Многие из пансионеров быстро поднялись с постелей и приняли участие в розысках. Выяснилось, что доктор отправился сегодня ночью на горное озеро для испытания новых коньков; несколько человек побежало было к катку, но навстречу им попалась, опередившая их и возвращавшаяся уже со льда, фрекен Эллингсен. В руках у нее была деревянная жердь. Спросили ее, не встретила ли она доктора, но она его не видела, с мрачным видом покачала головою и сказала:
- Но я кое-что открыла, лед пробит во многих местах, там удили рыбу, одну из прорубей не затянуло льдом.
- Да?.. Что же вы полагаете?..
- Не затянуло, - кивнула она головою. - Это случилось сегодня ночью.
- Возможно ли?.. Что вы говорите?
Они побежали дальше, чтобы взглянуть на новую прорубь, а фрекен Эллингсен пошла домой. Она была очень занята, погружена в размышления. Это зияющее во льду отверстие - ведь это была настоящая английская Short Story, ночная трагедия, о, от нее ничего не скроется.
Так как она вернулась с места происшествия и могла сообщить новости, то вокруг нее собралось много пансионеров; говорила она вполголоса, но очень внушительно, слушатели ее стали бояться самого худшего.
- Только бы не случилось несчастья, - сказал адвокат. - Прорубь зияет, сказали вы?
- Зияет. Лед, затянувший было ее, сегодня ночью раскололся. Обломки еще не соединились.
- Это отверстия, в которых Даниэль рыбу удит, - сказал инспектор.
- Луна не светила сегодня ночью? - спросил кто-то.
- Нет, - сказал инспектор. - И что ему нужно было в темноте на льду! Которое это было отверстие, фрекен?
- Ближайшее, у самого устья.
- Там именно, где лед был менее всего прочен. Мы воткнули там жердь для предупреждения.
- Вот она, - сказала фрекен Эллингсен. - Она лежала на льду и я взяла ее с собою.
- Зачем? - спросил Бертельсен.
Она ему ответила - ему одному - возможно, что вся ее речь была к тому, чтобы он послушал ее. - Ее, может быть, придется исследовать.
- Жердь? - изумился Бертельсен.
- Да, не будем же терять здесь время и болтать, - перебил адвокат. - Возьмите с собою людей, Свендсен, и вскройте лед. Великий Боже, что если случилось несчастье!
- Я хотела бы сказать вам несколько слов в вашей комнате, - сказала ему фрекен Эллингсен. - А вы, Бертельсен, будьте добры, пойдите с нами.
Что-то было на сердце у фрекен Эллингсен, в этом не было никакого сомнения, у нее был такой необычно задумчивый вид. Адвокат прошел вперед в свою комнату.
- Милости просим, фрекен, садитесь. Что вы хотели мне сказать?
Фрекен Эллингсен заговорила; она подробно рассказала о своем открытии и раскраснелась при этом. Бертельсен, еще раньше слышавший ее рассказы, пытался сначала сохранить равнодушие, но оставил это, ввиду ее полной серьезности:
- Выяснено, что небо было покрыто тучами и луны не было, я сама исследовала прорубь, она достаточно широка, в нее отлично может провалиться человек, разбежавшийся на коньках. Но я не утверждаю, что случилось несчастье.
- Нет, нет. Но что же вы говорите? - нетерпеливо спросил Бертельсен.
Она повернулась к нему. - Вы меня давеча спросили, почему я взяла с собою эту палку. Я ее взяла, потому что ее придется, может быть, подвергнуть химическому исследованию. На ней пятна, похожие на кровь.
- Кровь! - сказали мужчины.
Им указали несколько красноватых пятен на коре, и они не знали, что об этом подумать. Это была несомненно кровь, но Бертельсен спросил:
- Ну, а если и кровь, так что же с того?
- В таком случае палка, может быть, послужила орудием.
- Значит, нападение? - догадался адвокат. - Нет, это неправдоподобно.
Фрекен молчала. В ней не было ни следа притворства, она трудилась над разрешением задачи, они видели, что она старается изо всех сил.
- Но кто, господи, мог напасть на доктора? Милейший человек и со всеми в дружеских отношениях.
- Кто-нибудь да напал. Адвокат спросил:
- Вы определенно кого-нибудь подозреваете?
- Да, - ответила она, - у меня определенное подозрение.
- Кого же вы подозреваете?
- Я не хотела бы теперь же высказаться по этому делу. Но если это останется между нами…
- Само собою разумеется, - прервали ее оба собеседника и напрягли свое внимание.
Фрекен заговорила тихо и многозначительно:
- Я не утверждаю, что это он, но подозреваю господина, которого мы называем Самоубийцей. У меня имеются основания указывать на него.
Молчание. Серьезность фрекен производит впечатление. Мужчины смотрели на нее и обдумывали ее слова.
- Почему же он мог сделать это? - спросил Бертельсен.
- Душевнобольному человеку (если только он душевнобольной) мало ли что может прийти в голову.
- Да, - сказал адвокат, - в этом отношении я должен отдать фрекен справедливость. Вы сказали, что у вас было основание указывать на него?
- Есть признаки, - сказала фрекен. - Я слышала, как он ночью разговаривал с фрекен д'Эспар в коридоре. Было уже после полуночи. Когда они пожелали друг другу спокойной ночи, вверх по лестнице поднялась одна фрекен д'Эспар. Самоубийца же снова вышел.
- О чем они говорили?
- Нет, это не даст руководящей нити. Они говорили о какой-то открытке, или о чем-то в этом роде. Но Самоубийца вторично вышел ночью.
- Да, - сказали мужчины, - странно звучит все это. И вы уверены в этом?
Фрекен кивнула головою.
- Впрочем, - сказала она, - самое главное доказательство впереди. Я вернулась с катка. Что это значит? Это значит, что раньше всех и первая я пошла туда и первая прибыла.
- Что вы нашли?
- Вот это, - почти шепотом сказала фрекен и показала астру Самоубийцы.
Все молчали. У мужчин было над чем призадуматься. Прошло некоторое время, потом фрекен сказала:
- Вы узнаете ее? Помните петлицу, украшением которой она вчера была?
Да, они помнили.
- Я нашла ее на льду, около проруби. Она потеряна сегодня ночью.
И Бертельсен и адвокат видели на груди у Самоубийцы эту жалкую астру. Особенно отчетливо помнил Бертельсен момент, когда Самоубийцу вызвали к лампе, и он из рук заведующей получил почтовую карточку: тогда ясно виден был этот увядший цветок.
- Не может быть двух мнений о том, что это и есть именно та астра, - сказал адвокат. - Пока все ясно. Я действительно восхищаюсь вами, фрекен Эллингсен. Как вы все это проследили - какой у вас тонкий ум!
- Она? - вскричал Бертельсен, и стал поддавать жару. - Уверяю вас, она полна открытий. Дайте ей кусочек проволоки или выплюнутый окурок сигары, - и она раскроет вам целое преступление.
Фрекен в восторге; признание с той стороны почти подавляет ее; она наклоняется вперед, чтобы скрыть свое волнение:
- Во всяком случае, - говорит она, снова увлеченная событием, - во всяком случае, Самоубийца последний видел доктора. От него можно будет получить разъяснения.
Напряжение, в котором все они находились, обнаружило во время последних обсуждений тенденцию рассеяться: нападение казалось им неправдоподобным, оно было исключено. Но, конечно, ничего нельзя было знать, и на палке, повидимому, действительно была кровь. Они попросили фрекен, чтобы она осторожно поговорила с Самоубийцей.
- Задача эта, - сказал адвокат, - не может быть передана в более верные руки.
Но даже, когда кончилось заседание и они разошлись, адвокат не мог отказаться от всякой надежды найти своего компаньона; он приказал встретившейся ему в коридоре девушке еще раз заглянуть в комнату доктора, которую сам уже много раз осмотрел.
- Посмотрите еще под кроватью, - сказал он. Сам же адвокат спустился на лед.
Беседа фрекен Эллингсен с Самоубийцей не привела ни к чему: он не видел доктора. Сегодня ночью гулял он гораздо позже полуночи, рассказывал он. Когда он вернулся домой, могло быть около часу или двух часов ночи; он был и на льду, потому что доктор просил его прийти туда, но оказалось, что он пришел слишком поздно: доктора уже не было на катке.
- Видели ли вы палку у устья ручья? - спросила фрекен.
- Палку? Нет, а почему вы спрашиваете?
- На ней будто кровяные пятна.
- Вот как, - равнодушно сказал Самоубийца. - Впрочем, я понять не могу, чего это доктор пошел туда и спрятался. Какой он непоседа!
- Цветок, который вы носили вчера в петлице, я нашла сегодня утром на льду.
- Вот как, - снова сказал Самоубийца. - Он уже никуда не годится, он отслужил свое.
Нет, ничего нельзя было вытянуть от Самоубийцы, то есть, он ведь откровенно все рассказывал, все, без всякой таинственности. В конце концов он перестал слушать, что говорила фрекен, повторил только раза два, что доктор скоро, конечно, вернется.
Наступил обед, пансионеры собрались, но ели в молчании. То был долгий, скучный день Нового года, без флага, без музыки, без смеха и радостей, - день, который мог принести санатории большие убытки. После обеда немного прояснилось настроение. Инспектор Свендсен и рабочие прорубили лед от проруби вплоть до устья ручья, но не нашли никакого трупа. В воде доктора не было. Открытие это обрадовало, конечно, всех в санатории, оно обрадовало, разумеется, и фрекен Эллингсен, но она все-таки удалилась в свою комнату, где она лежала и плакала. О, эта хорошенькая, высокая фрекен Эллингсен с бесцельным чтением детективных романов и расстроенным воображением, она не могла теперь перенести неудачи! Какое было бы для нее счастье, если бы она на этот раз одержала победу! Она не была глупа, она заметила, какой оборот принимало дело: судьба ее скоро должна была решиться. Где был в эту минуту Бертельсен, где развлекал он, стараясь изо всех сил, другую даму? Почему было это так? Если бы ее доказательства были обоснованы, она могла бы надеяться, но доказательства, казалось, ускользали от нее. Ведь Самоубийца нисколько не скрывал своего ночного странствования, утерянная им астра не имела никакого значения, и, когда адвокат Руппрехт вернулся с катка, он сказал ей:
- На палке вашей, по-видимому, рыбья кровь, ее много вокруг отверстия, где Даниэль потрошил рыбу. А на это фрекен Эллингсен ответила, что да, возможно, что это рыбья кровь, анализ покажет это. Вот почему она лежала и плакала, и не вышла к обеду.
Но хотя можно было сказать с достоверностью, что доктор не утонул, он, во всяком случае, не был найден; где же он был? Только что мужчины в санатории хотели было собраться своей компанией, как разнеслась крупная новость, вызвавшая большую сенсацию: послышался звонок из очень отдаленной комнаты, какой-то необитаемой каморки без печки, в которой не было даже порядочной кровати, только походная, с натянутой вместо тюфяка парусиной; да, оттуда позвонили. Когда девушка пошла туда, чтобы узнать в чем дело, она нашла его, доктора, доктора Эйена. Что? - вскричала она. - Тише, - сказал он, не подымаясь с походной кровати, - притащите сюда адвоката. - Девушка ушла под впечатлением, что доктор сошел с ума, глаза у него были налиты кровью.
Адвокат, войдя в комнату, поднял обе руки к небу и хотел было начать предлагать разные необходимые вопросы, но удержался: казалось, доктор не мог ни в чем дать отчета.
- Вы здесь лежите? - только и сказал адвокат, и доктор ответил:
- Меня надо перенести отсюда. - Он лежал в пальто, и его знобило, он был болен. По всему полу налита была вода, которой были пропитаны его платье и сапоги, коньки были брошены, в печке ничего не было, никакого огня, свет проникал в комнату через запыленное окно без занавески, все было печально, жалко, и там-то он лежал.
- Скотник - сильный человек, он может снести меня, - сказал он.
- Мы перенесем вас с кроватью - сказал адвокат.
- Нет, - сказал доктор, - тогда все это увидят. Скотник может понести меня через кухню.
Конечно, его снесли сначала в аптеку, где он принял порцию капель, потом в его комнату. Два раза пришлось пройти по всей усадьбе, но скотник нес его.
Затопили печку, постелили ему теплое постельное белье, обложили горячими бутылками и напоили горячим, и он почувствовал себя лучше.
Адвокат, желая получить разъяснение всего случившегося, осторожно расспросил его. Ответы его были несвязны, но все-таки выяснилось, что доктор действительно был непоседа. Конечно, он провалился в прорубь, но, вместо того, чтобы броситься бегом домой и улечься в постель в своей теплой комнате, он задумал скрыться в боковушке, чтобы пансионеры не узнали, что он упал в воду. Сам смутившись, он не хотел пугать пансионеров; может быть, он хотел также показать, что он, врач, все может выдержать, может даже провалиться в зимнюю ночь в воду, и ничуть не пострадает. Но он ошибся, этого он не выдержал. Когда он понял из слов адвоката, что в санатории очень беспокоились о нем, он очень огорчился.
- Что сказали пансионеры? - спросил он: - Смеялись?
Он и отправился в эту каморку для того именно, чтобы его не нашли, и намеревался подняться на другой день рано утром, когда платье его немножко просохнет, и пойти в свою комнату; но ему стало худо, очень худо…
В общем у него выходило так, будто ночное приключение являлось позором для него.
- Я почти ничего не понимаю, - признался в заключение адвокат, покачивая головою.
- Все произошло оттого, что не было луны и было совсем темно, - сказал доктор. Он, вероятно, чистосердечно думал так. - Теперь я хочу спать, - сказал он, - но здесь очень холодно.
Адвокат взглянул на термометр:
- Здесь более двадцати градусов, но вас, вероятно, лихорадит.
Доктор:
- Если здесь выше двадцати градусов, значит здесь не холодно. Теперь я посплю немного, а к ужину встану.
Адвокат радовался, что компаньон его, во всяком случае, дешево отделался; он распространил повсюду эту новость, прибавив необходимые разъяснения, и отдал приказ поднять флаг. Хотя время было послеобеденное, но ведь то был день Нового года.
Замечательно, что очень трудно было поднять настроение. Не было никакой причины вешать голову, но на всех пансионеров напала какая-то молчаливость и жуть, и они никак не могли от этого избавиться.
Кто-то пришел со двора и рассказал, что инспектор никак не может справиться с флагом: он поднял его до половины флагштока, так он застрял и теперь не идет ни вверх, ни вниз. Этот эпизод усилил еще общее тяжелое настроение в салоне. Все словно прониклись уважением к этому флагу: ведь, может быть, и значит что-нибудь флаг, наполовину приспущенный.
- Спустите его! - закричал с веранды адвокат.
- Он не спускается, - прокричал ему в ответ инспектор.
- В таком случае, уберите флагшток. - Это было исполнено, и флагшток остался лежать на снегу.
Нет ничего удивительного в том, что все это расстроило адвоката. Он обратился к ректору Оливеру и стал ему жаловаться на случившееся; но ректор Оливер не воспламенился; его призванием было не забавлять и утешать; его призванием было преподавание; без учеников, без слушателей, он был в сущности одинок; даже фрекен д'Эспар стала удаляться от него и, казалось, занята была своими делами. И да, и нет, - сказал ректор Оливер.
- Но, черт возьми, что же это такое? - спросил адвокат. - Почему дом, полный народу, кажется словно вымершим? Разве не бывало раньше, что веревка, на которой подымается флаг, выскакивала из блока и застревала где-нибудь? Что в этом таинственного? Ведь, невероятно, чтобы с неба было даже знамение, потому что доктор Эйен простудился. Не правда ли?
- Это совершенно немыслимо, - сказал ректор. Адвокат попросил инженера, чтобы он постарался привести жильцов в хорошее настроение. Инженер не отказался: это дело и раньше было ему знакомо: он выдумывал игры, подражал актерам, вместе с некоторыми из молодежи затеял игру в "жмурки" и чуть ли не пел негритянские песенки. Правда, инженер не жалел себя: особенно при игре в "жмурки" он зашел далеко: он плясал, ломался, кричал, как идиот и, в заключение, забавно изобразил отчаяние при воображаемой беде, - и все это с завязанными глазами. Корреспондент трех газет прямо заявил, что в инженере погиб великий артист, и что он упомянет об этом в следующем своем письме с гор.
Но не все были, как корреспондент: других зрителей не удалось расшевелить, шут их знает, что с ними было, но их нельзя было соблазнить также ни лыжами, ни коньками, они не имели желания двигаться. Ничего не случилось, все было на месте, но чувствовался в доме немой ужас, словно в воздухе носилось преступление.
Распространился слух, что доктору Эйену стало хуже и адвокат вызвал по телефону уездного врача. Трудно было телефонировать так, чтобы никто этого не слыхал, да еще адвокат был, может быть, немного неосторожен:
- Только бы не оказалось тифа, - сказал он.
Слова эти быстро разнеслись по всему дому. Многие пансионеры стали помышлять о том, чтобы прекратить свое пребывание здесь, и завтра же, на второй день Нового года, уехать домой. Большой убыток для санатории. Рууд уложил потихоньку свой чемодан.
Приехал уездный врач. Воспаление легких. Он назначил больному капли и микстуру и уехал. Когда он приехал на следующий день, пациенту было хуже. На третий день он умер.
Такой случай в начале года!
Конечно, Самоубийца не преминул высказаться по этому подходящему поводу; он сказал, кивая головою, что еще не конец. "Для смерти жизнь - дешевый товар", - сказал он, - "следующий из нас уж намечен". Два дня старался он распространять между пансионерами этот мрачный взгляд на вещи; о себе самом и о других он говорил только, как о "временно живущих здесь".
Многие пансионеры уехали. Уехал корреспондент, Рууд, инженер и молодежь обоего пола. Ничто не манило их остаться, жизнь их только расцветала, и им нисколько не интересно было дождаться гроба доктора Эйена, увидеть, как его труп уложат туда и отправят на поезде.
Рууд нисколько не скрывал, что у него есть о чем подумать, время, мол, не позволяет ему дольше оставаться вдали от дела. Адвокату он сказал:
- А что касается акций, то теперь я достоверно узнал, что они заложены, Бертельсен не может их продать.
- Вот как, - ответил адвокат, не желая обсуждать этого вопроса.
- Но вы всегда можете выкупить из банка акции по курсу, о котором мы говорили, - сказал Рууд.
Да, Рууд видел на три аршина сквозь землю, адвокат вовсе не стремился к тому, чтобы войти с ним в более тесные сношения. Какая ему выгода заменить Бертельсена этим человеком, чтобы он мешался во все дела санатории? Нет. Спасибо. Кроме того, Бертельсен теперь проучен, адвокат не желал его унижения.