Играл оркестр. Пели скрипки. Московский пианист, высоко вскидывая руки, бросал в зал бурные аккорды. Я слушала их и не слышала. Тайный голос нет-нет да и звучал назойливо: "Где ты сейчас, Славка? Думаешь ли ты обо мне? Как жаль, что не твое плечо касается сейчас моего".
"Как же! - зло заглушала я этот непрошеный голос.- Пошел бы он с тобой на концерт! В кино еще куда ни шло. На последний ряд, чтоб можно было обниматься…"
- Теперь к нам,- заявил после концерта папа.- Посидим, побеседуем. Бутылочку ради доброго знакомства разопьем. Согласны?
Лаймон склонил голову в мою сторону, предоставляя мне решить: идти или не идти.
- Конечно, идем!
Зашли в магазин. Папа указал на первую попавшуюся на глаза бутылку вина:
- Заверните! - И полез за деньгами.
Лаймон опередил его и заплатил сам. Тогда папа потащил нас в кондитерский отдел и выбрал сухой вафельный торт в шоколаде. Подмигнул нам с Тоней:
- Кутить так кутить!
У Скайдрите противная привычка: вечно вертеться в кухне и в передней, когда к нам приходят гости. Она и теперь немедленно вылезла из комнаты, прошмыгнула перед самым носом у Лаймона. Конечно, ему ничего не оставалось, как поздороваться.
А когда я вышла потом в кухню, чтобы поставить чайник, Скайдрите на меня набросилась:
- Какой красивый! Глаза черные, волосы золотые! Кто это, Рута?
- Наш строймастер,- ответила я небрежно, словно ничего тут нет удивительного: каждый день ко мне приходят красивые парни.
- Скажи, пожалуйста! И ты его…- Скайдрите сделала жест, означающий "прибрала к рукам".- Молодец! Не ожидала от тебя!
Чем больше она хвалила Лаймона, тем противнее мне становилось. А тут еще разговор между папой и Лаймоном зашел совсем неподходящий. О том, место мне или не место на стройке. Папа утверждал, что не место. И Лаймон с ним соглашается. В таких красках описал вчерашнюю свадьбу, что я не удержалась, перебила его:
- Ну да, водки было много. И что из того? Перепились, передрались, как ты предсказывал?
- Этот шум, галдеж…- брезгливо бросил Лаймон.
- Когда много людей соберется, всегда шумно,- вмешалась Тоня.- Важно, чтоб никто не чувствовал себя чужим.
Тоня права. Я не была чужой на свадьбе. Я и сегодня веселилась бы вместе со всеми, если бы не Славка.
Вспомнила Славку, и опять защемило сердце. Отошла к окну. Редкие огни светились в Славкином доме. Которое из них - твое? Вот это, с большими цветами на подоконнике? Или это, с тюлевыми занавесями? Или, может, это - совсем темное, глухое?
Что-то ты сейчас делаешь, Славка? Мучают ли тебя угрызения совести за вчерашнее?
Моя вина
Нет, они его не мучили. В понедельник пришел как ни в чем не бывало, поздоровался со всеми. И со мной тоже. Петька опять с самого утра куда-то убежал, и по местам нас расставлял Славка. И меня поставил - на вчерашнее место.
Сам взялся за кладку. Напевал, насвистывал. Как всегда. Будто ничего и не случилось. Ох, как меня это злило! Вот ты какой, Славка, оказывается, настоящий-то!
Подошел ко мне Лаймон, и я нарочно, назло Славке, при всех начала очень громко обсуждать вчерашний концерт. Щеголяла музыкальными терминами.
Славка на это даже и внимания не обратил.
Так и пошло день за днем. Как трудно, как больно мне было видеть его и все время помнить: чужой, совсем чужой! Раньше мне весело было собираться на работу-я знала: сейчас увижу Славку. Теперь я шла на работу, как на муку. К тому же кладка последнего дома шла к концу, и мне надо было подумать: что же я буду делать целое лето? Во всей бригаде только у меня была одна специальность. Всем остальным безразлично, что делать: кладка так кладка; штукатурка так штукатурка. А мне, наверно, придется опять стать подсобницей.
Может, лучше совсем уйти из бригады? И Славку не буду больше видеть и работать буду по специальности.
Попробовала посоветоваться с Лаймоном.
- Конечно, не в подсобницы же идти,- согласился он.- Знаешь, я, кажется, тебе в этом помогу.
На следующий день он с сияющим видом сообщил:
- Есть место копировщицы. На нашем же участке. И с общежитием все будет в порядке, и стаж не прервется, и работа чистая, спокойная.
Да, все это так. Только… только мне скучно стало при одной мысли, что целые дни я буду снимать копии с чужих чертежей. Не увижу я больше, как тоненькие линии этих чертежей будут превращаться в этажи, в перекрытия, в окна и двери.
- Я подумаю,- неопределенно сказала я Лаймону.- Ведь пока не кончена кладка, я не могу уйти из бригады. А там посмотрим.
В тот же день меня пригласила к себе Ганнуля. Так чудесно это было: видеть обжитой квартиру, в которой кое-что сделано и моими руками. Я находила какие-то, одной мне известные приметы на стенах, на полу. Ганнуля и Тадеуш так и сияют от счастья. Я немножко, пусть самую капельку помогла им. Больше никому не помогу.
Нет, не хотелось мне уходить из бригады! И копировщицей становиться не хотелось. Чего мне хотелось, я и сама не знала.
Тем временем подошел конец кладки дома. Я и Расма вели один общий угол. Она - одну сторону, я - другую. Я впервые делала облицовку силикатным кирпичом и была страшно горда. И обеспокоена: швы должны быть безукоризненными, такими же, как у Славки.
Швы, вот что мерещилось мне даже ночью!
- Молодец! - хвалил мою работу Лаймон.- Какие красивые швы!
- Быстрей! -то и дело подгоняла Расма.- Опять меня задерживаешь! - Завершать угол было поручено ей.
Вот уложен последний ряд. Осталось сделать карнизы. Их клали узорчатыми - вперемежку белые и красные кирпичи. Карниз должен выложить Славка. Сегодня к вечеру он закончит. На завтра заказаны перекрытия.
Славка подошел. Крановщик подал ему контейнер с красным кирпичом. Славка примерился, откуда лучше начать. И вдруг бросил кельму, свесился вниз, поглядел. Нахмурился. Спустил со стены шнурок отвеса и горестно свистнул:
- Брак! Кто клал?
Это была моя часть стенки. Ровненькие красивые швы ничего не спасали. Вверху и внизу шнурок отвеса касался стенки, а посередине на добрых полкирпича оказалась кривая вмятина.
Как это получилось, не знаю. Я проверяла отвесом, часто проверяла. Даже у Лаймона спрашивала:
- Посмотри, правильно?
- Правильно,- одобрял он.
И вот, оказывается, неправильно. Глаз не могла поднять на Славку, так мне было стыдно.
- Разбирать придется.- И Славка снова, уже в другом месте, спустил отвес.
Легко сказать - разбирать! Это сейчас, когда перекрытия на завтра заказаны!
- Может, не стоит?-неуверенно спросил подошедший Лаймон.- Может, не заметит комиссия?
- Глупости болтаешь! - оборвал его Славка и начал сбрасывать верхний ряд кирпичей.
Сбежались ребята. Стояли, молчали. Растолкав их, откуда ни возьмись появился Петька. Светлый шуршащий плащ нараспашку, брюки наглажены, шляпа сбита на одно ухо. Подошел, глянул. Воскликнул трагически:
- Что, брак?!
Свесился вниз - Славка отвес не убрал. Глянул - все сразу понял.
- Чья работа?-и обвел нас всех вдруг ставшими от злости совсем бирюзовыми глазами.
- Моя,- равнодушно бросил Славка через плечо, продолжая сбрасывать кирпичи.
- Шуточки шутишь! - Петька взбесился от Славкиного равнодушного тона.- Я там…- стукнул себя в грудь кулаком,- распинаюсь… За честь бригады, за звание воюю. А вы тут портачить?!
Мне просто страшно стало - не выскочили бы из орбит Петькины глаза, так он их таращил. Опять кому-то подражал. Он последнее время только и делал, что играл разные роли.
- Чья вина, спрашиваю? - Голос Петьки разнесся по всей стройке.
Из соседнего дома, где шла штукатурка, выглянули девчата.
- Твоя!-Славка повернулся к Петьке и, прищурившись смотрел на него в упор. Глаза стали совсем черными.
- Шуточки шутите, товарищ Баранаускас! - У Петьки мерзкая привычка: злясь, он обращается к собеседнику на "вы", и не иначе, как по фамилии, с прибавлением слова "товарищ". Это получается оскорбительно и противно. Так и хочется сказать ему в ответ: "Дурак!"
Славка так и сделал. Ребята расхохотались. Петьку это ошеломило. Он перешел на свистящий шепот:
- Так. Бригадир, так сказать, дурак. Бригадир виноват, что бракодел запорол стенку. Что еще бригадиру инкри-ми-нируется? - И где подцепил словечко? Сам еле выговорил.
Наверно, от этого слова Славка налился кровью, заорал:
- Вырядился! Шляешься в разгар рабочего дня! А вкалывать, обязанности твои кто выполнять будет?- Он дернул Петьку за распахнутые полы плаща.- Даже не знаешь, кто тут работал. Бри-га-дир! Занимался бы своим делом, небось, не было бы этого! - Лягнул мою злополучную стенку.
- Ах, так. Значит, вы товарищ Баранаускас, бригадиром недовольны? Не устраивает вас бригадир?
- Дурак, вот дурак! - плюнул Славка.
- То, что лично вы, товарищ Баранаускас, недовольны, это нам, как говорится, наплевать и размазать,- говоря так, Петька явно рассчитывал на поддержку бригады. Он даже обернулся, ожидая этой поддержки.
Ребята стояли плечом к плечу. Смотрели на Петьку неодобрительно.
- Хватит, Петро,- примирительно начал Тадеуш.- Славке в самом деле не разорваться. Рута - каменщик молодой. За ней глаз да глаз нужен. А тебя нету.
- Вот оно что!..- Петька повернулся к Славке, не дослушав Тадеуша.- Вот почему бракодела покрываете, товарищ Баранаускас.- Гадкий намек был в его словах. Потом он обернулся ко мне.- Вон из бригады! Духу твоего тут чтоб не было!
Кельма выпала у меня из рук, звонко звякнув о кирпич. А мысль работала на удивление спокойно:
"Что ж, может, так и лучше. То бы я колебалась да раздумывала. А так разом все оторвать". И я пошла было к лестнице.
Но ребята по-прежнему стояли стеной, загораживали мне дорогу.
- Тебя бы, смотри, не потурили,- сквозь зубы сказал Тадеуш, взял меня за руку, поставил рядом с собой. Мое плечо коснулось его плеча.
С другой стороны ко мне придвинулся еще кто-то, словно подпер. А Тадеуш продолжал, и странно было слышать от него не шуточки, а серьезные, очень серьезные слова.
- Ты не ошибался? Или я? Или вот он? - Ткнул пальцем в Славку.- Правильно Славка сказал - твоя вина. На то ты и бригадир, чтоб следить. А тебя нету. Ты рапортуешь. Надоело нам это. Молчали до случая. Теперь хватит!
- Что, может, выгоните?-рассмеялся Петька.
- А и выгоним!-Тадеуш сделал шаг к Петьке.- Нам бригадир для работы нужен, а не для шуму. Славку вот бригадиром выберем.
- Чтож, товарищ Баранаускас давно зарится,- съехидничал Петька.- Все-таки лишние денежки. Опять же и слава.
Славка посмотрел на Грачева тяжелым, неотрывным взглядом. Мне показалось, сейчас ударит. Но Славка сказал неожиданно спокойно:
- А ты и на самом деле дурак, Петька! - Отошел к стенке, надел рукавицы, протянул мне мои.- Давай, Рута, быстренько, пока раствор не схватился.
- Бракодела к работе не допускаю! - Петька вырвал у меня рукавицы.
Славка только зубы стиснул так, что желваки прошли по щекам. Отдал мне свои рукавицы, сам стал работать голыми руками.
- Товарищ мастер,- обратился Грачев к Лаймону,- официально, так сказать, заявляю: или бракодел в бригаде, или я.
- Бросьте, ребята!-Лаймон попытался кончить дело миром.- Вот не вовремя шум затеяли.
- Очень даже вовремя! - вскипятился Тадеуш.- Учили-учили, а при первой же ошибке: вон! Так кидаться людьми-многих скоро не досчитаемся. Пусть уходит к чертовой матери! Нет бригадира, и это не бригадир.
- Правильно! - загалдели ребята.
- Ах, так! -Петька повернулся на каблуках, пошел к лестнице.- Вы еще об этом пожалеете!
- Проваливай! - напутствовал его Тадеуш.- Посиди денек на совещании где-нибудь, авось, на досуге опомнишься!
- Неладно, ребята! - покачал головой Лаймон, когда Петька в развевающемся плаще промчался через двор и скрылся за воротами.
- Помалкивал бы ты! - резко сказал Славка, не глядя на Лаймона.- За брак, что бригадир, что мастер- оба в ответе. Неопытность твою ребята пощадили. Так что молчи уж, набирайся ума! - Он обернулся ко мне.- За дело. Рута!
От Славкиных слов Лаймон как-то скис и тотчас ушел.
Говорят: ломать не делать, сердце не болит. Ох, как болело у меня сердце за каждый сброшенный кирпич! Казалось, вот еще рядок, и хватит. Но Славка спускал отвес, неумолимо твердил:
- Еще!
К концу дня испорченную часть стенки разобрали. Подошел Лаймон, спросил у Славки:
- Может, отказаться от перекрытий? Чем на землю их сгружать, лучше послезавтра уложим.
- Мы с Рутой останемся,- ответил Славка,- и к утру все поправим.
- Может, лучше из ребят кого оставить?
- Мы с нею виноваты. Нам и исправлять.
- Ты-то при чем?
- При том. Должен был смотреть…
Лаймон потоптался, ушел вниз. Разговаривали они, не глядя друг на друга. И мне было неприятно, больно слышать все это и видеть.
Трудная ночь
И вот мы вдвоем со Славкой. Я расстилаю раствор, раскладываю кирпичи. Славка укладывает их на место, обрабатывает швы. Часа два работали молча. По временам Славка насвистывал. Потом снял рукавицы, сел на край ящика с раствором.
- Давай, Рута, перекурим. Садись! - Положил на край ящика свои рукавицы, показал мне на них.
Если я сяду, обязательно коснусь его плеча. Сажусь, стараясь не коснуться. И, конечно, касаюсь.
- Вот что, Рута,- начал Славка, и сердце у меня замерло.
А он долго молчал. Спросил неожиданно:
- Деньги у тебя есть? Здесь, с собой?
- Нету.
- На.- Вынул из кармана трешку.
- Зачем?-недоумеваю я.
- Сбегай в магазин. Купи чего-нибудь поесть. Сахару купи. Чай согреем.
Вот и все, что он мне сказал. Стоило волноваться!
Сходила в магазин. Снова работали, пока не стемнело. И странно - ничуть я не устала. Могла бы работать и работать. Но Славка сказал:
- Все. Пойдем чай греть.
Неловко, трудно было нам с ним наедине в конторке. Ужинали молча. Гудел в печурке огонь.
- Устала? - спросил Славка и посмотрел на меня теплым, добрым взглядом.
- Нет.
- Устала, чего там. Ложись спать, вот сюда, на лавку. Ближе к печке: теплее.
Ребята, которым приходится ездить на работу в трамвае, оставляют в конторке ватные куртки. Славка принес две куртки, свернул, положил мне вместо подушки.
- А тебе? - спросила я и, волнуясь, ждала ответа. Вдруг он скажет: "А я рядом". Но Славка сказал:
- Я по-солдатски. Ложись.- И вышел из конторки.
Легла. Прижалась к стенке. Половина лавки осталась пустая. Войдет, увидит, поймет. Лежала и вся дрожала, хотя в конторке было жарко.
Славка долго не шел, словно давал мне подумать. Но я ни о чем не думала. Я только ждала его.
Наконец вошел. Погасил свет. Осторожно сложил у печки дрова. Набил ими печку. Сел перед открытой дверцей. Закурил. Как он может спокойно курить? Нескончаемо тянулись минуты.
Славка бросил окурок в печку, закрыл ее. Стало совсем темно. По шороху догадалась - снимает куртку. Один за другим со стуком упали на пол сапоги.
И он ложится… на соседнюю лавку. Слушаю, как он дышит. И он тоже не спит - тогда дышал бы ровно, глубоко. А он затаился. Нет, не спит.
Гудит в печке пламя. Потрескивает что-то в жестяной трубе.
Лежу и беззвучно плачу, плачу в жесткую свою подушку. Плачу до изнеможения. Со Славкиной лавки не доносится ни звука, ни скрипа. Наверно, уснул. Незаметно засыпаю и я.
Просыпаюсь оттого, что в печке весело потрескивают дрова.
Я одна. Славки нет. Только куртка его лежит у меня на ногах.
Робкий рассвет смотрит в окошко. Встаю. Умываюсь.
На печке горячий чайник. Но до еды ли мне? Иду во двор.
- С добрым утром! - приветствует меня сверху Славка.- Как спалось? - Мне чудится издевка в его голосе.
- Спасибо.
И снова я расстилаю раствор, кладу кирпичи. Славка укладывает их в стенку. Поторапливает:
- Жми, Рута, жми! До прихода ребят надо закончить!
Вот и красные кирпичи пошли вперемежку с белыми. Славка остановился передохнуть, закурил. Выпустил несколько красивых колечек дыма, последил за ними глазами. Потом глянул на меня. Только теперь я заметила, какие усталые, обведенные кругами у него глаза. Посмотрел, отвел взгляд.
- Вот так, Рута.- Будто подвел последнюю черту под нашими отношениями.
Все виноваты!
Удивительный человек наш начальник участка Иван Алексеевич. Иногда смотришь на него - старик стариком. Голова совсем белая, с коротко остриженными волосами, круглая, как шар. Припухшие веки того и гляди опустятся на глаза, уснет на полуслове. Губы вялые, стариковские. Вид безразличный, равнодушный, усталый. А то вдруг, вмиг на глазах переменится, словно живой водой его спрыснули. И тогда глаза становятся совсем молодые, с хитрецой. Улыбается, шутками сыплет направо и налево.
Вот таким и явился он к нам в это утро. Наши еще не собрались. Мы со Славкой сидели в конторке. Иван Алексеевич посмотрел лукаво:
- Рано, рано пришел, Баранаускас. С девушкой! - Подмигнул веселым карим глазом.- И то пора кончать холостую жизнь.
Славка шутку не принял, суховато объяснил, в чем дело.
- Ай-яй! - Иван Алексеевич покачал головой-шаром.-Все исправили, говоришь? Как следует? Пойдем-ка, посмотрим.
Пока они ходили по стройке, собрались наши. Только Петьки не было.
- Устала?-пытливо глядя мне в глаза, спросил Лаймон.- Шла бы спать.
Какой там сон! Я насилу наших дождалась. Все-таки с ними легче мне!
- Буду работать,- ответила я Лаймону. Явились начальник и Славка. Ребята взялись было разбирать инструмент, рукавицы.
- Погодите,- сказал Иван Алексеевич.- Разговор есть. Садитесь.
Вытащил из кармана очки, лист бумаги, на котором что-то было напечатано на машинке.
- Вот такой приказ, ребята.- Начальник переглянулся с Лаймоном.- Параграф первый. Бригадира третьей бригады Грачева П.Е., согласно его личной просьбе, перевести бригадиром в отстающую пятую бригаду. Параграф второй. Бригадиром третьей бригады назначить каменщика Баранаускаса Ч. А.
Вот уж словно обухом по голове. Сидим, не смотрим на Ивана Алексеевича.
Он глянул поверх очков, сказал:
- Так я и знал: устроите панихиду. Нехорошо, ребята! Народ сознательный, понимаете, что у вас две матки в одном улье. А там, в пятой, худо. Понимаю, жалко вам Грачева. Но вот он-то, Грачев, сам понял: надо.
Иван Алексеевич долго распространялся, какой-де, Грачев хороший, как он поднимет пятую, отстающую.
У меня тоскливо сжималось сердце. Как же так? Если б Славка вызвался в пятую, отстающую, я бы это поняла и приняла. Но Петька, лопающийся от важности! Что же он-то может сделать там полезного?
Ребята молчали. Я подумала, что неправа. Они лучше меня знают Петьку. А я сейчас просто зла на него за вчерашнее, хотя во всем сама виновата. И если Тадеуш вступился за меня, то, наверно, потому, что пожалел. Куда бы я пошла со своим вторым разрядом, я, не умеющая проверить вертикальность стенки по отвесу?
И все-таки что-то во мне противилось, не соглашалось с мыслью, что Петька Грачев идет на помощь в отстающую бригаду.