Шут с ним. Нас он не выдаст. Лишь бы Вись-Ягур не пошел на попятный.
- Не пойдет. Я его атаманом зову. Нравится ему.
- А не взбрыкнет он, когда узнает, что мы на трех подводах, а у него только одна? Он за уравниловку!
- Никуда не денется! А причину найти - твоя забота…
По совету Хаяра Магара будущие налетчики вели себя тихо: в Чулзирме умолкли всякие разговоры о сходке у Вись-Ягура. Простоватому Ягуру было невдомек, что он становился главарем шайки грабителей. Подлинным предводителем был Хаяров, по вдохновителем стал изворотливый лавочник. Он-то привлек и мурзабаевского батрака, и проходимца Кирюка, ставшего обитателем Чулзирмы. Кидери как в воду глядела: женила на себе "анархиста"-кра-савца Падали.
Все было готово, мешала только погода, дороги вдруг сковал мороз. Хотели было дождаться санного пути, но богачи, воспринявшие перемену власти как временное безвластие, торопили. Да и разведчик Тимук донес: управляющий со всей семьей укатил в город, имение сторожил один Ахмет, с которым Тимук был знаком. Магар научил всех смазать погуще тележные колеса. Решено было по совету Магара тронуться ночью после первых петухов, выезжать в сторону гумна и собраться на выгоне. Когда заговорщики расходились, Вись-Ягур нахмурился и грозно предупредил:
- Помните: чтоб все по уговору!
Разведка Семена не дремала: Яхруш и Хведюк заметили, что их поднадзорные старательно смазывали колеса телег. Семен распорядился следить за выездом и послал Тражука верхом в Кузьминовку: прошел слух - Радаев недавно объявился в волостном селе.
Грабители съехались на выгоне, и вдруг Вись-Ягур понял, что богатеи его надули. Магар, Смоляков и Танюш пригнали по три подводы да захватили с собой по работнику. А уговор был: добро делить поровну, сделать по три ездки на одной лошади, без помощников.
- Ах вы сволочи, куштаны, мироеды, кровопивцы! - завопил Вись-Ягур, - Я вам покажу, как бедноту обманывать, - бесновался он, натягивая вожжи. - Да я все село подыму! Мы вас, ненасытных хапуг, самих распотрошим. Не на таковского напали!..
Но и сам он напал не на таковских. С двух сторон навалились на него Магар и Тимук. Смоляков, забежав спереди, повис на вожжах. "Атаман", брошенный спиной на телегу, барахтался под двумя телами, хрипел и брызгал слюной. Смоляков, обдумавший все заранее, выждал минуту и накричал на своих дружков.
- Ах, какой ты горячий, Егорыч! - ласково заговорил оп с Вись-Ягуром. - Ну прямо пороховая бочка. Моя вина - не успел предупредить. Нынче вечером человек приехал из города: оттуда команду гонят охранять имение. О трех ездках и думать нечего, дай бог с одной управиться. Вот я и посоветовал выехать сразу на трех. А у тебя все едино только одно тягло. А насчет дележа не сумлевайся. Все будет по-божески.
Хаяр Магар, все еще не отпуская Егора, вторил Смолякову:
- Ты уж не серчай, что тебя прижали. Дело-то серьезное. И в кого ты такой бешеный? Сразу уж - и село подыму, и распотрошим. Правду сказал Емелька-лавочник: все поровну. Тебя-то, главаря нашего, и вовсе не обидим.
- Ладно, кровопивцы, коли так, - внезапно согласился Вись-Ягур, по тут же рыкнул на Тимука: - Да отпусти ты меня, черт, мирской баран. Ты-то почему на одной подводе? Лошадей хозяин пожалел?
- Мурзабай дал только свою лошадь, - предупредил ответ недогадливого Тимука Смоляков, - а с Семеном не велел связываться…
Вись-Ягур удовлетворился объяснением.
- Пустите, поеду первым, - вызвался он, - чтоб никому не сумлеваться.
Телеги загромыхали по замерзшим кочкам.
Сторож имения Ахмет встретил грабителей гостеприимно:
- Якши, чуваш, маттур, - распинался старый знакомый Тимука. - Молодца, вперед башкурт поспел. Грабить пришел - давай ломай! Клюся не дам. Моя запрягал лошадка, башкурт ехал. Живи там. Клюся не дам, сам бежал как зайца. Якши, чуваш?
- Хорошо, знаком, - похлопал Смоляков Ахмета по плечу. - Давай ходу. Мы тебя не тронем, убегай к башкирам! Никого, мол, в лицо не видал, темно было. Якши?
- Якши, якши, - кивал головой сторож. - Давай, давай, ламай. Моя потом бежать успел. На, бери хванар…
Вись-Ягур, взяв фонарь, обходился без "клюся", где ногой, где руками взламывал двери, распоряжался:
- Быстрей, братцы! Выбирай, что по душе, шевелись!
Спутники его в команде не нуждались: Вись-Ягур светил фонарем, остальные - кроме Летчика-Кирюка - с "летучими мышами", что прихватили заблаговременно. Моряк в темноте подогнал телегу к видному даже в осенней тьме подъезду и грузил на нее мебель. Мирской Тимук предвидел, что куштаны не поделятся "по-божески". Он с разрешения Ахмета вывел из конюшни лошадь Киселевых и заложил в киселевскую таратайку.
Вись-Ягур, нагрузив телегу, выехал из ворот имения первым. Запряженную таратайку Тимука заметил Хаяр Магар. Он привязал к задку своей телеги двух коней. Пуян-Танюш нашел конюшню пустой: выездного коня успел захватить Ахмет. Танюш стал канючить у Магара одного из жеребцов. Магар так рявкнул, что не по-куштански смирный богач отступился и привязал к телеге сеялку: грузить не надо, сама будет катиться.
Летчик вернулся в село вторым. Тимук от него почти не отстал: сидя на таратайке, он правил сытым помещичьим конем. Лошаденка его шла следом. При въезде в село Тимук привязал ее к задку таратайки: еще свернет по привычке к мурзабаевскому двору.
Смоляков схитрил: пересек Каменку у Верблюд-горы и въехал в село со стороны Кузьминовки: еду, мол, с товаром. Магар никак не мог справиться с норовистыми помещичьими конями, не желавшими следовать за крестьянской телегой. Сеялка Танюша тоже оказалась с норовом: она то отвязывалась, то застревала в колдобинах, то упиралась в кочки. Магар решил свалить чужое добро на гумне, забросать соломой. Коней на первый случай упрятал в овине, чтобы потом перегнать к сватьям в Ягаль. Пуян-Танюш тоже свернул на гумно. Но все ухищрения ночных воров оказались напрасными. Как только начало светать, во двор Вись-Ягура заявились какие-то незнакомые люди. Ягур рванулся было к ружью, но один из нежданных гостей спокойно удержал его:
- Не падо, Егор Егорыч, Во-первых, здравствуй. Не узнаешь меня? Я - Радаев. Вместе уходили на фронт. Пришел к тебе в гости, а ты хватаешься за оружие.
- Врешь, Радайкин! - недоверчиво зарычал Ягур, поднимая винтовку. - В гости с целой бандой не ходят. Марш отсюда, а то пристрелю, как собак!
Илюша и Спирька бросились было на Ягура, но Радаев цыкнул:
- Брысь, мальчишки! А ты, Егорыч, не балуй с ружьем. На кулаков его надо подымать, а не на бедноту.
Неожиданно на крыльцо выбежала жена Ягура. Она что-то сердито шепнула мужу, улыбнулась пришельцам и сказала на чистом русском языке:
- Милости просим, проходите, гостями будете.
Радаев вошел в избу.
- Эту банду, как ты окрестил ребят, я приставил к двору Смолякова, а они увязались за мной! - объяснил он смущенному хозяину.
Жена Ягура хлопотала у печки.
- Эх, Егор, Егор! - говорил русский. - Бедняк, фронтовик, называешь себя большевиком, а сам стал ширмой для кулаков.
- Не учи меня, учи свою бабу, - огрызнулся хозяин. - Какое твое дело до чувашей! Помещика, что ль, пожалел. Эсер ты аль кадет!
- Монархист я, Егор Егорыч, - пошутил русский. - Есть, значит, дело… Ревком я, если хочешь знать, большевистский ревком. Вместе будем создавать Советскую власть, народную власть. И добро, которое вы у помещика вывезли, теперь народное.
Вись-Ягур слушал рассеянно, поглядывал в окошко: что-то долго не видно подвод Смолякова и Танюша. Не надули бы богатеи.
А Радаев будто читал его мысли, подливал масла в огонь:
- Прост ты очень, Егорыч. Обманули тебя кулаки. Именем твоим воспользовались. А мы ведь в Совет тебя хотели выдвинуть, от бедноты, от фронтовиков. Думали, и вправду за большевиков стоишь. А ты анархист, оказывается, а не большевик…
- А иди ты к едреной матери! - рявкнул Ягур. - Без вас, русских, обойдемся! Теперь свобода! Не суйте к нам носа. Создавай Совет на своей стороне. Мне некогда с тобой лясы точить!..
Ягур наступал грудью на русского гостя и опешил от удара алдаром по лбу.
- Не дери глотку, дурак! - выкрикнула жена Ягура. - Говорила, не связывайся с куштанами, - зачастила она. - Слушайся умного человека. И не в то окошко поглядываешь, ухмах. Лавочник давно заехал к себе через задние ворота, на гумне разгрузился, а Танюш пешком прошел задами. Садись лучше за стол рядком да поговори ладком.
Получив алдаром по лбу, Вись-Ягур присмирел. Никого он не боялся, но маленькой своей жены, "этой ягальской бабы", остерегался.
- Видишь, Егор Егорыч, - смеялся Радаев, - не все чуваши против русских даже в твоем доме. А что, если соберем сходку?
- Баба, она хуже мужика, - бормотал Ягур, садясь за стол. - Особливо если тебе попала вместо чувашки вот такая ягальская майра.
"Майра", весело и свободно балагуря по-русски, угощала русского гостя, а Ягур, насупившись, молчал. Не столько половник угомонил его, сколько слова жены. "Так и есть. Обманули куштаны. Ну, держитесь теперь!"
- Ладно, Радайкин, - сказал он, стукнув кулаком себя в грудь. - Собирай сходку, только уговор: не позорь меня перед народом. Сам скажу, все скажу, что надо…
…Сходку собрали в Малдыгасе, в просторном саманном пятистеннике, где по вечерам слушали сказки Шатра Микки.
Всему дивились чулзирминцы: и тому, что русский из Заречья пришел к ним проводить сходку, и тому, что нет тут ни одного куштана, а особенно тому, что невзрачный мужичонка, сказочник Шатра Микки называется товарищем председателя Симуна Мурзабая. Сказок он нынче не сказывает, молчит как рыба и краснеет как рак. По то, что он сидит за столом в красном углу и Радаев его величает Никифором Иванычем да товарищем Романовым, - разве это не сказка?
А русского зовут еще и ревкомом. Он нынче тут главный.
- Ушла в прошлое власть помещиков и капиталистов, генералов и жандармов, купцов и чиновников, - говорит он. - Власть теперь Советская, народная, трудовая. И в городе и в деревне. И земля отдана крестьянам. Войны не будет. Такие декреты подписал товарищ Ленин…
Не все понятно, что говорил Радаев. Но Симун Мурзабай все объяснил, пересказал его речь по-чувашски.
И еще удивительно, что Вись-Ягур нынче выглядит именинником. Оделся как на той, тоже сидит за столом, смотрит гордо. Но самое удивительное - его слова.
- Товарищи! - громко по-чувашски сказал Ягур. - Бедняки и середняки! Товарищ Радайкин рассказал нам, что власть теперь Советская. Наша власть! - он стукнул кулаком по столу, но сразу под недоумевающим взглядом русского заговорил потише: - Наша, говорю, власть, рабоче-крестьянская, батрацко-бедняцкая, солдатская. Вот я и говорю, наши богачи-куштаны задумали разграбить помещичье имение, а добро теперь народное. Выехали они - каждый на трех подводах, а я, как фронтовик, поехал на одной. Надо было выявить кулацкое нутро. И захотели они обмануть Советскую власть, то есть меня. Без моего согласия захватили они движимое имущество: трех лошадей и сеялку. И все попрятали. Но нас не проведешь: мы к каждому приставили разведчиков и учетчиков. Все учтем, потому как оно теперича народное добро…
Радаев с тревогой поглядывал на Семена: тот только посмеивался, показывая, что оснований для беспокойства нет.
А "разведчики-учетчики", которые раньше и не снились Ягуру, проводили собрание в новом доме Семена. Их было пятнадцать парней - сухореченских и чулзирминских. Сначала они галдели на двух языках. Илюша рассказывал, как он испугал Смолякова, назвавшись Красной гвардией, но его словам русские ребята не смеялись - они были при этом сами.
Чувашские парии надрывали животы над рассказом самого молодого "гвардейца" Хведюка.
- Захожу это я во двор к Надалякке, а там - дым коромыслом. Надалякка разбросала добро с телеги по двору. "Ы-ы-ы, непутевый человек, - завывает, - не зря тебя прозвали Летчиком. И чего ты привез, шуйтан безрогий! А это еще что такое?!" - вдруг взбеленилась она еще пуще, поднимает с телеги огромное зеркало да как трахнет оземь, осколки аж до ворот долетели. А летчик как закричит: "Что ты сотворила, темная баба! Это же зеркало, трюма, значит, по-городскому. Тыщу рублей загубила!" А Надалякка вцепилась ему в волоса и ну таскать Летчика по двору да приговаривать: "Вот тебе трюма, вот тебе трюма!"
Филька смеется словам Хведюка, хотя понял только одно слово "тюрьма".
- Вот что, Тражук, - сказал Илюша, став серьезным. - Напиши-ка Румашу, что и мы организовали Красную гвардию.
- А ты не очень, про Красную-то гвардию, - одергивает его осторожный Спирька. - Что скажет твой дядя Коля? Может, опять анархистами нас назовет.
- Ему не до нас: он скоро поедет по другим селам и деревням устанавливать Советскую власть. А ты все-таки напиши Румашу. Пусть все знает, все поймет. Как ни называй нас, мы еще пригодимся большевикам и Советской власти. Ведь сам дядя Коля позвал пас сюда. Он знает, что мы против наших Фальшиных и ваших Хаяровых.
…Радаев покидал Каменку, а Смоляков уже въезжал в Кузьминовке на улицу, где жил Белянкин.