За столом Белянкин повеселел, заметив большую полную бутыль:
- Сам, что ль, гонишь?
- А бабы на што? - усмехнулся хозяин.
- Вот видишь, оказалось, темные чуваши посмекалистей русских. Не вы ли первые научились гнать из зерна огненную воду? А потом уже русские.
- Нет, чувашки раньше варили кислушку. А это зелье начали варить в Сибири. Чалдоны первые придумали таким образом переводить хлеб.
- Ладно, ладно! - погрозил русский шутливо. - Чалдон - это значит сибиряк. Чуваши по всей Сибири расселились, вплоть до Байкала. Вы, чуваши, испокон веков лесной народ, скрывались от властей. И здесь поселились у леса, а русским оставили землю на голом берегу.
- Вам лес ни к чему, - снова усмехнулся Мурзабай. - У вас в лесу живут только лешие. А у нас там селятся боги, а на болотах - черти. Так что не обойтись нам без лесов да болот. - Подняв чарку, он добавил: - Давай-ка первую все же выпьем за крепкую власть, за порядок в России!
Разгоряченный первачом, Белянкин заговорил напористей:
- Сначала выпьем, потом подумаем, как нам создать эту крепкую власть, хотя бы в волости. Вот вернутся в деревню чуваши после войны, потрясут вас тут, крепких мужичков. Тогда забудешь, кто ты, - чуваш или башкир. Теперь, Павел Иванович, по-новому группируются люди: не русские, чуваши или башкиры, а рабочие, буржуи, крестьяне, солдаты. И еще: монархисты, анархисты, кадеты, социалисты-революционеры, социал-демократы.
Мурзабай замахал руками:
- Эх, чего только не развелось на свете. Не приведи господь! Чуваши называют себя: "Чуваш-йываш". Тихий, значит, покорный народ. Властей боимся, не бунтуем. Вот возьмем теперь и признаем Временное правительство.
Белянкин прищурился, потряс пальцем перед носом хозяина:
- Ох, не балуй, Павел Иванович! Не делай из меня дурачка. Ишь вспомнил: "Чуваш-йываш". Не бунтуем. А волжские бунтари в девятьсот пятом? Тогда у чувашей вождь отыскался: Николаев-Хури. Это вроде как у тебя получается: Мурзабай ты, а еще, кажется, и Николаев тож! Я, братец мой, историю чувашей знаю не хуже, чем ты. Еще есть один Николаев-чуваш - важная птица. Он от русской секции вошел во Второй Интернационал, в международную организацию социал-демократов. У нас, у социалистов-революционеров, тоже есть вожди - революционеры, защитники крестьянских интересов. Но нам самим надо сплотиться, не только признавать Временное правительство, но и стать его опорой.
Плаги и Кулинэ сидели в задней половине дома и шепотом переговаривались. Угахви при появлении Тражука вышла из дома, сильно хлопнув дверью. Плаги, сразу осмелев, подтолкнула Кулинэ.
- Послушай, о чем они. Может, о мире говорят?
Кулинэ припала к двери ухом.
- Все время только один русский балакает, - прошептала она, обернувшись к Плаги. - Ничего я не понимаю. Тражук, ты попробуй.
Тражук несмело занял место Кулинэ.
Белянкин и впрямь заливается соловьем. Тражук внимательно слушал, боясь пропустить хоть слово.
- С социал-демократами мы можем объединиться, - вещал Белянкин. - С меньшевиками. Но есть еще левое крыло - большевики. Они очень опасны и для революции и для Временного правительства. Особенно теперь, когда в Россию приехал вождь большевиков Ульянов-Ленин…
Женщины дергают Тражука, окажи, мол, о чем речь-то. Он будто прикипел к двери.
- Большевики армию нашу разлагают, в городах мутят народ, вот-вот проникнут в деревню…
- Да, дела-а! - подал голос Мурзабай, - Такие страсти, Фаддей Панфилыч, голова пошла кругом! Видно, ничего мне не понять. Давай-ка опрокинем еще по маленькой за Временное правительство. Да закусывай ты, а то захмелеешь! Нет, видно, все это не моего ума дело.
- Вот что, Павел Иванович, - взял тоном выше Белянкин. - Не твоего, так нашего ума это дело! Знай - одними тостами за Временное правительство не обойдешься, крепкого порядка, о котором ты мечтаешь, не создашь. Изволь-ка сам поработать! Царю был слугой, послужи теперь народу. Наш комитет решил снова поставить тебя волостным старшиной. Не напрасно же я сделал двадцать верст крюку по ключевскому мосту через Каменку.
"Все-таки довязал лыко, - про себя усмехнулся Мурзабай. - А концы все же не найдешь. Сейчас я тебе такую колодку подсуну, что забудешь, зачем приехал. Комитет, видишь, решил. Сам решу, как пожелаю", - и, взявшись за почти опустевшую бутыль, крикнул: - Принеси нам еще выпить, там самогон в кухонном шкафу. И Тражуку скажи, пусть войдет, - добавил по-чувашски, несколько удивившись, увидев вместо жены Плаги.
- Дочь или сноха? - поинтересовался Белянкин, провожая взглядом молодую женщину.
- Жена Симуна - племянника.
- Ядреная! Кровь с молоком! Уж не она ли тебя присушила, - глаз не кажешь в Кузьминовку. Жена племянника - это ведь не сноха!
- А ты, друг, не зарься на чужое добро. И не завирайся. У вас, у русских, может, и по-другому, а у нас, у чувашей, все едино - сноха. У нас, у чувашей, даже слова снохач нет, а уж греха такого и не водится.
- Черт с вами и с вашими законами. Ты мне ответь: согласен, что ли, старшиной быть?
На пороге вырою Тражук в лаптях, в заношенной холщовой рубахе. Он поклонился и, обращаясь к Белянкину, громко сказал:
- Здравствуйте, Фаддей Панфилович!
Белянкин вытаращил было глаза, но, быстро скрыв замешательство, откликнулся, не скрывая издевки:
- Здравствуйте, коли не шутите, молодой человек. С кем имею честь?
Мурзабай обнял Тражука за плечи, подвел к столу, усадил и только тогда заговорил:
- Не гляди, что мы в лаптях. Это чуваш, студент Трофим Петров, - и спросил, обращаясь к Тражуку: - Ты разве знаешь нашего русского гостя?
- Знаю Фаддея Панфиловича Белянкина. Он - землемер в нашей волости.
Хозяин исподтишка бросил на гостя торжествующий взгляд. Тот растроганно хлопнул по плечу "студента".
- Молодец, Трофим Петров! Вот так лапотник! Чем же он занимается у тебя, этот студент?
- Не важно, что он делает сейчас, - ударил себя в грудь Мурзабай. - Он будет наших детей учить. Это для общества. А для меня… Э-э, шельмец! - обратился он вдруг к Тражуку, - Ты трезвым наши пьяные речи слушаешь! На-ка вот, опрокинь стаканчик!
Тражук никогда в рот не брал хмельного. Он неуверенно взялся было за стакан и поставил обратно.
- Пей! - крикнул Мурзабай. - Не то - вылью за пазуху.
Тражук зажмурился, качнул головой и, не переводя дыхания, проглотил самогон. Хозяин и гость одобрительно захихикали.
Пусть веселятся. Теперь Тражуку ничего не страшно. Готов и сам хохотать. И он трезв как стеклышко. Только стол качнулся. Сейчас все упадет на пол. Тражук вскрикнул и, чтобы удержать равновесие, схватил бутылку. Мурзабай, смеясь, сунул ему в рот огурец:
- Это пройдет, в голову ударило.
Стол утвердился на ножках, зато у Тражука выросли крылья. Вот он взмахнет и полетит на Лысую гору… Внимание! О чем это говорят эти, как их… эсеры.
- А кем же он тебе приходится, Пал Ванч? - заплетающимся языком спросил Белянкин.
- Кем? кем? - всегда скрытный Мурзабай потерял над собой контроль. - Кем может стать парень отцу двух дочек? Будет зятем! Зятьком будет приходиться он мне, этот студент… Народный учитель.
Вроде бы смекнул Тражук, что хозяин заговаривается спьяна, но от счастья у бедняка дыханье захватило.
- Кого же ты сулишь в жены будущему учителю? - спросил Белянкин. - Гимназистку?
- Типун тебе на язык! Какой чуваш выдает замуж младшую прежде старшей.
До подвыпившего Тражука не дошли последние слова Мурзабая…
…Как только Тражука позвали в горницу, Кулипэ приложила ухо к двери. Сначала лицо ее оставалось спокойным, потом девушка счастливо улыбнулась.
Удивленная улыбкой на лнце всегда мрачной Кулинэ, Плати зашептала:
- В чем дело, Кулинэ. О чем они говорят? Чему ты радуешься?
Кулинэ спрятала лицо в ладонях и бросилась вон.
Теперь за столом все были одинаково пьяны.
- Ты, студент, откуда меня знаешь? - вопрошал потерявший все благообразие Белянкин. - Кто тебе сказал, что я межевой?
- Знаю. И кто устроил митинг на табуретке перед молебном, - знаю. И знаю, что семинарист тогда надул всех, спрятал земского начальника.
- Да что ты мелешь, лапотник несчастный?
- Я все знаю, - продолжал захмелевший Тражук. - Монархистка Екатерина Степановна спрятала царские портреты… А ты самый главный социал-революционер.
Белянкин, раскачиваясь от смеха, держался за живот.
Мурзабай, хитро поглядывая на гостя, выпытывал:
- А кто большевик в Кузьминовке?
- Их в городе полно, - встал на ноги Тражук. - Их всех хочет перестрелять Половинкин.
- Какой еще Половинкин? - встревожился Белянкин, оборвав хохот.
- Виктор Половинкин, жених Наташи Черниковой.
- Ну и дела, Павел Иванович! - озадаченно пробормотал Белянкин. - Этот твой зятек… что-то уж очень осведомлен.
Тражук вышел из-за стола и, еле удерживая равновесие, выкрикивал:
- Да… Я все знаю. Ты стоишь за войну, Фаддей Панфилович, а Ятросов и Авандеев против. И я против. И Симун… Он не хочет воевать за Распутина. А царя нет. И бога…
Мурзабай опомнился. Он ласково подталкивал Тражука к выходу, говорил по-чувашски:
- А вот и не все ты знаешь… Распутина убили… А Симун был на фронте, воевал и ранен, сейчас - в госпитале. Ты здорово напился. Иди, иди, проветрись.
Вытолкав Тражука, Павел Иванович с трудом уложил захмелевшего гостя в постель.
- Проснется, дашь опохмелиться, - оказал он вернувшейся домой жене, - Объясни, что хозяин, мол, уехал в Камышлу по делам. Ясно?
- Иди сам проспись. Лучше тебя знаю, что сказать, - отмахнулась Угахви.
А Тражук, с трудом передвигая ноги, прошел на задний двор, залез в тарантас и бормотал под нос какие-то стихи. Там и увидела его Уксинэ, она бежала от подруги домой.
- Что ты тут затеял, Тражук мучи? - удивилась она. - Спать, что ли, собираешься в тарантасе?
- Подойди-ка поближе, Уксинэ. Скажу тебе что-то, - Тражук попытался вылезти из тарантаса, но не смог. - Скажи… Кидери тебе о письме говорила?
- О каком письме?
- Я тебе написал. И стихами, и так. Ей-богу, сам сочинил стихи…
- Да ты пьян, Тражук мучи? Кто же тебе поднес? - Уксинэ, смеясь, скрылась в доме.
- Тражук-то наш лыка не вяжет, - весело говорила она сестре. - Залез в тарантас. Болтает всякую чушь. Отец увидит - прогонит, беднягу.
- Тише! Отец сам поднес, - огрызнулась Кулинэ. - Они пировали все вместе с гостем из Кузьминовки.
- Ну, что гостя угощали, я понимаю, - покачала головой Уксинэ. - А почему Тражук удостоился такой чести?
- Тебя забыли спросить, - совсем разозлилась Кулинэ. - Значит, заслужил…
Кулинэ, хлопнув дверью, побежала на скотный двор и окаменела: Тражук карабкался на сеновал по колеблющейся под его ногами лестнице. Он чуть было не свалился на землю, но повис, ухватившись за край крыши. Наконец он все-таки забрался на сеновал. Кулинэ сбегала за шубой, сама, укрепив лестницу, залезла на сеновал и заботливо укрыла громко храпевшего Тражука.
11
Весенняя страда подходила к концу: осталось посеять просо. Тражук за целый месяц ни разу не видел человеческого лица, кроме опротивевшей ему рожи напарника. Мирской Тимук иногда за целый день не произносил ни звука, объяснялся с Тражуком только жестами.
Однажды утром проснувшийся Тражук услышал скрипучий голос Тимука. Побывавший чуть свет в деревне Тимук сказал, что приехал какой-то гость, Мурзабай распорядился не мешкая ни минуты Тражуку возвращаться в Чулзирму.
Жеребая савраска, на которой ехал Тражук, хорошо знала дорогу. Тражук соображал и все не мог понять, что за гость приехал? Почему его вызывает Мурзабай? Он смутно вспомнил про пиршество у Мурзабая. Ему померещилось, что хозяин - в шутку ли, всерьез ли - прочил его в примаки. Но Тражуку казалось, что разговор шел об Уксинэ. Не было для Тражука другой девушки в целом свете. Уксинэ!.. Он припоминал, что она сама с ним заговорила, когда он сидел в тарантасе. И шубой его накрыла уже на сеновале, конечно, она. Пожалела, значит. Может, Павел Иванович и ей сказал?..
А гость? Какой это может быть гость, что Тражука вызывают так срочно. Мирской Тимук скорее всего напутал…
Но гость, незнакомый человек в городской одежде, с крылечка приветливо улыбался нелепому всаднику на брюхатой кобыле:
- Слезай, слезай, лихой кавалерист, со своего урхамаха. Что, узнаешь меня? - незнакомец немного кривил губы при улыбке, и Тражук узнал друга детских лет.
- Рума-аш! - радостно воскликнул он, сползая на землю с клячи.
- Вот и приезжай к тебе! Еле дождался. Спасибо твой хозяин приютил и распорядился послать за тобой. Какой же ты стал богатырь! На черняшке как вымахал! А мне и пряники не впрок.
Павел Иванович вышел на крыльцо.
- Хорошо поработал, Тражук. Молодец! Можешь отдыхать теперь все время, пока у тебя гость. Вечерком в баньку сходите. Живите! Места хватит обоим.
- Мы с Тражуком, с вашего разрешения, Павел Иванович, расположимся на сеновале, - без тени смущения сказал Румаш.
- Разрешаю, разрешаю, Роман Захарыч, - в топ ему произнес Мурзабай. - Только не куришь ли ты, артист? Пожара не наделайте.
- Не большая беда, если и спалим сеновал, - засмеялся Румаш.
Мурзабай, уходя в дом, сказал уже серьезно:
- Смотри у меня, Тайманчик, не шали! Случись что - самого в огонь кину.
Баня Мурзабая приютилась под старой ветлой на берегу Каменки. От посторонних глаз ее скрывали кусты тальника.
Тражук и Румаш хорошо попарились, хлестали друг друга веником. Раскрасневшиеся, изнемогающие, выскочили в предбанник.
Тражук молча присел на камень, а Румаш и тут разговорился:
- Хозяин у тебя состоятельный, дом и двор у него - что надо, а баня по-курному топится. Думаешь, денег не хватает? Культуры нет, - вот в чем дело. Так, мол, живем, как отцы и деды наши жили. Нет, мы не будем так жить, как отцы! Надо и в чувашской деревне все перевернуть. Ты, Тражук, грамотнее меня, чуть до учителя не дотянул. Не думаешь, чай, вечно жить в работниках у богатея!
- Малость поостыли, - прервал его Тражук, как будто все сказанное к нему не относилось. - Айда, зачерпнем воды, окатимся и - можно одеваться.
Вдруг где-то неподалеку послышались женские голоса.
- Кто это? - Румаш прильнул к дырявому плетню предбанника. - Вижу трех русалок. Нагишом вышли из бани, думают, что их никто не видит. Посмотри, Тражук. Через эту дыру хорошо видно.
Тражук попятился.
- Дай послушать, - ухмыльнулся Румаш. - Обо мне идет разговор.
- К Мурзабаю гость приехал, молодой. Не знаешь, как его зовут? - спросила одна.
- Румаш это, сын Сахгара Святого, - хихикнула другая. - Худой, как шывси, востроносый, конопатый. По-чувашски говорит чудно: хлеб у него обед, воробей - не серзи, а салагайк.
- Кто это так честит меня? - спросил Румаш. - Видать, боевая девка.
- Да еще какая! Это Кидери, она всегда ходит в баню с невестками Элим-Челима.
- Я им сейчас покажу сына Сахгара Святого. - Румаш выхватил ведро у Тражука.
- Стой, не озорничай! - всполошился он. - Они же голяком…
- И я не в тулупе!
Румаш, стараясь не шуметь, вышел из предбанника и, раздвинув кусты, крикнул:
- Эй, вы, бесперые серзишки! Хотите увидеть оперившегося салагайка, смотрите сюда.
Кидери в испуге выронила ведро. Женщины с пронзительным визгом бросились в баню.
"Ну и Румаш! - подумал Тражук. - Таким же озорником остался".
Тражука и Румаша позвали в горницу пить чай. Угощал гостей сам хозяин, женщины ушли в баню. Тражука удивляло хлебосольство хозяина и бойкость друга. Румаш беседовал с Мурзабаем как равный. Сам Тражук молчал.
- Значит, приказчиком работаешь? - интересовался Мурзабай. - Много платит хозяин?
- У Елимова работаю. Пузо у него - что у той савраски, на которой Тражук прискакал…
- Знаю его. Этот не переплатит.
- Переплачивает, Павел Иванович, не жалуюсь…
- Ох, заливаешь… Не зря у тебя нос веретеном, артист.
- За это самое веретено и переплачивает, - скривил в улыбке губы Румаш. - Старшим приказчиком у Блинова - черкес, чернявый красавец. Не надеется на молодую жену хозяин, за это и платит. И от пригожей хозяйки перепадает мне за то, что ничего не вижу.
Мурзабая озадачила такая болтливость. Посмотрел на Румаша пронзительно, погрозил пальцем:
- Ой, врешь. Двуличным себя зря выставляешь. Что ж, за обман, выходит, вдвойне дерешь?
- Деньги беру со спокойной совестью, - опять усмехнулся Румаш. - Отчего не брать? Хозяин - своим деньгам сам хозяин. Черкес откупается хозяйскими деньгами, что прикарманивает. И никого я не обманываю. Не станет же Еликовша миловаться с приказчиком у меня на глазах. "Ничего не видел", - говорю хозяину и не вру.
- Видать, ты огонь и воду прошел. Говорят так русские про таких. И сам, наверно, в купцы метишь?
- Нет, не мечу! - отрезал Румаш.
"Паренек-то больно уж бойкий. Не в Захара. В зятья не годится", - размышлял Мурзабай, не без расчета приласкавший сына Захара.
…На сеновале Румаш подробно расспрашивал Тражука - как он живет, каковы обстоятельства загадочной смерти его отца… Услышав, что постройка моста через Ольховку во время паводка по-прежнему вызывает ссоры и вражду между русскими и чувашами, сказал:
- Пора бы жить в мире. И у русских и у чувашей - одна беда. Фальшин, Медведевы, хаяры, мурзабай - вот общие враги и русских и чувашей. Русская и чувашская беднота должна вместе против мироедов подняться.
Румаш с горящими глазами выслушал рассказ Тражука о событиях ранней весной в Кузьминовке. Очень заинтересовала его встреча Тражука с учителем Ятросовым и особенно известие о Кояш-Тимкки.
- Вот это да! Значит, Тимкки пичче объявился, - радовался Румаш. - Вот он большевик и есть. Настоящий революционер. Я всегда так думал.
- А эсеры - кто? Как красиво: социалист да еще революционер! И мой учитель эсэр. Слова-то какие!
- Слова-то и обманывают, - холодно сказал Румаш. - Ладно. Об этом после. Лучше скажи, почему Мурзабай так ласков с нами обоими. Обхаживает как самых дорогих гостей. Странно мне это… Не женить ли на дочерях задумал.
Румаш ответа не услышал: усталый Тражук крепко спал. Румаш еще долго ворочался, вдыхал запах сена и всматривался в небо Чулзирмы, которое ничем не отличалось от ивановского.