ГЛАВА IV
По прибытии в санаторию, адвокату Робертсену приходится многое регулировать в ходе дел. Здесь нужно подбодрить, там дать совет. Его терпению и благодушию находится здесь применение. Он был так любезен, что лишь изредка применял свою власть.
Первою, о ком он осведомился, была миледи. Да, спасибо, она чувствовала себя хорошо. Это была важная, недоступно державшаяся дама, читавшая английские журналы, купавшаяся, совершавшая небольшие прогулки со своей переводчицей, девушкой-норвежкой, встававшая с постели в полдень и обедавшая отдельно в восемь часов вечера.
По-видимому, она чувствовала себя здесь отлично. О, у миледи было, конечно, также кое-что на душе. Больна она не была, но ее служанка рассказывала, что по временам она плакала и приходила в мрачное настроение. Так что, верно, и миледи в чем-нибудь не повезло.
- Счет-то ее порядочно-таки вырос, - сказала заведующая.
- Так? Великолепно! - ответил адвокат Робертсен. - Чем больше, тем лучше.
С этим делом он покончил, можно сказать, мимоходом. Другие оказывались гораздо более запутанными. Доктор рассказывал ему о Самоубийце. Но этого чертова Самоубийцу напала опять меланхолия: зачем ему вставать с постели, зачем одеваться, зачем есть, говорить, передвигать ноги? Ведь рано или поздно ему предстоит умереть. В другое время он обычно бывал в прекрасном расположении духа и даже мог катать шары в кегельбане. Человек он был аккуратный и счета свои оплачивал.
- Да, в таком случае я не вижу, что еще мы можем сделать для него - говорит адвокат.
Доктор отвечает, что, конечно, ничего они сделать не могут. С другой стороны ведь он порою опять начинает носиться со своими дурацкими идеями и высказывать намерение покончить с собой. Никогда нельзя быть уверенным.
- Покончит ли он с собой здесь или в другом месте - выходит в общем одно и то же. Таково мое мнение. Но он может повредить санатории.
- Вот именно, - отвечает доктор. - Если он сделает это всерьез, то это смутит гостей, и наша санатория потеряет репутацию.
- Сами-то вы верите в то, что он повесится?
- Не в то, быть может, что он именно повесится. Это сомнительно. Есть ведь другие возможности. Сам он носится с идеей изобрести какой-то необыкновенно утонченный способ смерти.
- Как это?
- А, все это одна болтовня. Самоубийство кажется ему стоящим ниже убийства. Поэтому нужно, мол, изобрести свой особый способ самоубийства.
- Он так говорит?
- Нечто в этом роде. Изобретя его, он поднимется на одну высоту с убийством.
Оба, и доктор и адвокат, смеются, смеются естественным смехом понимающих друг друга людей.
Согласились оставить этого курьезного типа еще на некоторое время в санатории, и посмотреть, что из этого выйдет.
Следующим попал на обсуждение его закадычный приятель, Антон Мосс, человек с сыпью. Не особенно-то приятно было его видеть разгуливающим здесь.
Его физиономия отнюдь не украшала собою веранду или столовую, но он не причинял никому никакого вреда, а прочие пациенты не выказывали намерения перебраться из-за него в другое место. Инспектор Свендсен ценил его очень высоко за то, что тот мог иной раз помочь ему вечерком в ведении книг, а попозже составить маленькую партию в карты, когда кто-либо из гостей выразит на то желание.
Один за другим, санаторские пациенты были подвергнуты обсуждению и оценке, и адвокат остановился опять на миледи, супруге английского министра: онато как, недурно пока себя чувствует?
О, да. Доктор дал ей и мышьяковые пилюли для возбуждения сил, и порошки от бессонницы. Душевно она не совсем здорова. Доктор не раз был призван к ней и вынес известное впечатление от ее состояния: один раз как-то она была возмущена тем, что санаторский почтальон стоял перед ней в шапке, в другой раз она разгневалась из-за какого-то белья, вывешенного для сушки так, что но было видно из ее окон. Ни один из этих пустяков не был ведь таким важным событием, и больше не повторялся В общем же миледи была покладистым гостем, держалась особняком, гуляла всегда в сопровождении своей горничной и никого не беспокоила. Когда для доктора Эйена становилось затруднительным объясняться с ней, в беседу вступала переводчица, и все шло прекрасно. Эта норвежская девица мастерски переводила ее ответы. В общем же, большей частью, сама миледи вела разговор: она сказала, что это нижнее белье и эти простыни на веревках прямо-таки заставят ее поседеть. В другой раз как-то при случае она объяснила, почему она лежит в постели до обеда. Это потому, что утренний свет положительно резал ей глаза, что-то резкое, кричащее есть в нем. О, это так жестоко! "Вы представьте себе только, доктор, утро после бала: прелестный вечер, знойная, опьяняющая ночь и - проснуться на утро при дневном свете".
- Что касается общего состояния ее здоровья, то она сама вполне сознает, что оно в упадке. Она переутомлена, но она отнюдь не собирается умирать. Она улыбается, говоря: "Умереть? - это так непохоже на меня".
- Интересовалась она музыкой? - спрашивает адвокат.
- Напротив того, она совсем не пожелала музыки. Не в том смысле, чтобы она хотела запретить другим гостям наслаждаться музыкой. Но когда пианист Сельмер Эйде спросил было у нее, не пожелает ли она какого-либо особого сорта музыки, например, прослушать что-либо из произведений дворянина и англичанина Сюлливана, то получил в ответ, что она совсем не желает музыки. Так что в таком случае Сельмеру Эйде нечего здесь делать больше, - заключает доктор. - И этот Эйде, нужно сказать, бродит теперь здесь крайне недовольный, хотя и живет за половинную плату.
- По-моему мнению, - говорит адвокат, - Эйде очень полезен здесь. Мы имеет то преимущество перед другими санаториями, что у нас есть постоянный музыкант для гостей. Вы согласны со мной, не правда ли?
- Да, - поддакивает доктор. - Для этого, ведь он и был здесь.
Адвокат Робертсен протянул ноги и сказал:
- Я уже рекламировал, что у нас свой музыкант. Это будет помещено на днях в газетах.
Доктор улыбнулся, кивнул головою и выразил свое почтительное удивление. И адвокат расхвастался еще более:
- Мы сделаем Торахус фешенебельным местом, первоклассным курортом. Устроить все это - интересная работа. Не правда ли, ведь чувствуется удовлетворение, когда в результате твоей работы видишь прогресс и процветание. На мне лежит практическая сторона дела, вы вносите в него свои знания. Дело у нас пойдет!
- Конечно, пойдет.
- Да, переходя совсем к другому: я не мог никак найти миледи в готском календаре.
Доктор спросил наивно:
- Ну да, там ее нет! Так что ж?
- Ну да, в этом-то вы правы, что в том? И следа нет! Адвокат развивает свою точку зрения также и по поводу этого вопроса: во всяком случае она жена министра, он даже поместил в газетах: "принцесса". Они должны использовать пребывание миледи в Торахусе, - оно несомненно оплатится. "Принцесса такая-то с прислугою". Газеты были очень предупредительны. Если бы только можно было что-нибудь еще сделать для нее, такое особенное. Нельзя ли было раздобыть для нее крестьянскую свадьбу с поваром, скрипачом и национальными костюмами?
Доктор сомневается, чтобы это могло прельстить миледи. Она совсем не интересовалась здешними людьми, из нашей страны.
- Разве она никогда ни с кем не разговаривает?
- Да, с фру Рубен иногда. Удивительно, но именно с фру Рубен. Она даже навещала фру Рубен в ее комнате.
- Ну, - замечает адвокат, - это не так уж, положим, удивительно. Ее тянет туда, где и ее язык и ее саму легко поймут. Фру Рубен ведь космополитка.
- Но ведь здесь есть же и другие. Почему бы ней не разговаривать, например, с господином Флемингом?
- А бог ее знает! Кстати, мы забыли о господине Флеминге. Ну, что он, поправляется?
- Он, собственно говоря, не поправляется, - ответил доктор. - Он, можно сказать, лишь вспыхивает по временам и затем начинает угасать вновь - это не есть прочное улучшение. Не хорошо было бы, если бы этот видный гость продолжал бы жить здесь, а между тем ему делалось бы все хуже и хуже. Здешний воздух слишком резок для него, он ведь, почем знать, может и умереть.
- Не посоветовать ли ему уехать? Но под каким предлогом? Что место ему не подходит? Да ведь ни одна санатория в мире не выпроводит дорогого гостя под таким предлогом. Что ж, он не жилец на белом свете, этот господин Флеминг, что ли?
Доктор пояснил, что за последние дни господин Флеминг поправляется, настроение духа его улучшилось - он сообщил сам, что спит теперь лучше. Чудак тоже этот господин Флеминг, в своем роде. Он ежедневно ходит на соседний сэтер и пьет кислое молоко. Он даже высыпается там иногда. Короче говоря, последние дни принесли ему пользу. Заведующая упоминала как-то, что он все же немножко приударяет за девицами. Ну да это, собственно, только за фрекен д'Эспар.
- О, черт возьми, - говорит адвокат. - Значит, вот как он не жилец на белом свете!
Они соглашаются на том, чтобы задержать его в санатории возможно дольше.
Несколько времени спустя адвокат улучает однако, минуту побеседовать с ним лично и выносит прекрасное впечатление от его состояния духа. Так, господин Флеминг оказывается способным острить по поводу того, что он сделался постоянным абонентом на простоквашу в соседнем сэтере. Она приносила ему пользу, по его словам, он здоровел от нее. Единственно, чего ему не хватало там, у Даниэля, - это молоденькой и хорошенькой экономки.
Одним словом, прямо-таки воплощенные остроумие и жизнерадостность.
После этой беседы адвокат так воодушевился, что устроил дела и Сельмера Эйде, пианиста. Это далось ему легко, ему пришлось пустить в ход свой обычный способ действий.
Бертельсен попался ему навстречу вне себя, побледневшим даже от обиды или ярости, кто его разберет. Он не ответил на приветствия, был груб даже.
- Попрошу вас не навязывать мне на шею просителей, - оборвал он.
Оба они были хорошо знакомы друг с другом по Христиании и адвокат решил, что можно будет еще попытаться. Он спросил:
- Вы что? Не получили вашей утренней кружки пива?
- А вам-то что? - откликнулся Бертельсен. - Вы науськиваете на меня этого изголодавшегося пианиста, который желает получить с меня стипендию на поездку за границу.
- А, Эйде! - восклицает адвокат. - Я не мог понять, на что вы намекаете. Вы говорите, он был у вас?
- Да. И он пришел от вас, по его словам. Но я прямо-таки не желаю иметь таких посланцев от вас, так и знайте.
Адвокат согласился с ним:
- Ну, понятно. Этот молодой человек немного навязчив, горячий такой артист, ни минуты подождать не может. Я совсем не посылал его к вам, конечно. Он сам упомянул о вас.
- Молодчик заявился ни с того ни с сего ко мне и спрашивает, как обстоит дело со стипендией и когда он может получить ее.
- Ха-ха-ха, - смеется адвокат, - он немного помешан на этом пункте. Впрочем, я уважаю этот обуревающий его благородный пыл, побуждающий его стремиться уехать. И я уверен, что и вы также это уважаете.
- Да, но он поедет не за мой счет, черт его возьми совсем! - шипит раздраженный Бертельсен. - Мне кажется, оба вы немножко рехнулись. Он сказал, что пришел от вас.
В этот момент адвокат замечает приближающуюся фрекен Эллингсен, а немного позади фрекен д'Эспар и господина Флеминга. Подкрепление.
Адвокат сказал:
- Он, конечно, явился к вам не от меня. Но когда этот человек сам упомянул о вас, сказав, что он попробует обратиться к вам, то я, вероятно, ответил ему что-нибудь в таком роде: "Да, сделайте это". Да ведь это притом и не в первый раз, что к господину Бертельсену обращаются таким образом. Что-нибудь в таком роде я ответил, вероятно.
Бертельсен слегка смягчается и говорит:
- Во всяком случае, это свинство заявляться так, без всяких церемоний, и навязываться мне.
- Добрый день, фрекен Эллингсен, - здоровается адвокат. - Мы стоим здесь и говорим о музыканте Эйде.
Бертельсен оборачивается, в свою очередь замечает ее, но не здоровается.
Спустя минуту, к компании присоединяются фрекен д'Эспар и господин Флеминг. Теперь уже пять человек вовлечено в обсуждение вопроса о музыканте.
Адвокат горячо принимает его сторону; какая бы побудительная причина ни была, он вновь расписывает пыл, воодушевляющий этого молодого человека, и свидетельствует свое уважение по адресу его. Как вам кажется, фрекен Эллингсен?
- Да я совсем не по поводу его пыла извелся, - перебивает Бертельсен, - а по поводу его образа действий. Что мне за дело до его стипендии?
- Ну, ну, не представляйтесь хуже, чем вы есть на самом деле, - нежно говорит адвокат и выжидает. - Вы ведь хорошо знаете, что не в первый раз люди обращаются к вам. И, насколько я знаю, вы не в первый раз приходите на помощь таланту. Прошу вашего извинения в том, что я разоблачаю эту особенность вашего характера перед этим обществом.
Бертельсен совершенно смягчен теперь; этот чертов адвокат объехал его совсем и сделал из него нечто большее, чем обыкновенного лесопромышленника. Он украдкой взглядывает на присутствующих и опускает затем глаза вниз.
- Он великолепно играет, - говорит фрекен д'Эспар о Сельмере Эйде. Она понимает, вероятно, меньше всех в этом и поэтому-то и болтает больше всех. - Не правда ли? - спрашивает она, обращаясь к фрекен Эллингсен.
- О, да!
- Но в чем же, собственно, дело? Адвокат отвечает:
- Дело идет о стипендии, о поездке в Париж для усовершенствования.
- Дело идет не о такой маленькой сумме, - говорит Бертельсен.
Господин Флеминг внезапно спрашивает:
- Как велика сумма?
Все молчат минуту, затем адвокат начинает вполголоса высчитывать: годовой пансион, дорога туда и обратно, плата за учение, мелкие расходы…
Но тут господин Бертельсен начинает словно чуять что-то неладное. Выходит так, словно господин Флеминг собирается вмешаться и похитить у него лавры. Он говорит поэтому твердым и решительным образом:
- Ладно, я дам ему стипендию.
Все устремляют свои взоры на него. Краска заливает лицо Бертельсена, и адвокат приходит ему на помощь, пробормотав:
- Я знал это. Да, я знал это наперед.
- Но на том условии, чтобы он ехал сейчас же, - говорит Бертельсен. - Чтобы он убрался отсюда немедленно.
- Это-то он, наверное, сделает более чем охотно, - отвечает адвокат. - Но почему это?
- Почему? Да потому, что я не желаю, чтобы этот молодчик бегал за мной по пятам. Я не хочу, чтобы он день за днем шпынял меня вопросами, когда же он может получить эту стипендию. Ведь это вышло бы то же самое, как будто бы я не мог выплатить ее. Он может получить эту стипендию тотчас же, я выпишу чек.
- Великолепный поступок, необыкновенный поступок! Позволю себе поблагодарить вас от его лица.
- Ну, не будем говорить об этом, - заключает Бертельсен. - Скажите, сколько ему понадобится на годовое пребывание в Париже?
Все смотрят один на другого и по-прежнему хранят молчание. Фрекен д'Эспар, бывавшая во Франции, собирается начат" говорить, но адвокат предлагает отправиться всем вместе в комнаты и обсудить этот вопрос.
Они так и делают и идут в комнату Бертельсена, самую большую и самую дорогую в этом здании, представляющую маленький салон с альковом. В ней имеются картины масляными красками в золоченых рамах по стенам, занавес, прикрывающий альков, позолоченная бронзовая лампа над столом, пышные занавеси, почти затемняющие комнату, ковер на полу, оттоманка, плюшевые стулья.
- Милости прошу, господа, садитесь.
Бертельсен, владелец роскошнейшей комнаты в санатории, велит подать вина и пирожных. Он выказывает себя также щедрым по отношению к музыканту и выражает намерение дать ему приличную стипендию.
- Я это предугадывал, узнаю его в этом, - говорит адвокат, этот пройдоха.
После того, как на словах и при помощи чековой книжки все улажено, общество по-прежнему осталось сидеть вместе. Кажется, словно эти люди лишь сейчас впервые нашли друг друга. Беседа, конечно, коснулась и других гостей и пациентов, и по адресу их высказались далеко не пустяковые и не невинные вещи. Бертельсен проявил большую свободу в своих отзывах о миледи и о фру Рубен. Эти две дамы колют ему глаза: одна своим аристократизмом, другая - своим дородством. "Господи, ты Боже мой, - сказал он, - ну, что это за манеры? Мы-то, прочие, ведь тоже люди. Ну что нам во всей этой чванности и дородстве?" Фрекен д'Эспар, по-видимому, единственная, усматривающая логику в этом. Она рассмеялась и воскликнула: "Правда! Правда!" В общем, Бертельсен и фрекен д'Эспар все более сходятся во вкусах и симпатиях. Это распространилось на театр, язык, на самые принципы жизни. Между ними установилось полное единодушие.
Принесли еще вина и пирожных. Бертельсену приходится весьма по душе эта случайная пирушка, и хотя и адвокат, и господин Флеминг поглядывает на часы, их просят сидеть, потому что господину Бертельсену приятно видеть их у себя.
- Нам ведь так хорошо здесь, - говорит и фрекен д'Эспар, опять оказывающаяся одного мнения с ним.
Бедная фрекен Эллингсен чувствует себя несколько лишней среди всего этого единодушия. Бог знает, быть может, что-нибудь вышло сегодня между нею и Бертельсеном, иначе едва ли бы он мог так не замечать ее. Было заметно для всех, что он не давал себе труда вслушиваться в ее слова, перебивал ее и не давал другим слушать ее. Он даже не находил нужным противоречить ей. Правду сказать, фрекен Эллингсен ничего не потеряла от этого, господин Флеминг принял на себя обязанность занимать ее. Это выходило у него так изящно и естественно, он был мастером своего дела. Но фрекен Эллингсен не могла успокоиться и была рассеянна. Фрекен д'Эспар перешла на французский язык и начала беседу с лесопромышленником, и ведь тут уж, господь знает, что она могла сказать. Фрекен Эллингсен не улавливала смысла.
- О чем они говорят там? - спросила она с равнодушной улыбкой. - Что это у них за секреты?
Господин Флеминг ответил с такой же равнодушной улыбкой:
- Они просто упражняются.
Но, очевидно, черт вмешался во все это дело. Что-то, видимо, нашло и на господина Флеминга и его даму. То был, по-видимому, несчастливый день для влюбленных пар. В воздухе носились оскорбление и обида. Господин Флеминг сумел притвориться равнодушным, как ни в чем не бывало, но он не мог вполне скрыть, что поведение фрекен д'Эспар интересовало его. Шельма эта фрекен д'Эспар, и темпераментная штучка, девочка из тех, какие нравятся мужчинам. Она умела изгибать свой стан по направлению к собеседнику и заставить его почувствовать кое-что при этом. Она могла, как ни в чем не бывало, взять шляпу Бертельсена, висевшую на спинке стула, посмотреть на нее как бы в задумчивости и повесить ее обратно. Но ведь этим она кое-что сделала для Бертельсена, выказала нежность к Бертельсену. В этом была тайна ее очарования.
- Я умею немного читать по-французски, - сказала фрекен Эллингсен, чтобы не отставать. - Но, к сожалению, я не могу говорить на этом языке.
- Ну, конечно, вы знаете по-французски, - заметил адвокат. - Иначе как же вы сделались бы телеграфисткой?