Нет ничего удивительного, если жена его, быть может, находила эту случайность немного неестественной, какой-то глупой шуткой судьбы, чем-то почти предначертанным. Муж-то, пожалуй, стал бы утверждать, что у него была вполне основательная причина умереть: его мучили далеко за полночь английским скандальным делом и он, следовательно, был вполне подготовлен, чтобы истолковать в неправильную сторону поведение своей жены, направившейся к нему с подушкой в руках. Вероятно, это ему показалось очень страшным, он вообразил себе что-то вроде удушения. Истерический вид жены лишил его здравого рассудка - и он хорошо сделал, что умер не от какойнибудь безумной выходки.
С другой стороны, жена могла доказать, что ничего такого не предполагалось. Катастрофа была, во всяком случае, тяжелым ударом. Когда она вспоминала себя самое, с этою невинной подушкой в руках, она не могла оставаться в серьезном настроении. Случай этот был комичен, ей хотелось смеяться, ха-ха! И в том же смысле можно было сказать, что налет комизма был в торопливости, с какою он собрался домой, уже через день, завтра, а вместо этого умер. Да, в жизни есть свой комизм, в смерти тоже.
Доктор Эйен и другие служащие санатории старались замолчать этот необычайный смертный случай, но это совсем не удалось. Новость переходила из комнаты в комнату и достигла наконец больного - господина Флеминга. Как могло это произойти? Фрекен д'Эспар просиживала несколько часов в день возле него и оберегала его. Он, должно быть, услышал об этом через стену соседней комнаты, где ходила взад и вперед дама, вертевшая свой носовой платок, свои перчатки, свои пальцы и разговаривавшая громко и с отчаянием в голосе сама с собою.
Господин Флеминг сказал фрекен д'Эспар:
- Я могу рассказать вам новость: здесь умер, ночи две тому назад, пансионер.
Он сообщил это спокойно и сдержанно, как что-то неважное.
Фрекен д'Эспар внезапно встала, сняла с себя шляпу и повесила ее. Отвернувшись к стене, она ответила:
- Вот как, пансионер? Он умер? Но, может быть, это была дама?
- Дама? Нет… Не был ли это какой-то чужой, консул из Христиании? Я не знаю. Вы не слышали об этом? Это он и приехал, когда мы были в комнате Бертельсена несколько дней тому назад.
- Нет, я не слышала этого.
- Ну, так садитесь, фрекен, сегодня я постараюсь быть непобедимым.
И они уселись за обычный безик.
В качестве стола они пользовались куском папки, который они клали поперек постели господина Флеминга.
Он добросовестно следил за игрой, тщательно подсчитывал суммы и переставлял метки на своей доске. Ничто не указывало на рассеянность, нет. Ведь господину Флемингу уже дня два как стало заметно лучше. Он чувствовал себя почти здоровым опять, ощущал новый прилив мужества и этот смертный случай представлялся ему чем-то его не касавшимся.
Разочаровало ли фрекен д'Эспар, что он отнесся так спокойно к смерти консула? Или она побоялась, что он не заметит выказанной ею заботливости и деликатности, когда она вешала шляпу и говорила, оборотясь к стене. О, человеческое лукавство!
- Здесь, в санатории, по-видимому, такое возбуждение в последние дни! - вопросительно сказала она.
Господин Флеминг пробормотал равнодушно:
- Это, наверное, по поводу смертного случая.
- Наверное. И раз вы уже заговорили об этом - мне кажется, я что-то слышала. Но, - обрывает она сама себя, - все равно! Вы хорошо спали сегодня ночью?
- Да, спасибо, я теперь каждую ночь отлично сплю. Молчание.
- Да, пожалуй, он был консул, - замечает фрекен, - Но он умер от удара, не от болезни.
- Это одно и то же… Позвольте мне взглянуть - четыре валета!
- Подумать только, он приехал днем, а ночью умер! Я не упомянула бы об этом, но раз вы знаете…
- Знаю? Что? Ах, да. Я не был знаком с этим человеком. Вы его знали?
- Нет. Знала, конечно, кто он был - важная персона в Христиании, большая контора - я знаю нескольких дам, служащих у него. Да, какая ужасная судьба!
- Вы действительно играете в тузах? - осведомляется господин Флеминг.
- Нет, простите! Консул Рубен был, стало быть, муж госпожи Рубен. Знаете, та толстая дама, которая жила здесь. Теперь она уехала с телом.
- Так.
- И миледи отправилась с ними. Миледи со своей горничной. Теперь конец, значит, постоянному чаю и постоянному ленчу здесь в санатории… И мы можем, значит, опять играть на рояле…
О, да, они играли на рояле и напевали на лестницах и пытались беззаботно смеяться за обеденным столом, но из этого ничего путного не выходило. Прошла уже неделя, как дамы и гроб уехали, а гости все еще продолжали говорить о злополучном происшествии. То была бомба, разорвавшаяся в толпе полубольных людей. "Первый смертный случай!" - сказал Самоубийца и кивнул головой, совсем так, как если бы у него было еще несколько в запасе. Эта зловещая фигура вообще не могла содействовать подъему настроения в курорте.
Никто из гостей не испытывал собственно особой скорби по поводу отъезда этих двух дам, но после них осталась все же брешь в виде трех пустых комнат.
Ну и что же? Все было сделано вполне корректно, они заплатили, что с них следовало, и уехали, никто из них не сбежал тайком - не такого рода это были люди. Миледи сама расплатилась по своему счету и дала щедрые чаевые, прямо бешеные деньги. Ведь консул Рубен, уезжая из дому, запасся толстым бумажником, помещавшимся во внутреннем кармане его жилета, с левой стороны, у самого сердца. Теперь этот бумажник пригодился дамам, когда они рассчитывались - ФРУ Рубен заплатила за всех. Нет худа без добра.
И когда прошло с неделю времени, прибыл опять целый ряд новых гостей. Они наполнили пустые комнаты, запрудили санаторию и создали жилищный кризис. Дело зашло так далеко, что и доктор, и заведующая, и инспектор должны были ломать себе головы, изыскивая какой-нибудь выход.
Инспектор был послан в обход. Он отправился в комнату № 7. Фрекен была дома. Дело, по которому он пришел, было в следующем: не будет ли фрекен так любезна на короткое время переселиться в другую комнату?
- Что?
- В другую комнату. - Она была без печки, но, впрочем, такая же светлая и уютная, как и эта. Они поставили бы там для нее походную кровать. Не позволит ли она показать ей эту новую комнату?
Фрекен начала ломать пальцы и спросила, почему она должна переехать?
Да оттого, что санатория сегодня к вечеру переполнилась, не хватает комнат, они не знали, как им управиться.
Фрекен схватила свои перчатки на столе и завертела ими тоже. Лицо ее слегка посинело и осунулось. Во взгляде, устремленном на инспектора, чувствовалась растерянность.
Они не попросили бы ее об этом, - сказал он, - им и в голову не пришло бы. Но как раз, когда уже все было полно, прибыла еще небольшая партия, между прочим, один священник со своими двумя сыновьями. Они мерзли и просили комнату с печью.
- Да, - сказала фрекен. - Да, да, - сказала она и покачала головой. Она не была несговорчивой, она сдалась. Не следовало, в самом деле, чтобы ктонибудь мерз.
- Не правда ли! - подтвердил и инспектор в свою очередь. И ведь ей, в случае чего, нужно было только пойти туда, где было тепло и сидеть там, например, в салоне. Впрочем, и перемена была лишь на короткое время, обещал инспектор и сердечно поблагодарил фрекен. Затем он показал ей новую комнату.
Ободренный своей удачей, инспектор направился дальше и отыскал Самоубийцу.
Тот сидел на большой веранде, вместе с Антоном Моссом, человеком с сыпью, и они болтали. Инспектору приходилось поигрывать в карты с этими двумя приятелями, и поэтому он мог позволить себе некоторую развязность. Он пришел с печальной вестью, сказал он шутливо. Но, заметив, что Самоубийца был совсем не в духе, он переменил тон и спросил, не имеют ли господа чегонибудь против того, чтобы оказать ему и всему заведению большую услугу?
Оба приятеля воззрились на него.
- Не согласятся ли они переменить комнаты на короткое время?
- То есть как? Почему это?
Получив объяснение, Самоубийца наотрез отказался выказать предупредительность. Ему даже и в голову этого не приходило. Видали ли вы такие выдумки и нахальство! Мосс попросил более подробных разъяснений, и на этот раз инспектор выволок на сцену трех учительниц. Они приехали после обеда, когда все уже было заполнено, и что делать с ними? Подумайте, три молодые, красивые дамы. Они приехали через горы, промерзли бедняжки, и проголодались. Они так умоляли о двух комнатах с печами.
- Так, значит, было предположение перевести меня в комнату без печки? - спросил Самоубийца побелевшими губами.
- Лишь на короткое время, может быть, только на день, кто-нибудь наверное скоро уедет. Сюда вот, например, приехал священник со своими сыновьями. Они, наверное, уедут через неделю.
Самоубийца пришел в ярость. Ну разве можно поступать так? Разве он попал в разбойничий притон? Дерзость-то какая, нахальство! - О, этот Самоубийца! Он казался просто молодым человеком, который от чистого сердца радовался тому, что существует на свете.
- Нет, не задирайте так носа, господин инспектор! - сказал он. - Не заноситесь так высоко, землицы лучше придерживайтесь!
- Ну, полно! - ответил инспектор, добродушно улыбаясь.
- Это неслыханно! - настаивал Самоубийца. Курорт, санатория, которые хотят заморозить его досиня и сделать его непохожим на человека!
Мосс также рассмеялся над раздражением Самоубийцы и над курьезным подбором его выражений.
- Моя комната к вашим услугам! - сказал он инспектору.
- Да, не правда ли! - возопил Самоубийца. - О, мне стыдно за вас. Вы какая-то вошь бескостная! Слушайте, слушайте, господин инспектор, его комната к вашим услугам! Ну, а для сыпи-то его будет полезна холодная, как ледник, комната?
- Я, во всяком случае, на печке не лежу, - возразил Мосс.
- Ну да, то-то вы так и выглядите, это может быть от мороза у вас и сделалось-то. На печке-то и я не лежу, конечно. Но если завтра или послезавтра наступят холода?
- Ха-ха-ха!
- Да, ха-ха-ха! - передразнил Самоубийца. - Тьфу, черт! Эти бабы умеют говорить вещи, заставляющие мужчин опускать глаза. Хохотать во все горло, разве это ответ? Вы - баба.
- Пусть дамы займут мою комнату, - повторил Мосс. Инспектор поблагодарил и ушел.
Молчание.
- Нет, забыть этого не могу! - разразился Самоубийца. - Я должен ждать, пока какой-то там священник и его щенки уедут, чтобы получить обратно свою комнату! Не вашу комнату, не комнату этого священника, а свою собственную комнату!
- Вы забываете этих трех учительниц.
- Ну, и что же?
- Подумайте, три молодые, красивые дамы на краю гибели. Разве вы не кавалер и не рыцарь?
- Нет! - кричит Самоубийца.
- Ха-ха-ха! Да я не к тому. Вы по чести достойны комнаты с печью, но эта санаторская администрация не понимает этого. Они даже не расчухали, что вы ведь, собственно, приехали сюда для того, чтобы лишить себя жизни.
- Оставьте это в покое, не вмешивайтесь в это, - отечески предостерег Самоубийца. - Если вам кажется, что в вашем состоянии вы можете быть кавалером, так будьте им!
Мосс умолк на мгновенье, затем сказал:
- Факт-то тот, что вы бросили эту идею. Вы хотите жить, вы начали подумывать о богатой вдове.
- Что это еще за богатая вдова?
- Да фру Рубен, конечно.
- Вот как, фру Рубен! - Самоубийца зевает, он устал пикироваться. За возбуждением следует реакция и, он погружается в задумчивость.
- Да, она как раз для вас, женщина в соку, объем двуспальный, богата, крупное дело…
- Она и вам подходит. Что вы знаете об ее богатстве? Молчите!
- Этого сорта люди всегда богаты.
- Заткнитесь!
Мосс посидел некоторое время, затем встал и ушел. Самоубийца глядит ему вслед и тащится сейчас же за ним. Они не могут долго пробыть один без другого. Они растянулись на пригорке, припекаемом солнцем, и не разговаривали больше. О, как общее несчастье привязало друг к другу этих двух людей, двух потерпевших кораблекрушение, выброшенных на один и тот же берег! Мосс заснул. Он положил себе на лицо шляпу, чтоб предохранить свои язвы от мух.
Когда он проснулся, Самоубийца лежал по-прежнему с открытыми глазами и не спал. Он сказал:
- Вы спали?
- Да. Солнечный зной сморил меня.
- Это от слабости. Мы получаем здесь такое жалкое питание, одни консервы.
Мы на ходу засыпаем.
- Ну, я этого не замечал, - ответил Мосс. - Разве нам только консервы дают?
- Почему, черт возьми, не дадут нам как-нибудь быка? - спрашивает вдруг Самоубийца. - Это я хотел бы знать. Разве они не обещали нам быка?
- Спросите инспектора! Самоубийца свистит насмешливо:
- Инспектора! Нет, подымайтесь, пойдем прямо к доктору.
Но Мосс не хочет, не может, не решается.
- Да, это опять-таки от слабости, я худею с каждым днем. И жить-то здесь никому не следовало бы.
- Вы думаете уехать?
- Уехать? Да, очень возможно. Почему вы спрашиваете об этом? Я не уеду, не воображайте, пожалуйста. Инспектору посинеть придется, прежде чем он меня уломает, хотя бы он явился с двумя попами! Я им покажу! - Он возымел зуб против этого священника, который своим прибытием лишил его спокойствия за собственную комнату.
Дело не улучшилось и тогда, когда вечером они уселись за ужин и пастор со своими малышами, по иронии судьбы или, быть может, по коварству инспектора, были помещены рядом с Самоубийцей. Пастор поклонился своему соседу и Самоубийца ответил также легким кивком, крайне скупым и экономным. Ведь если являешься старожилом здесь, так можно заставить новичка немножко потесниться и нечего перед ним расстилаться-то очень.
Чужой сказал пару слов. Самоубийца не отвечал, но Мосс, сидевший с другой стороны от него, щебетал что-то громко и любезно.
Неизвестный назвал свою фамилию:
- Оливер.
Самоубийца не обратил внимания на это и назвал его Йенсеном.
- Йенсен? - переспросил чужой.
- Да может быть, это выговаривается Николайсен? На лице чужого отразилось недоумение и он принялся снова за еду.
- Приятно получить подкрепление в деле уничтожения консервов в санатории, - сказал ему Самоубийца.
Чужой пропустил это мимо ушей и храбро принялся зa мясные котлеты, - он был голоден. Самоубийца спросил:
- Вы приехали через горы, господин пастор? Чужой уставился на него:
- Это вы про меня? Я не пастор, я - ректор. Самоубийца в замешательстве:
- Ректор?
Чужой достал свою карточку и передал ее Самоубийце.
Тот читает:
- Франк Оливер, доктор филологии, ректор.
- Виноват! - изворачивается Самоубийца. - Это болван инспектор сделал из вас священника.
Все равно Самоубийца уже раз навсегда возымел зуб против этого новичка и перенес ее со священника на ректора. Ведь это было во всяком случае то самое лицо, которое хотело сделать это бездомным. За все время, пока ректор жил в Торахусе, Самоубийца не раз находил случай показать ему свое недоброжелательство.
Этот бедный ректор Оливер не делал, впрочем, ничего плохого: если о нем нельзя было сказать много, так и против него ничего нельзя было сказать. Он был худ от учености и плохого питания, пальто висело на нем, как на вешалке, у него были жидкие волосы и редкая борода, седые при этом - все это так. Но это еще не все. Внутренние достоинства побуждали его высоко держать голову. Он не прятался, было что-то наивное в его солидном самомнении, он спешил назвать свою фамилию и титул, чтобы внушить уважение. Вполне понятно! Разве ректор Оливер не достиг высшей цели в жизни? А кто достиг ее? Он достиг того, к чему столь многие стремятся совершенно бесплодно. Он занимал значительное положение в школьном мире и сам питал неподдельное уважение к этому положению; это делали, конечно, и все другие люди, без всякого исключения. В чем было его призвание, его деятельность? Разве он не принимал участия в создании народной культуры? Разве не приобщал он весь средний класс к школьной цивилизации? Прекрасно. Если юношество перестало быть невежественным, то оно обязано было этим ему, он распространял свет своего знания, искоренял безграмотных, и Норвегия просвещалась.
В своей повседневной жизни ректор Оливер нынче уже ни к чему не стремится, но ничего и не избегает, каков он есть, таков и есть. Судьба его завершена, корабль его в гавани. Отныне он невозмутимо живет год за годом, он уже не изменяется. Законы страны позволяют ему зарабатывать свой хлеб тем, что он делает. Он глава школы: слово ректора - закон!
Ему слегка непривычно, правда, поселиться в доме, обитаемом полусотнею незнакомых людей, но не прошло и нескольких часов, как его уже знали, здоровались с ним, внимательно прислушивались к его словам, вставали и предлагали ему свой стул. Чтобы приобрести расположение ректора, публика занималась также его детьми и проводила целые часы в болтовне с ними.
Но Самоубийца косился на него.
- Знаете что, - сказал он Моссу. - Этот поп - этот ректор - он, понятно, выдал себя за священника, чтобы получить комнату. Ловко придумано; но менято он не провел.
Зашли, наконец, опять разговоры о покупке Даниэлева быка для санатории.
- Почему сейчас? - спрашивал Самоубийца. - Почему не раньше? Как раз теперь, когда мы заполучили публику, которая может жить котлетами из консервированного мяса, - теперь-то мы и получаем быка!
Он совсем переменил направление, с быком время еще терпело, он агитировал и среди гостей, и среди персонала за отсрочку покупки. Ее можно было отложить до отъезда ректора, надолго ли хватило бы в противном случае бычьей туши! Ну, видано ли было столько жадности и негостеприимства, как у этого Самоубийцы! Впрочем, никто и не обращал внимания на его болтовню.
- Вы разве не собираетесь умереть? - спросил его с улыбкой инспектор. - Чего вы так хлопочете об еде?
Бык был куплен.
Они не сделали бы этого, если бы предвидели последствия, в этом их оправдание; большим грехом и тяжелой ответственностью было бы меньше у них на душе, если бы они бросили это дело. Они могли рассуждать по этому поводу потом, пререкаться, сваливать вину друг на друга - того, что произошло, переделать было нельзя. Им оставалось лишь ломать себе руки и причитать.
Да, Даниэль теперь вполне мог продать этого быка в санаторию. Несколько сотен крон составляют деньги для человека, живущего на Торахусском сэтере…
И в лесах, и в горах деньги найдут себе применение. Многое, с его точки зрения, говорило в пользу совершения сделки именно сейчас: лето шло к концу, трава на выгоне становилась хуже, цена была высокая. К тому же маленький бычок хорошо подрос за лето и мог теперь заступить место большого.
И вот два человека отправились на Даниэлев сэтер, чтобы привести быка в санаторию - то были скотник и почтальон. У них была веревка, которую скотник искусно замотал вокруг шеи и морды быка.
- Немножко жидка веревка-то, - сказал Даниэль.
- Веревка толстая, - успокоительно заметил скотник. Однако еще до того, как они начали свое странствие, у Даниэля зашевелились сомнения и он сказал: