10
Галя и минуты не могла пробыть без дела. Она прибрала в доме, покормила рыжего теленка. Он тыкался в ее ладонь и был такой забавный, с такими красивыми глазами в длинных ресницах!
Тетя Настя топила баню, а Галя таскала воду. Тамара еще не пришла с работы. Ее парикмахерская задней стеной выходила в огород тети Насти. Иногда Тамара, в белом халате, с металлической расческой в руке, выглядывала в окошко и кричала матери с Галей что-нибудь веселое.
Колодец, рядом с черемухой, был гулкий, глубокий, вода еле-еле мерцала из тьмы. Когда на веревке выползло ведро, Галя увидела на воде слой белых лепестков. Их намело в колодец с черемухи. Галя поставила ведро на край сруба, дунула на плавающие лепестки и припала губами к сверкнувшему оконцу.
И вдруг что-то случилось с ней. От этого колодца, от звона капель в его гулких недрах, от прозрачного сияния под черемуховым снегом дрогнуло внутри, и она радостно, беззвучно засмеялась.
С шумом выливая из ведра в звонкую бочку, Галя сказала:
- Люблю я воду из наших колодцев. Так и кажется: умоешься и станешь красивее.
- А это вот про такую поется: "Умывалась девка-красна ключевой водицей", - оживилась тетя Настя.
Галя снова зачерпнула полное ведро с плавающими лепестками и потащила его в баню. В чистой баньке пахло березовым дымом, потрескивала груда раскаленных камней…
Скоро пришла Тамара. Едва за девчатами закрылась дверь баньки, как из нее донесся хохот и визг. Галя из ковшика плеснула ледяной водой на Тамару, и та, завизжав, хватила из ведра на каменку. Жгучий пар с гулом ударил в потолок и, отразившись от него, заклубился до самого пола.
- Сумасшедшая, что делаешь?! - закричала Галя, отбегая от каменки, которая фыркнула горячим клубом. Тамара, хохоча, хлестнула ее по спине огненным березовым веником.
- Перестань, а то я голышом выскочу из бани! - закричала Галя, забираясь на полок…
Вышли девчата, обмотав головы полотенцами; распаренные, румяные, они пахли земляничным мылом.
- Ну, девки хоть куда! - встретила их тетя Настя. - Отец, смотри-ка, прямо невесты!
Кузьма Петрович, занятый севом, впервые за эту неделю приехал домой. Галя видела, как он ходил во дворе, проверяя, не нужно ли чего-нибудь исправить, подвязать, прибить. Поглаживая спутанные усы, он осматривал дом, корову, поросят. Потом курил на крыльце, любуясь на голубей, которые ходили по двору, взлетали на крышу. Видно было, что он отдыхал душой и телом. На голубей он мог смотреть подолгу. Тяга к ним сохранилась еще с детства.
Перепархивали сизые драконы с глазами в белых очках-кружках, черные, стремительные почтари с горбатыми клювами, белые космачи с желтыми хвостами и желтыми шапочками. У космачей лапы так обросли перьями, что казались крылатыми.
Шумная стая хлопала крыльями, ворковала, дралась, вспархивала, купалась в деревянном корыте. Кузьма Петрович посыпал им пшеницу, а в корыто налил свежей воды; голуби клевали и теснились так плотно, что другие бегали по их спинам и не могли добраться до зерна…
Кузьма Петрович зашел в предбанник - на лавке лежало чистое белье, веник, брусок хозяйственного мыла, мочалка и стояла кастрюля квасу. Хозяин разделся и долго курил, наслаждаясь и папиросой, и прохладным ветерком, и покоем одиночества. Руки бригадира были словно в перчатках, - в коричневом загаре. Лицо и шея его тоже были коричневыми. Он сидел на скамейке узловатый, сутулый, затвердевший от многолетней работы. Накурившись, он попил из кастрюли и, взяв веник и таз, пошел мыться.
Через минуту раздался взрыв, шипенье и свист: это взорвалась вода, которую Кузьма Петрович плеснул на раскаленную каменку. В плотных клубах пара жгучий веник хлестал по спине, по ногам. За неделю пропотевшее, пропыленное, усталое тело блаженствовало, горело багрянцем, облепленное березовыми листьями. Шумели потоки воды, клубилась пена, пахло распаренной мочалкой, раздавалось кряканье.
Через часика два Кузьма Петрович появился в доме умиротворенный, его багровое лицо будто вспухло, оно неиссякаемо сочилось чистыми каплями. Он вытирал их полотенцем, а они тут же появлялись снова, сбегали ручейками.
В доме пахло пельменями.
- С легким паром, отец, - встретила его жена.
- С легким паром, - проговорили и Тамара с Галей.
Когда Кузьма Петрович выпил стакан водки и прикончил тарелку пельменей, он закурил и тихонько запел "Землянку". Это значило, что он вспомнил свою молодость, фронт, погибших друзей… Глаза его стали влажными, ничего не видящими вокруг, они, должно быть, смотрели в прошлое…
И опять, как тогда у колодца, налетело на Галю удивительное ощущение родной земли. Как будто она долго жила в чужой стране и вот вернулась на родину, где все дорого и близко. Галя слышала зов ее и в чистой баньке, и в запахе березового дымка, и в звоне капель, падающих с ведра в колодезную, гулкую глубь, и в задумчивой, печальной песне солдата и тракториста Кузьмы Петровича. Это ощущение счастья и влюбленности все нарастало и нарастало, и Галя боялась вспугнуть его.
Такой она и пришла вечером в клуб.
11
Она сидела с Тамарой в углу небольшого фойе за столом с газетами и журналами. В открытую дверь видна была библиотека - большая комната, заставленная стеллажами с книгами. За барьерчиком сидела красноволосая от хны Люся Ключникова. Веки ее были окрашены голубой тушью. Люся выдавала книги двум старикам и женщине.
Вокруг бильярда толпились ребята. Громко щелкали костяные шары: Виктор и Шурка сражались не на жизнь, а на смерть. Порой шар вылетал и гремел по полу.
- Не ковыряй сукно! - насмешливо крикнул Виктор сопернику, взял кий и, насвистывая, обошел вокруг стола. Как всегда, посыпались советы:
- Свояка бей!
- От борта, от борта!
- Шар ноги свесил в лузу!
Виктор с треском забил шар, наигранно небрежно, лихо вбил еще два подряд.
- Вот, зверина, что делает! - восхищенно выдохнул Стебель.
Кто-то крикнул:
- На подставках выезжает!
- Не суй нос, а то как дам промеж глаз, так уши и отклеются, - предупредил Виктор.
Тамара шептала Гале на ухо, хвалила Шурку:
- Он так-то будто очень развязный, ты даже можешь подумать, что он нахал! Но ты, Галка, глубоко ошибаешься, если так подумаешь. Это он с первого взгляда такой.
Тамара щурила глаза, откинув голову, смотрела на Шурку.
Приходили принаряженные девчата, присоединялись к Тамаре с Галей. Появился комсомольский секретарь Маша Лесникова. Она кончила десятилетку на два года раньше Гали. После школы Маша пошла работать на свиноферму.
Была она крепкая, коренастая, с тугими, румяными щеками, с решительными, резкими жестами.
- Здорово, механизатор! - сказала она Гале. - Здравствуйте, девчата!
Из библиотеки вышла Люся - высокая, тонкая, в джинсах, с сигаретой между пальцев. Было в ней что-то чуть-чуть несуразное и чуть-чуть нелепое. Может быть, джинсы, не идущие к такому росту? Или красные волосы и синие веки, так не вязавшиеся с сельским бытом?
Она с особым дамским шиком пустила почти до самого потолка тонкую струю табачного дыма и, сбивая пепел, несколько раз ударила по сигарете длинным указательным пальцем с перламутрово-розовым треугольничком ногтя.
- Ты чего, Люся, такая хмурая? - спросила Маша. - Ровно корова пала у тебя.
- Была и я когда-то веселая, да надоело балабонить, как ты, - мрачновато ответила Люся.
- Была у Бобика хата: дождь пошел - она сгорела!
Все вокруг захохотали, а Люся презрительно дернула плечом.
- Бей этого! Этого! Тот не пойдет, а этот полетит в лузу со свистом, - посоветовал Виктор Шурке, а тот злился:
- Да не с руки мне его бить!
Люся посмотрела на Виктора, и лицо ее потеплело.
- Тоньше бей, нежнее, - страстно умолял Стебель, - а то ты как шарахнешь, так шар на метр подпрыгивает!
- Не проиграв, не выиграешь, - бодрился Шурка.
Виктор, смеясь, дружески похлопал его по спине:
- Наконец-то у дурака зуб мудрости прорезался.
Теперь захохотали парни.
Зазвучала музыка, и девчата пошли в зал. К Тамаре подскочил Шурка, она так и расцвела. Вот Стебель подхватил Машу, на голове его вздрагивали вихры. Галя оглянулась: Виктор пробирался к ней.
- Пойдем?
Она положила руку на его плечо. Звучало какое-то старое танго, печальное, тревожное, и от этих звуков Гале тоже стало печально и тревожно. Сквозь музыку до нее донесся голос Виктора:
- Вот так мы и живем. Танцы да кино… А в райцентре так же?
- Там лучше. Там очень хороший клуб. А в нем кружки разные. Художники подарили свои картины. Там прямо своя галерея.
- А ты чего же там не осталась?
- Меня наш совхоз обещал в институт послать… Да тут еще отчим появился… Глаза бы на него не смотрели!
- Знакомая ситуация, только у меня - я уже говорил - появилась мачеха. - Голос Виктора прозвучал тепло и как-то родственно.
Кончилось танго, механик пустил новую пластинку. Она почему-то закрутилась очень быстро, и бас певца вдруг затараторил, завизжал детским голосом. Танцующие захохотали.
Люся остановилась в дверях, хмуро глядя на танцующих Виктора и Галю.
Не очень-то удачно началась жизнь у Людмилы Ключниковой. Еще учась в библиотечном техникуме, она вышла замуж за беспутного художника-оформителя. Была в городе небольшая группа таких художников. Они оформляли здания, магазинные витрины, заключали договора и выезжали в совхозы, в колхозы, рисовали там портреты передовиков, оформляли клубные фойе, писали плакаты, лозунги, воздвигали доски показателей с диаграммами, с цифрами, - в общем, "делали наглядную агитацию".
Такая вольная жизнь и хорошие деньги избаловали Люсиного мужа.
Через год он оставил ее и, как ни в чем не бывало, с легкой совестью перебрался к ее подруге.
Людмила Ключникова как раз окончила техникум, и ее послали в Журавку отрабатывать два года.
Ее поселили у дяди Троши, в небольшой бревенчатой пристройке с отдельным входом. И она была рада, что жила ото всех отдельно.
Приходила она после работы домой, сбрасывала платье, надевала зеленые вельветовые брюки, серый, грубой вязки толстый свитер, садилась у окна, забросив ногу на ногу, курила сигарету и что-нибудь читала или о чем-нибудь думала. Иногда указательным пальцем ударяла по сигарете, сбивая пепел прямо на пол. В крашеных губах ее таилась легкая горечь, а в светлых глазах - холодок и скука. Тонкой струей она сильно пускала в потолок сигаретный дым.
Дядя Троша зорко присматривался к ней. И вот однажды, когда Люся зашла к нему в избу за молоком, он и сказал ей, жалеючи и ласково:
- Ты, девка, не сердись на жизнь-то, не сердись. Она тут ни при чем.
- А я не сержусь, дедушка, - как можно бодрее воскликнула Люся.
- Ну, вот и ладно! Знаешь, как бывает в нашем мужицком деле? Где-нибудь на дороге прихватит тебя непогодь. В грязи да в лывах раскиснут сапоги. Ну и поставишь их на солнце сушиться. Если передержишь - они скоробятся, ссохнутся. Тогда шибко плохо в них ноге: твердо, косо. А нужно их, прежде чем надеть, смазать дегтем. Он мягкость сапогу вернет. Вот, видно, и ты, Людмила, ссохлась после непогоды, заскорузла у тебя душа. Надо бы ее маслом смазать, чтобы она отмякла. Ласка ей надобна, любовь - вот что! Найди-ка ты себе ладного парня, да и с богом! - замуж. Вот и встанет все на место. Аль я не так говорю?
- Да где его найдешь, ладного-то парня? - усмехнулась Люся.
Начал было кружиться вокруг Люси директор клуба Вагайцев, но она сразу же отшила его, сорокалетнего, пьющего. А скоро Людмила Ключникова высмотрела парня по душе. Понравился ей Виктор. И стала она помаленьку оттаивать, смягчаться.
Ей было двадцать один, а ему девятнадцать, и она, считая себя опытной, думала, что сможет крепко привязать его к своей жизни. Но Виктор оказался умнее, чем она думала. Он не был наивным и невинным юнцом. Он охотно танцевал с Люсей, ходил иногда в кино, заглядывал в библиотеку поболтать - и все.
И вот сейчас, хмуро глядя на танцующих Виктора и Галю, Люся Ключникова безошибочным женским чутьем угадала, что эта зеленая трактористка для нее опаснее всех. "Была и я когда-то вот такой же", - с горечью подумала Люся, предвидя свое очередное поражение…
В перерыв все вышли на крыльцо и на лужайку перед клубом. Ребята закурили, усеяли тьму огненными точками. Дождик перестал. В разрыве меж туч показался стручок месяца.
- С каким бы ты парнем могла подружиться? Какой он должен быть? - спросил Виктор.
- Да уж не такой, как ты, - пошутила Галя.
- А ты меня знаешь?
- Пока еще нет.
- Ну, так знай: я - хороший!
И они засмеялись…
После танцев пошли домой вместе. Галя, Тамара и Маша пели:
Наступил, по всем поверьям,
Год любви.
Кисть рябины заповедной
Оборви.
Полюбите, полюбите,
Платье красное купите
В год любви,
В век любви.
Шурка, Стебель и Виктор шли молча.
Когда подошли к дому Сараевых, Виктор пригласил всех к себе.
- И правда, девочки, нужно попроведать Надежду Ивановну, - воскликнула Тамара.
Шурка и Стебель постеснялись зайти и отправились домой.
Надежда Ивановна, как всегда, по-утреннему свежая, светлая, встретила своих бывших учениц приветливо, шумно. Девчата сняли в сенках резиновые сапожки и надели туфельки, в которых танцевали. В нарядных платьях, они обрадовали учительницу и понравились ей.
- Ну, Виктор, держись, а то погибнуть можешь, - смеялась она.
- Тетя Надя, я уже погибаю, - отшутился Виктор, глядя совсем не на тетку, а на покрасневшую Галю.
- Так-так-так! Ясно, - певуче и многозначительно произнесла Надежда Ивановна, и все вместе с ней засмеялись.
Хозяйка провела их в комнату, где Сараев возился с телевизором. Он вскрыл его нутро со множеством всяких разноцветных проводков, батареек, винтиков, лампочек. Сараев что-то подвинчивал в таинственной утробе телевизора, что-то скреплял проволочкой тоньше комариного писка. Совхозный механик был мастером на все руки.
Сараев поприветствовал девчат.
- Снова барахлит? - спросил Виктор.
- Звук исчез, - ответил Сараев.
- Витя! Угости девочек квасом, - сказала Надежда Ивановна, - а я их угощу мясными пирожками.
Виктор вышел из своей комнаты, переодетый в клетчатую рубашку с рукавами до локтей и в мягких туфлях, очень домашний и приветливый.
Вот он принес два графина с квасом, который Надежда Ивановна готовила мастерски. Квас был такой холодный, что графины запотели и на них отпечатались пальцы Виктора. Он наполнил стаканы, сказал:
- Пейте! - и пропел:
И разлуки, и заносы
Не беда,
Только слаще от мороза
Ягода.
Галя удивленно поглядывала на него.
Сначала девчата устремились к стеллажам с книгами. Тут была подобрана, пожалуй, вся русская классика. Отдельный шкаф заполняли томики поэтов.
У девчат разбежались глаза. Они листали книжки, рассматривали иллюстрации, прочитывали какое-нибудь стихотворение.
- Как хочется все прочитать, - проговорила Галя, - но хороших книг столько, что на них и жизни не хватит.
- И десяти жизней не хватит, - откликнулся Виктор. Он опустился на коврик у Галиных ног, сел по-восточному и открыл нижнее отделение шкафа. Там лежали его любимые книжки. Галя опустилась на колени рядом с ним, стала их рассматривать. Это все были книги о гражданской войне, о партизанах, о разведчиках, о войне с фашистами и еще книги о древней Руси, об Иване Грозном, о Петре Первом, о Разине, о Пугачеве. Отдельно стояли тома Фенимора Купера.
Сама Галя решила перед институтом перечитать все книги, которые она проходила в школе. Поэтому она попросила у Надежды Ивановны "Войну и мир".
- Бери, бери, - сказала учительница, - только обверни газетой. А сейчас идите к столу - хватит вам питаться одной духовной пищей! - и она принесла узорно-красное блюдо с горкой пирожков.
Холодный, ядреный квас так и бил в нос. Галя с наслаждением выпила полстакана и взялась за пирожок.
- Ну, как вы, девочки, поживаете? - спросила Надежда Ивановна, подсаживаясь к столу.
- Я лично плохо живу, - вдруг заявила Тамара. - Галя вот и Маша - они все могут, а я ничего не могу.
- Как это не можешь? - удивилась Надежда Ивановна.
- Просто меня заела лень-матушка, - пожаловалась Тамара.
Все засмеялись.
- Правда-правда! Вот возьмите Галю. Она и работает, и занимается. А я каждое утро говорю себе: "Вечером начну заниматься, вспомню все за десять классов". А приходит вечер, и я бью баклуши. И не могу заставить себя сесть за учебники. - Тамара тяжело вздохнула. - Работа в парикмахерской мне осточертела, - продолжала она бичевать себя. - Придешь домой, поешь - и на диван завалишься, как Обломов. Я сидя и читать-то не могу! - в отчаянии воскликнула Тамара.
- Да ты что, Тамара? - все смеялась Надежда Ивановна.
- Вы думаете, я дура? Нет, я все понимаю, а вот сделать ничего не могу! И ведь мне все интересно. И девчата, и ребята меня любят - я веселая. И попеть, и поплясать могу. Ну, вы же по школе меня знаете. А коснись дела - я мямля какая-то. Не могу найти свое место. Так и болтаюсь между небом и землей. И ни деревенская я, и ни городская, а такое - какое-то… недоразумение. И вы не смейтесь! Ведь это страшно. Это же… Надо же менять свой характер!
- Ты, рыжая принцесса, напустила на себя бог знает что! - вступила в разговор Маша. - Ты меньше рассуждай, а больше делай.
- Вот в том-то и дело, что ничего делать я не могу.
- Чудачка! Да разве можно все время идти на уступки самой себе? - заметила Надежда Ивановна. - Преодолеть себя - вот что важно.
- Вы, конечно, правы! Мне надо думать и думать.
- А ты больше действуй и действуй, - наступала на нее Маша. - Ты, вообще, кем хочешь быть?
- Не знаю. Я ничего не знаю. Ничего не могу придумать.
- Ну, а почему ты решила, что парикмахером быть плохо? - спросила Надежда Ивановна.
- А чего же здесь хорошего?
- Вот тебе здорово живешь! Ведь людям-то плохо жить без парикмахеров. Просто невозможно жить без них. Я, например, не могу без тебя жить. Каждому хочется быть красивым. Стриги, брей, делай женщинам прически. Этого тебе мало? Ты ведь единственная на все село. Единственная! Ты нашла свое место, а не понимаешь этого.
Тамара ошеломленно смотрела на учительницу.
- Так что же, выходит, я живу так, как надо? - спросила она.
- Конечно! - Надежда Ивановна, смеясь, обняла ее.
Виктор и Сараев покуривали, попивали квасок и молча слушали.
- Ну, вот - с одной разобрались, - продолжала Надежда Ивановна. - А как у тебя дела, Маша?
- А чего у меня? У меня все в порядке, - откликнулась Маша. - Свиньи мои поросятся, поросята растут и директору на меня не жалуются. Сама я стараюсь свинству не поддаваться. Преодолеваю себя!
Сараев засмеялся и сказал о Маше:
- Она молодец. Настоящая хозяйка на своей ферме. Так меня взяла в оборот, что пришлось мне поднатужиться и оборудовать ей образцовый кормозапарник и транспортерную ленту для навоза.
- Ну, вот и хорошо, вот и хорошо, - улыбалась Надежда Ивановна. - А ты, Галя, как? Обуздала свой трактор? Слушается он тебя?
- Она сейчас ударилась в философию, - Виктор улыбчиво смотрел прямо в глаза Гале. - Мы с ней о добре и зле толкуем.