- О, Теве кукку я знаю. Будьте покойны, вокруг пальца обведу, если придется с ним встретиться.
- И еще. Коммунистов Ягали изничтожили враги. Но среди бежавших на Вильитрав есть сочувствующие: чуваш Шур-Прагань и Ларион Дятлов - русский. Ждите там связного от нас, да не забывайте об опасности: если молодые ягальцы нашли туда дорогу, - найдут и каратели. Им помогут такие старики, как твой дядя или Дятлов Аристарх…
- А я другого боюсь, - задумчиво сказал Румаш. - Займут каратели тропинку на Вильитрав и возьмут людей измором. По-моему, чем скорей вывести оттуда беглецов, тем будет лучше.
- Ну что ж! - повеселел учитель, окончательно уверившись в сообразительности сына Захара, - Если смо-же!шь, валяй выводи. Только не вздумайте пока пробираться в нашу сторону. Целиком можешь положиться на Шур-Праганя. Пусть его отец приезжает ко мне лечиться.
Путники обнялись на прощанье и разошлись. Через несколько шагов Румаш оглянулся: дорога за мостом была пустынна. Учитель как сквозь землю провалился.
15
Скоро после столкновения с Вись-Ягуром Карп Фальшин стал старостой. Правда, не царским, как он мечтал, а только лишь комвучским. "Куды ж денешься! Против рожна не попрешь". А все чего-то недоставало Фальшину - не то царя, не то бляхи. Много раз его сын Васька нырял в Ольховку, железную палку нашел, а бляхи так и не разыскал.
Прошло уже более месяца после драки у моста, а Фальшин все еще не решался перейти на ту сторону. Хотя Вись-Ягура не было, но Палли, бывшие члены Совета продолжали мутить воду - так считал Фальшин. В Чулзирме - бунтовщики, в Сухоречке - тихие смутьяны. А тихие хуже скандальных. Смирные с виду собаки исподтишка кусают. А кузьминовские власти требуют: деньги для помещика собери и рекрутов представь на сборный пункт… Пропадешь ни за грош, как Фаддей Белянкин! Вся надежда на карателей: уж скорей бы явились…
И вот настал день в Каменке. Пришли каратели. Всех шестеро: сынки деревенских богачей и городских купчиков. Старшой у них - усатый бравый офицер. С Назаром знаком, сыном Павла Мурзабая, только называет его теперь Николаевым. Говорит о нем уважительно, но в то же время подсмеивается: уездный, мол, Наполеон. Каратель и сына Хаярова знает. "Небось сами не приехали в Каменку, - злорадствует Фальшин, - других послали. Не хотят, стал-быть, собачиться в родной деревне, родителей своих оберегают". Так прямо и сказал усатому. Тот разъярился:
- Николаев-то?! Черта с два. Отца родного высечет, если надо. Назар Палыч на юг отбыл и Хаярова с собой захватил. Там фронт близко. Мужички бунтуют не как у вас, втихую. Представителей Комвуча убивают, на ваши отряды нападают. Ничего, поручик Николаев в контрразведке выучку проходил. Ох и свиреп, образумит… Отец его, надо думать, такой же ярый патриот, как сын. Позовет, надеюсь, в гос, ти?
- Это Мурзабай-то ярый? - презрительно хихикнул Фальшин. - Нет, в гости он не позовет. Ежель гостеваться желаете, найдутся у нас хозяева посамостоятельней и понадежней.
- Отец поручика Николаева ненадежный? Ин-те-ресно!
- Да не то штоб ненадежный. Рехнулся вроде с перепоя. В одиночку глохчет самогон. Раньше думали, пьет с горя, что сын пропал, а вот и Назар нашелся, - не просыхает.
- Значит, в одиночку? Как Александр Третий. Тоже патриотично, - захохотал усатый. - Ладно, веди к надежным, да не забудь позвать таких же надежных с того берега.
Собрались в доме сухореченского богача Медведева вечером за чаркой первача. Из Чулзирмы были приглашены Хаяров и Смоляков. Сухоречку представляли хозяин дома и староста. Четыре бородача и усатый офицер ломали головы над тем, как побыстрее сломить непокорных мужиков, чтоб расплатились с помещиком за пользование землей… И еще одно: о мобилизации двух возрастов в белую армию… Приказ объявлен больше недели назад, а на призывной пункт в Кузьминовку из Каменки никто не явился.
- В первую голову надо арестовать советчиков, - предложил Фальшин. - Потом поодиночке аль как согнать сюда рекрутов. Пусть с ними погуторят Медведев и Хаяров. Не пойдут сами в Кузьминовку, тады отправим под конвоем! А мужиков соберем нащет платежей опосля, когда в селе не останется ни одного смутьяна. Призывники-то не новички. Они уже воевали по указу Временного правительства, ружье в руках держали…
- Тебя, Карп Макарыч, не старостой, а губернатором надо бы назначить, - хлопнул Фальшина по плечу офицер.
Тем временем Филька, чугуновский "красногвардеец", а по общему мнению сельчан пустомеля и вертопрах, сбегал в Чулзирму, повидался с Киргури и отправился к Чугуновскому омуту "забросить удочку на сома". Забрасывал он ее и вытаскивал, пока не раздался в лесу троекратный короткий свист. Филька, закинув удочку без насадки, скрылся в чаще…
Утром по-хозяйски застучали в ворота Элим-Челима. Палли не спешил открывать, заглянул в саманный амбар, где спал Киргури.
- Пришли! Сматывайся через заднюю калитку. Не иначе как за тобой, дурная башка!
- Вот до чего ты меня довел, - упрекнул старшего младший, - Если б не ты, мы давно были бы у красных. Все кары боялся А кара-то - она и без того тут как тут!
- Иди, иди, потом сочтемся. Пока спрячься, а там уж как знаешь…
Страх Фальшина перед босоногим улыпом был так велик, что к воротам Элим-Челима он решился подойти лишь под охраной трех карателей. Палли открыл калитку. Фальшин все-таки струхнул, столкнувшись лицом к лицу с Палли, юркнул за спины солдат.
- Аль разбогатели на барской земле? - крикнул он. - Инда днем запираетесь. Позови брательника.
- Брат вчера еще уехал на мельницу!
- Будешь заложником. А за братом пошли да запомни: ежели не явится, не видать тебе ни жены, ни дома.
- Не пужай, мне бояться нечего, я ничего не крал и человека не убил, - съязвил Палли.
Кликнув сноху, он сказал ей что-то по-чувашски, показал рукой в сторону дальней горы, за которой пряталась водяная мельница. Фальшин подосадовал, что так и не научился понимать чувашскую речь. Позавидовал, как всегда, Смолякову.
Палли увели, а дед Ермишкэ стал набивать трубку, приговаривая:
- Не добру это, ай, не добру. Свяжешься с русскими - добра не жди. Это они сделали меня осноязычным.
Старшая сноха до той поры сдерживалась, орудуя ухватом у печи, но, услышав слова свекра, вдруг заголосила на всю улицу. Около дома Элим-Челима стал скапливаться народ.
Рябой Шатра Микки и картавый Кирилэ, как тихие и смирные люди, были отправлены на ту сторону, каждый в сопровождении одного солдата. Возле дома Медведева прохаживался усатый офицер, похлестывая нагайкой по голенищу сапог. Тут же, у каменного амбара, солдаты сторожили двух советчиков. Палли подвели туда же, к амбару.
- Этого взяли вместо скрывшегося брата заложником, - доложил староста офицеру.
- Сам как? Может быть, не такой, как брат? Не лучше ли перетянуть такого медведя на нашу сторону, - спросил офицер, заведя Фальшина за угол.
- Нутро у него красное. Да он еще опаснее брата!
- Ах так. Ну если изнутри красный, покрасим и снаружи.
Офицер приступил к допросу. К нему подтолкнули картавого Кирилэ.
- Ты, козлиная борода, о чем думал, когда пошел в советчики? Отвечай. Что, язык проглотил? Иль не понимаешь по-русски? Ты Советскую власть любишь? Почему согласился быть членом Совета?
- Мой соклась не спайашивал. Я ничава не снай, - наконец пробормотал перепуганный насмерть мужичок.
- Правду говорит? - спросил офицер у старосты.
- Правду, он не бунтовал.
- Ладно. С ним еще потолкуем, его пока - в амбар.
"Отсюда не убежишь, - прикидывал Палли. - Стены каменные, дверь железная, крыша железная, и пол не такой, как в амбаре бабки Хвеклэ".
Следующий советчик - маленький, невзрачный, рябой. Усатый пронзил его взглядом, спросил с издевкой:
- А тебя-то зачем выбрали в Совет, рябая чума? Что, лучше людей не нашли?
- Спроси у народа, я сам себя не выбирал, - неожиданным басом отрезал Микки.
У офицера взвихрились брови.
- О-о, уж не большевик ли ты? Говори прямо: какая власть тебе по душе? Советская, да?
- Чтоб стать большевиком, ума у меня не хватит. А Советская власть - власть народа, не буржуйская.
- Хвалю за прямоту, - осклабился усатый. - И тебя запрем. Но сначала получи… Пока только пять, точно по счету, - и, размеренно выдыхая "раз… два", начал стегать нагайкой по голове смелого сказочника. - Пять! - отчеканил каратель, хлестнув напоследок по изрытому оспой лицу, - Ну как? Больше не будешь, дурак, агитировать за Советы? Что молчишь? Иль добавить пять горячих?
Шатра Микки потер рукой затекающий глаз, а здоровым зыркнул по сторонам. Заметив, что поодаль от амбара собирается народ, вдруг зычно выкрикнул:
- За Советскую власть все двадцать пять стерплю!
- Люблю героев, - скрипнул зубами офицер. - Пусть будет двадцать пять. Жаль, не приготовили сырых прутьев. Придется тебя угощать нагайкой. Спустить штаны и высечь по первому разряду! Если мало будет, добавим еще двадцать пять…
Усатый не взглянул на Палли, а то, быть может, поостерегся бы. Лицо босоногого богатыря побагровело. Солдаты вдвоем схватили Микки и растянули на скамейке, услужливо вынесенной Фальшивым. Засвистели нагайки. Офицер начал было считать, но, взбешенный молчанием жертвы, взревел:
- Секите, пока волком не завоет.
Микки не завыл, а Палли, внезапно подскочив, свалил с ног офицера и сжал его шею руками. Солдаты от изумления застыли на местах. Один из истязателей Микки бросился на помощь офицеру, за ним остальные. Разъяренный Палли не чувствовал ударов и пинков. Четверо солдат никак не могли оттащить его от жертвы. Но вот кто-то из них выхватил из кармана длинный плетеный ремешок и поймал Палли за шею, другой таким же ремешком заарканил великана за ноги.
Фальшин нырнул было в калитку, но выскочил обратно, заметив, что опутан ремнями его злейший враг. Он подбежал к Палли и ткнул его железной палкой. Офицер нервно потер шею, вытащил маузер и постучал рукояткой револьвера по голове поверженного Палли.
- Не надейся: стрелять пока не буду. Сам в ад запросишься. Если не сдохнешь под шомполами, тогда уж пристрелю.
Палли, связанного по рукам и ногам, прямо на земле стали сечь шомполами. Вдруг взорвался неистовый набат. Офицер хлестнул нагайкой Фальшина:
- Прекратить перезвон! Самого уложу рядом с бунтовщиками!
Кликнув сына, староста затрусил к церкви. Он что-то вопил снизу и грозил железной палкой не то золоченому кресту над колокольней, не то самому господу богу. А Васька полез было по крутой лестнице, но скоро кубарем скатился вниз:
- Не могу, батя, там стреляют.
- Бежим, сынок. Скроемся, пока не поздно. Если народ подымется по набату, добра не жди. Больно крутую кашу заварили каратели, - приговаривал Фальшин, увлекая сына в проулок.
Пока Спирька бил в средний колокол, не одолев языка большого, Филька, напугавший Ваську незаряженным револьвером, продолжал наблюдение. Народ собирался у церкви. Некоторые, бросив работу на полях, мчались на лошадях. Филька видел: на северной окраине Сухоречки из полынных и лопуховых зарослей поднялось человек тридцать во главе с Киргури.
Несмотря на непрекращающийся набат, каратели продолжали свое дело. Но один дрогнул: еле-еле взмахивал отяжелевшим вдруг шомполом. Струхнувший было офицер снова взвинтил себя, стеганул малодушного плеткой, сам взялся за шомпол и не заметил толпу молодых крестьян, которая внезапно выскочила из-за амбара и бросилась на карателей. Усатый схватился за маузер, но выстрелить не успел. У солдат выхватили из рук прутья. Пятый, державший винтовки товарищей, рассыпал пирамидку и поднял руки.
Филька с высоты колокольни с надеждой посматривал в сторону брода через Ольховку, одновременно наблюдая за событиями у амбара. Вот бросилась вперед группа Киргури. Карателей заперли в каменный амбар, выпустив Кирилэ. А вот… Наконец-то! Филька едва не прозевал торжественного момента. Несколько верховых уже перебрались через реку и на рысях направились в чугуновский проулок. Филька оттащил товарища от колокола, схватил все веревки и веревочки обеими руками. Над полями, лесами и селами поплыл пасхальный малиновый перезвон. Филька кинулся вниз по лестнице, увлекая за собой оглохшего звонаря Спирьку.
У амбара мужики бестолково шумели:
- Что таперича будет?
- Это нам не простится.
- Все едино и деньги сдерут, и в солдаты забреют.
- Не забреют! - крикнул Киргури. - Мы - живые люди! И ноги у нас есть, и голова у каждого на плечах. Куда идти, сами знаем.
Окровавленный Палли поднялся на ноги сам, Шатра Микки был без сознания.
- Убить карателей! Смерть извергам! - кричали в толпе.
- Не надо никого убивать! - вдруг заговорил Палли. - Каратели потом перепорют все село, спалят дома. Сила пока на их стороне.
- Может быть, выпустить их прикажешь, да спасибо км сказать… - начал было Киргури, но его перебил подбежавший Филька:
- Не беспокойтесь. Что делать с этими собаками, знает ревком!
- Ревкомы знают, только их тут нету, рази ты их заменишь, - Палли покачнулся, его подхватили.
- Есть ревком! Он нас не бросил. Вон, смотрите, - крикнул подоспевший Спирька.
Люди посмотрели в сторону, куда показывал Филькин товарищ.
- В самом деле, ревком!
- Да это ж Радаев, ей-богу! Пиколка Радаев!
- Смотрите, смотрите! И Илюшка Чугунов с ними!
- Салдак-Мишши!
- Вись-Ягур!
Шум сразу стих. Мужики в торжественном молчании окружили подъехавших всадников. Люди Киргури и товарищи Фильки знали, а остальные еще не подозревали, что присутствуют при рождении отряда красных партизан.
16
Отгремел набат, отшумела церковная площадь, затаилась взбунтовавшаяся было Каменка. Ушли в лес не только "призывники" Комвуча, но и фронтовики старшею возраста, и "гвардейцы" Чугунова с обоих берегов Ольховки. Замученных до полусмерти Палли и Микки увезли из Чулзирмы в лес на рессорных тарантасах Медведева и Хаярова.
Молодые солдатки, вновь оставшиеся без мужей, на этот раз не голосили: не на войну ушли мужики, а от войны бежали. Авось вернутся к осени живехонькими.
Приумолк и дед Ермишкэ. Покуривая свою "серебряную" трубку, он впервые думал о том, что не река и язык разделяют жителей Каменки, а богатство и власть. И не осудил старик сыновей - ни старшего, ни младшего. Он втайне гордился ими, но помалкивал, понимая, что не время сейчас трепать языком.
Фальшин два дня где-то пропадал, вернулся домой пришибленным. Не выходил за калитку, боялся, что не где-то в Ягальских лесах, а здесь, за Ольховкой, ждет его возмездие. Когда узнал, что бунтовщики захватили с собой всех карателей, тайком послал сына в город с донесением о каменских событиях.
Однако больше всех в Сухоречке и Чулзирме был взволнован Павел Мурзабай. После набата бедняга сразу протрезвел и кинулся в Сухоречку узнавать подробности. Не будет больше в селе мира. Не вись-ягуры потрясли деревенского отшельника, а такие люди, как Шатра Микки и Палли. Дать себя выпороть во имя Советской власти! Просыпается народ, народ-богатырь, народ-улып. Сказка Шатра Микки оборачивается былью. Спокойствия не было. Наибольшую тревогу вселили в душу Павла Мурзабая вести о сыне. Назар стал начальником всех карателей в уезде. Там, в контрразведке, он чем-то проштрафился и вот теперь выслуживается, заглаживает свою вину, расправляясь направо и налево и с виноватыми и невиновными.
Нет, теперь не отсидишься в своей горенке за утешительницей бутылью. Самана встала на дыбы. Растопчет она покойную жизнь деревни с ее вековыми устоями и обычаями, втопчет в грязь и его мурзабаевское доброе имя. Явится в село карательный отряд во главе с его сыном Назаром. И не удержишься посередке, бросит тебя злым ветром на тот или другой берег кровавой реки…
Но дальше, к удивлению Мурзабая, все развивалось не так быстро, как он полагал. И думки его постепенно вошли в более спокойное русло. Карательный отряд в село так и не прибыл, прискакал один Назар. Повел себя странно. С отцом и домашними разговаривать не стал. Первый день провел в Сухоречке, сперва навестил Смолякова, потом Хаяра Магара. Лишь поздно вечером сел с отцом за один стол. Мурзабай, радуясь отсрочке расправы с мятежным селом, выставил на стол четвертную бутыль первача, сбереженного им за дни беспокойной трезвости. Угощал Назара как дорогого гостя. Сын все же! Недаром оплакивал его в ночь сурхури! Без вести пропал. А теперь сидит живой, невредимый, но еще более непонятный, чем прежде.
- Где Симун? - жестко спросил Назар.
- А откуда мне знать? Ты вот сын мне, а и то как чужой стал. С хаярами водишься, со мной - молчок. А Симун что ж, не Мурзабай он теперь. Отрезанный ломоть.
- Ладно. Без тебя дознаюсь про Симуна. И найду его. Вздерну на осину, как они - Белянкина. А ты, уважаемый Павел Иванович, кто же сам-то будешь? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Пьешь, говорят, много да умничаешь. Отбился от своих.
"Мели, Емеля, твоя неделя, - думал Мурзабай, подливая сыну. - Слава богу, гол ты, я вижу, как сокол. Ничего ты от меня не услышишь - ни за здравие, ни за упокой. А от тебя надеюсь многое узнать".
Но сын, как мог, показывал, что отец недостоин высокого доверия. Однако первач на то и первач, чтоб развязывать языки. Оба постепенно разговорились и даже кое в чем сошлись: дружно ругали половинчатые действия Комвуча. Отец с хитринкой, чтобы испытать сына, а тот искренне и как всегда буйно.
- Мразь, грязь, размазня твой Комвуч, - разошелся Назар. - Не буду им служить, уйду к Дутову. Вот соберу новый отряд, разделаюсь с бунтарскими селами, в первую голову с Каменкой…
Все-таки выболтал Назар все, что надо было услышать Мурзабаю. Неудача постигла белых на юге: всех карателей бросили на фронт. Теперь Назар самолично выехал вербовать кулацких сынков. Посулил Саньке Смолякову и Ваське Фальшину златые горы, а те пообещали привести с собой надежных товарищей. Завтра собирается в Таллы. Скатертью дорога.
- Чередниченко болван! - стукнул кулаком по столу захмелевший офицер. - С оружием в руках поддался безоружным мужикам. Еще, говорят, надо мной насмехался. Я ему покажу Наполеона! Если красные не убьют его, собственноручно выпорю и расстреляю, как изменника.
"Вот он, маленький диктатор", - вспомнил Мурзабай слова Симуна и удивился теплому чувству, вдруг шевельнувшемуся у него к племяннику.
Странно: за племянника тревожится Мурзабай, а за сына нет. Что Назара ожидает завтра в Таллах? Один хочет там провести мобилизацию. Отговаривать - только масла подливать в огонь. Упрямое хурнварское племя! Все же решил предостеречь. Куда там! Взвинтился, понес какую-то околесицу. Усмехнулся самодовольно.
- Не совсем я один, отец, - похвалился Назар. - Двух верных адъютантов себе сохранил. Один в городе, сын купца Половинкина, а другой… Да, кстати, другой зятем тебе станет. Запрягу я тебя, старшина, в одну упряжку с Хаяровым…