- Это нам всем неприятно, - сказал доктор.
Ректор Оливер кивнул головою и согласился с высказанным мнением.
- Долго жить здесь дорого для меня, - пояснила фрекен, - после Нового года я переезжаю.
- Назад, в Христианию, или?..
- Нет, к Даниэлю, на сэтер.
Все молчали, как немые.
- Может ли это быть? - спросил доктор.
- Почему же нет? Я займу там целую пристройку, а еду буду получать в изобилии.
Первым овладел собою адвокат:
- Вот как, фрекен! Но, в таком случае, вы останетесь здесь, на горе, и, если вам захочется перемены, то милости просим опять к нам.
Тут подошел Бертельсен. В стороне, в углу сидел Рууд и читал газету; он, может быть, и не интересовался совсем тем, что говорилось в кампании, а, может быть, слышал каждое слово. Рууд был так задумчив и молчалив. Бертельсен был недоволен, почему пошли к горным источникам без него, ведь у него здесь были интересы, которые он должен оберегать.
- Откуда возьмут они деньги на электрическое освещение? - злорадно спросил он.
- Есть только один путь, - сказал адвокат. - Вы поможете, другие помогут. Остановки из-за денег не будет.
- Я не буду больше помогать, - сказал Бертельсен, - достаточно с меня. Мне навязали здесь стипендиата, который очень дорого стоит мне, и здесь же я вынужден был взять большую партию акций. Дальше я не иду.
Адвокат сказал сдержанно и любезно:
- Это было досадно. Но не желаете ли вы продать акции?
- Господь знает, что желаю. Дайте мне покупателя.
Адвокат медленно спросил:
- А акции при вас?
- Здесь? Нет, - отвечал, слегка удивленный тоном адвоката, Бертельсен. - Но здесь, вероятно, и покупателя нет,
- Есть, вам не придется искать его.
- Да-а, - сказал Бертельсен. - Конечно, у меня нет с собою акций. В моем несгораемом шкафу много бумаг, не могу же я все их таскать с собою.
- Вы можете потребовать, чтобы вам прислали их.
- Понятно, - сказал Бертельсен, - это я могу. Но ведь это не к спеху. Теперь я здесь только для того, чтобы отпраздновать рождество.
Во время всего этого разговора Рууд, скрытый газетою, сидел в уголку; теперь он прокашлялся слегка, аккуратно сложил газету и вышел из курительной комнаты.
- Он, что ли, хочет приобрести у меня акции? - кивнув на него головою, спросил Бертельсен. - Он дал вам поручение?
Адвокат любезно и уклончиво ответил, что при случае - он так и сказал: - при случае, он купил бы акции, по поручению. Больше он ничего не сказал об этом и, таким образом, не отрицал того, что предполагал купить акции для этого ничтожного купчишки Рууда, который так скромно, но с набитою мошною, сидел в своем углу.
Но Бертельсен не пошел ему навстречу. Хуже всего было то, что он тоже потерял свое положение в санатории и в глазах у адвоката, он не мог больше с авторитетом говорить о возмещении убытков фру Рубен. Он как-то поймал с глазу на глаз адвоката и дружески, вполголоса, попросил его пойти навстречу фру Рубен. Адвокат выслушал его, все время держался хозяином, старым знакомым, почти другом: - Разве он должен платить за гостей, если их ктонибудь обманет? Он находил, что дела санатории нельзя вести таким путем. - Нет уж, господин Бертельсен, простите.
Бертельсен понял, что все пропало, в глазах фру Рубен он явится человеком, не имеющим здесь никакого голоса. Это, казалось, было сейчас совсем некстати ему, оно как бы изменяло все его планы.
Адвокат сидел и думал и ждал, как подействует его отказ, он размышлял, поблескивая глазами. Потом снова заговорил:
- Нет, направить санаторию по этому пути - куда же это поведет? Другое дело, если бы фру могла в той или другой форме дать нам компенсацию, тогда стоило бы подумать об этом. Как вы думаете, очень важно для фру Рубен, чтобы ей вернули ее расходы?
Бертельсен ответил, что вдова консула Рубена - богатейшая женщина и, конечно, ее не интересуют, собственно, эти шиллинги. Он отлично понимал, что ее, наоборот, бесит потеря кольца, и что она желает, получив обратно свои расходы, восстановить у самой себя, в своей душе status quo ante - вернуться к тому моменту, когда она еще кольца в глаза не видала.
- Очень тонко проанализировано, - сказал адвокат, - стоит взвесить то, что вы сказали. А как вы думаете, согласится она на интервью?
- Интервью…?
- Она стала такая хорошенькая и тоненькая, просто лилия, красавица, да и только. Не обязана ли она этой переменой прошлому своему пребыванию в санатории у нас?
Бертельсен онемел.
- Я думаю, не есть ли это последствие ее пребывания здесь. Что это именно привело ее к исхуданию, превратившему ее в молодую девушку?
- Не знаю, - сказал Бертельсен.
- Конечно, но я не считаю этого невозможным. И ни доктор Эйен, ни другие врачи, с которыми я беседовал, не считают этого невозможным.
У Вертельсена забрезжила надежда, что, может быть, тут легкий путь к спасению, и он сказал:
- Хорошо, спрошу у нее.
- Сделайте это. Тут же скажите ей, что это, по всем вероятностям, влияние воды - воды в связи с воздухом и жизнью здесь, вообще наше лечение действует таким чудотворным образом. Скажите ей это. Она умная женщина и не найдет это невозможным.
- Ну, а если это не так? Если она, скажем, похудела от того, что морила себя голодом?
- Тогда, вы думаете - нет повода для интервью? Но если она исхудала от голода, то и другие могут прибегнуть к этому средству параллельно со здешней водой. По-моему, это ничуть не мешает делу. Но, если даже санатория не при чем в том, что фру Рубен помолодела, то ее интервью все-таки создаст рекламу нашей горной лечебнице. Оно само по себе полезно для нас. Кроме того, мы можем указать на фактические чудесные излечения: нервы доктора Оливера, душевное состояние Самоубийцы Магнуса, легкие графа Флеминга и так далее; если мы к этому прибавим еще исхудание фру Рубен, то это может принести пользу другим страдальцам.
- Кто будет ее интервьюировать?
- Здесь живет один господин, который корреспондирует в три газеты: в газеты, издающиеся в Христиании, в Стокгольме, и в Копенгагене, большие три газеты.
- Я поговорю с фру Рубен, - сказал Бертельсен.
- Скажите ей, при случае, что санатория с удовольствием пойдет ей навстречу и постарается, чтобы она забыла возмутительную историю с мошенницами.
ГЛАВА XI
Люди ползают и ползают, некоторые здесь, другие там. Порою ползают вместе, порою встречаются и не желают уступить дорогу друг другу. А иногда переползают через труп друг друга. И разве может быть иначе? Разве они не люди?
Адвокат Руппрехт не желал ничьей погибели. Когда он, при случае, одержал, так сказать победу над лесопромышленником Бертельсеном, он не хотел торжествовать над ним, наоборот: он хотел возместить то, что тот потерял. В данном случае акции - хорошо. Но он не мог радоваться, не мог удержаться от того, чтобы потереть руки и посмеяться, когда ему удавалось срезать своего ближнего.
Рууд спросил его: - Как обстоит дело с акциями?
Адвокат знал только то, что Рууд сам слышал в курительной комнате. Тому казалось подозрительным, что Бертельсен медлит с доставкой акции. Может быть, их не получить вовсе.
- Как это так?
- А, может быть, они заложены? Молодой Бертельсен мог заложить акции и получить за них деньги.
Адвокат выразил надежду, что не так плохо обстоят дела фирмы "Бертельсен и сын".
Таков был адвокат, добродушный и щедрый, всепримиряющий дух. Он, главным образом, смотрел за тем, чтобы пансионеры в санатории не ссорились и не переползали через труп друг друга.
Для Рууда ничего не оставалось сделать другого, как приобрести акции.
Рууд был не из худших, не преступник, не дьявол, далеко нет. Он ходил с опущенными постоянно глазами и, если находил булавку на ковре, он демонстративно клал ее на стол около того, кому она принадлежала. Это был человек с седой, аккуратно подстриженной бородкой, на пальце он носил масонский перстень, и имел состояние, достаточное для того, чтобы быть честным. Зачем были ему акции? Просто потому, что его земное счастье позволяло ему при случае похлопать себя слегка по карману, смирить высокомерие молодого Бертельсена, не желавшего его знать и не кланявшегося ему, хотя у него и был такой почтенный вид. Но, наоборот, отцу его, старому Бертельсену, обратившемуся однажды к Рууду за маленькой услугой, которая и была ему оказана, он желал всего хорошего.
Таков был Рууд.
Но адвокат Руппрехт был парень ловкий, он покорил своей любезностью все сердца, он устроил в салоне маленькую вечеринку с закуской и выпивкой; всех проходивших мимо, он приглашал подсесть к ним. Был праздник Рождества, сказал он, и нечего было хмуриться. Учительницу музыки он заставил сыграть "Торахус-Марш", а после произнес речь в честь отсутствующего композитора; некогда он был привязан к нашей санатории; играл он, как бог, но его мучила тоска по загранице, - адвокат всегда относился к этому с уважением, но, к сожалению, ничем не мог помочь ему.
Тогда явился человек с светлым умом и обладавший средствами, и молодой артист был спасен, поднят над полями и морями и перенесен в далекий свет. Адвокат подымает в честь этого великого дела свой бокал за здоровье господина коммерсанта Бертельсена. Все встали, поклонилась и выпили. Чего хотел достичь адвокат Руппрехт своей идеей? Ничего, ничего дурного, он. просто хотел доставить приятную, праздничную минуту Вертельсену. Было Рождество, были святки, Бертельсен был гость, кроме того, его уже осадили.
В этот же день ему представился случай поделаться своими мыслями с фрекен д'Эспар:
- Ужасно досадно, что вы покидаете нас, фрекен. Вы из первых наших гостей и мы все очень привязались к вам.
Фрекен улыбнулась.
- Но это нельзя изменить. Вы уезжаете? Это решено?
- Да.
- А то я предложил бы вам кое-что: вы как-то сказали, что для вас дорого жить в санатории - если вы желаете, мы могли бы сделать вам уступку.
- Благодарю вас, но я должна: как вы сами сказали, это дело решенное.
- Конечно, - улыбаясь сказал адвокат, - молодым хочется полетать. Но всегда милости просим назад сюда, в гнездо.
Он обходил всех гостей, беседовал с ними, обошел все постройки, заглянул в сарай и в хлев, разговаривал с работниками. И здесь адвокат был кроток и обходителен. Пришел, например, инспектор Свендсен с прямо-таки комическим делом: как же иначе это назвать, если он попросил о звании… директора?
- Директора? - переспросил адвокат. И он посмотрел на инспектора Свендсена, но вспомнил, что теперь праздничное время, Рождество, и может быть, шумит немного в голове у старого моряка.
- Ну, конечно, - сказал Свендсен, - ко мне приходят и спрашивают, не директор ли я. Нет, отвечаю я. Где же директор? спрашивают меня, а я стою, как дурак.
- Да… а, - сказал задумчиво адвокат. - Но чего собственно им нужно от директора?
- Этого я не знаю. Но вот скотник, например, он директор в хлеву, а у почтальона золотой шнур на фуражке.
- Да, в этом отношении вы правы. Но я не знаю… не думаю, чтобы вы могли стать директором, Свендсен. Не думаю, что вы владеете английским языком, объехали вокруг света и после доктора вы почти первое лицо в санатории?
- Я ведь только так спросил это, - кротко сказал Свендсен и собрался уходить.
Он был, как будто слегка оскорблен. Но так как адвокат не хотел обидеть его, то сказал ему в заключение:
- Видите ли, Свендсен, ведь вы - инспектор над всем, и санатории нужен такой именно человек. Если же сделать вас директором, то где мы возьмем хорошего инспектора? Подумали вы об этом?
Таков был адвокат.
Он отлично устроил дело со вдовой консула Рубена. Да, он добился того, что она согласилась на интервью, и ей вернули истраченное ею на миледи. Но само интервью было такое тонкое и прекрасно написанное; не было никакого преувеличения, только два-три намека на воду в Торахусе, на это чудесное средство для исхудания; там не было места никаким учреждениям, только несколько слов, случайно высказанных в беседе с журналистом.
Все было в порядке, фру Рубен была удовлетворена, Бертельсен был удовлетворен, адвокат не понимал, что значит, не удовлетворить кого-нибудь. О, его любезность в качестве хозяина и начальника - это был дар божий. Когда вернулся в санаторию Самоубийца, адвокат и его не побранил за то, что он, исчезнув внезапно, напугал всех пациентов; нет, он дружелюбно встретил его, улыбаясь глазами, и попросил его войти и поскорее спросить себе поесть чего-нибудь. - Как долго вы были в пути? - С утра. - А со станции вы всю дорогу шли пешком? Я сейчас прикажу подать вам поесть чего-нибудь горячего.
Да, Самоубийца опять вынырнул.
Несколько дней его совершенно не было, этого нельзя было отрицать, но в последний день в году он вернулся, чтобы в горах начать завтра Новый Год. Он был молчалив и подавлен, прятался, поворачивался спиной, чтобы не кланяться, словно что-то постыдное тяготело над ним. Давно уже не был он мрачным; он был таким, как в первое время своего пребывания в санатории, когда он изводил себя самоанализом и мечтал о самоубийстве. Словно, желая придать себе приличный вид, прошел он к себе в комнату и побрился; красноватую астру, имевшую такой вид, будто она долго лежала в кармане, он воткнул себе в петлицу, и она продолжала там свою борьбу со смертью.
В таком виде он явился и получил обед. Перед горничной он извинился, потому что пришел не вовремя. Обед его продолжался недолго и кончился бы еще скорее, если бы не доктор, усевшийся как раз против него. Доктор тоже не брюзжал, он, наоборот, старался занимать его. Он рассказывал, что скоро в санатории будет электрическое освещение.
- Вот как! - сказал Самоубийца.
- Море огня, нет, пожар. Можно будет, поднявшись на "Вышку", читать там в этом свете почту.
- Да, - сказал Самоубийца.
- Ах, господин Магнус, вас все-таки это интересует больше, чем вы желаете показать.
- Меня это совсем не интересует.
- Сегодня вечером мы встретим Новый Год "Торахус-Маршем", - продолжал перечислять доктор.
Молчание.
- Знаете ли вы, что к лету мы будем строиться? У нас уже так мало места, что приходится расширить помещение. Нам не только нужно закончить отделкой неготовые еще комнаты, мы должны строить. Мы осенью увидели, что у нас не хватает места.
Молчание.
- Заметили вы, что у нас флаг?
- Да.
- В общем мы скоро сделаемся образцовой санаторией. Мы расширим дорогу к станции и превратим ее в дорогу для автомобилей. Сюда будут приезжать вельможи, господа со своей прислугой и собственными лошадьми, богачи, которые вперед будут заказывать целые амфилады комнат.
- Мне кажется, вы рассчитываете долго жить, - мрачно сказал Самоубийца.
Доктор не ожидал такого резкого выпада, он повторил:
- Долго жить? Ну, конечно, что же другое мне делать? Впрочем, долго ли мы живем, или мало, мы должны делать то, что можем.
- Кто это сказал?
- Я сам себе это говорю. Это так. Когда мы умрем, после нас явятся опять люди.
- Которые тоже должны умереть. Да.
- Верно, которые тоже должны умереть. Ничего не поделаешь.
- Тогда к чему же все это?
- Все вместе - это порядок, жизнь, так уж есть.
- Нет, все вместе - смерть, - сказал Самоубийца. Чтобы не раздражать больного человека, доктор согласился и с этим, но он улыбнулся, пробормотал что-то неопределенное, словно он знал этот вопрос гораздо лучше.
- Где это кончится? - продолжал Самоубийца. - Когда это кончится? Почему не прекращается это вечное уничтожение? Ведь не делается лучше? В чем же смысл? В непрерывающейся дикости?
Он кончил обед и хотел уйти, но доктор удержал его. Следующий диалог мог бы быть короче, если бы доктор побольше молчал.
- Плохо вы съездили? - спросил он.
- Почем вы знаете?
- Я делаю это заключение, как врач.
- Врач! - с гримасой сказал Самоубийца. - В каком состоянии желудки ваших пациентов?
- Вы вернулись гораздо более худым, чем уехали отсюда. Вам следовало бы гораздо больше прожить у нас.
- Много ли у вас выходит слабительной соли?
- Нет, - сказал доктор. - Теперь вы должны "делаться таким же, как мы все, господин Магнус; должны стать здоровым, как мы, веселым, как мы. Совершенно не к чему тосковать. Налейте себе стакан вина и воспряньте духом. В последнее время вы сделались было таким бойким. Для чего собственно вы ездили?
- Я столкнулся с жизнью, - сказал Самоубийца, - с тем, что вы называете жизнью.
- Жизнью, - повторил доктор. - Предоставьте жизнь ее собственному течению. Жизнь богата, великолепна, мы должны радоваться жизни и ловить момент.
- Я уже раньше много раз слышал это. А останавливались ли вы хоть на минутку, задумывались ли? Вы можете видеть ужас и гибель у другого, в его лице, в его глазах, а сами, испытывали ли это в своей груди? Стояли ли среди моря и взывали ли о помощи?
- У меня не было времени для этого, я работаю, стремлюсь…
- Да, мы стремимся, каждый к своему, вы к своему, я тоже, и, господи боже, как мы стремимся. Но все это рано или поздно приводит нас к верной смерти. И только безумец не думает об этом. Он воображает, что стоит выше этого, если забывает.
- А если мы помним, то куда приведет нас?
- К смерти.
- А если забываем?
- К смерти.
- Ну, и что же…
- Выходит, что у кого-нибудь одной глупой радостью больше, но это ни в ком не вызывает зависти.
Доктор подумал и сказал:
- Он радуется тому, что переносит жизнь. Это не так глупо.
Самоубийца не обратил внимания на его слова.
- Вы давеча сказали: "порядок". Когда вы видели, чтобы порядок внушил нам бодрость и подъем духа, когда мы пытаемся сделать что-нибудь хорошее? Нет, "порядок" и в лучшем случае, как всегда, слеп, непримирим и недействителен.
- Но, господи боже мой… - начал было доктор и замолчал.
- Вы сказали: врач. Вы строитесь, вы расширяете лечебницу - зачем? Мы собираемся здесь с востока и с запада, многие приезжают издалека, мы стоим на коленях, молимся, хватаемся за всякое лекарство, но никому нет помощи, смерть нас настигает.
Доктор не мог удержаться от улыбки и сказал легкомысленным тоном.
- Вы заговорили чисто библейским слогом - с востока и с запада.
Сразу Самоубийца съежился и принял снова совершенно равнодушный вид:
- Скажите, доктор, много вывесили вы новых плакатов в мое отсутствие? "Просят осторожно ступать по полу после 10 часов вечера, чтобы не беспокоить лежащие в постелях жертвы жизни". "Просят осторожно обращаться с огнем и гасить лампы и свечи, чтобы не спалить полумертвецов".
- Ха-ха-ха! - рассмеялся доктор деланным смехом. Но вот, послушайте, что собирается сделать этот самый доктор: он хочет отправиться в полночь на лед, чтобы испытать там новые коньки. Вот что сделает врач. Ему кажется, что это самый веселый и самый здоровый способ Нового года.
- Пойдемте со мною! Луна будет нам светить.
- В коридоре висит плакат, приказывающий мне быть в постели в десять часов вечера.
- Ну, в ночь под Новый год доктор освобождает вас от этого постановления…