- Вот когда я спросил: удовлетворяет ли вас такая жизнь? - я, очевидно, не точно сформулировал вопрос… Конечно, жаловаться на жизнь до сих пор у нас не было никаких оснований. Да и после того, что случилось… Думаю, что не ошибусь, если скажу, что за эти два дня каждый из вас отчетливо ощутил локоть товарища. Кстати, и это выражение тоже зародилось в годы войны…
- Это когда наша пехота в атаку шла. На фашистов! - подтвердил Фридрих Веретенников.
- Правильно. Ну, а кто или что мешает нам - таким же, по сути, пехотинцам - и сегодня идти в атаку?
- А на кого?
Этот недоуменный вопрос вырвался сразу у нескольких.
- На самих себя в первую очередь, - ответил Михаил, чем окончательно сбил ребят с толку. И только Небогатиков первым понял, куда клонит бригадир молодежной бригады.
- Верно. Очень верно говорит Михаил Иванович. И незачем далеко ходить: да сумей ваш товарищ Дмитрий Небогатиков в опасный момент резануть Митьку-свистуна…
Митька попытался приподняться, но Маша-крохотуля мягко и вместе с тем властно удержала его.
- Это еще что?!
- Лежи, лежи, Митя… И еще пример: разве трудовые звезды экскаваторщика Владимира Фоменкова или того председателя колхоза… ну, из вчерашней газеты, длиннющая такая фамилия…
- Чересседельников, - подсказала Васена. - Из нашенского района он. И что удивительно: ведь всю войну мужик провоевал в артиллерии! Не то каким-то заряжающим, не то… словом, вроде подсобника. Ну и заслужил только медаль "За отвагу" и еще три медальки за освобождение городов. А вернулся домой к своей Настене и - приходи, кума, любоваться! - полным героем оказался наш Серафим Семенович Чересседельников:!
- Ну, за Владимиром Фоменковым и твоим, Васена, земляком нам, пожалуй, не угнаться, - не без сожаления сказал Глеб Малышев.
- Вот и главное. Нам хотя бы медальку заполучить - одну на двоих! - поддержал брата Борис.
- Ну, нет. Уж если мечтать, так давайте ставить веред собой цель самую высокую! - решительно возразил Малышевым Михаил. - Я ведь почему припомнил свой разговор с отцом об ордене Славы: надо, чтобы этот боевой солдатский орден в наше мирное время стал орденом рабочих!
И снова, в который уже раз, слова Михаила всех удивили.
- К сожалению, дорогой товарищ Громов, как говорится, сие от нас не зависит, - выразила после минутного молчания общее мнение Маша Крохоткова.
- А почему?!
На этот требовательно прозвучавший вопрос никто не отозвался.
- Ну, так вот, самые дорогие друзья мои, - твердо и, пожалуй, торжественно закончил свою мысль Михаил, - поскольку орден Славы в годы войны был не только солдатским, но по преимуществу и молодежным орденом, кто же, как не комсомольцы наших многочисленных новостроек, завоевал право поставить перед правительством вопрос о переключении Славы с боевой на трудовую!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В большинстве романов авторы не оставляют "на усмотрение читателя" как героев, отвечающих общепринятому в нашем обществе понятию "хороший человек", так и действующих лиц, заслуживающих своим поведением читательское осуждение.
Оно и понятно: заложив в основу своего произведения древнейшую и поистине неисчерпаемую тему всех литератур - тему противоборства добра и зла, - еще присущую, к прискорбию, и обществу, претворившему в жизнь строку великого гимна "Мы наш, мы новый мир построим", обществу, организующей моралью которого являются основы коммунистического мировоззрения, - авторы тем самым как бы берут на себя обязательство не только изобличить носителей зла, но и покарать лиц, именуемых в дальнейшем правонарушителями.
Кстати сказать, в реальной жизни чаще всего так и происходит: именно к деяниям уголовных преступников, прелюбодеев, склочников, пьянчуг, тунеядцев больше всего применима старинная поговорка "Сколько веревочке ни виться, а кончику быть!".
Однако, отвлекаясь, хочется сказать, что и из неисчерпаемого кладезя народной мудрости черпать надлежит осмотрительно. К примеру, иное да и неблаговидное звучание приобрели в наши дни такие некогда поощрительные речения "Пьян да умен - два угодья в нем", или "Работа не волк, в лес не убежит", или "Муж да жена - одна сатана", или обширнейший раздел поговорок, явно утерявших актуальность после отделения церкви от государства, таких, как "Без бога - ни до порога", "Бог не выдаст, свинья не съест" и т. п.
Неиссякаемы да и обязательны, по-видимому, для произведений "изящной словесности" и темы двух любящих сердец, родителей и детей, дружбы и неприязни.
И в этих вопросах читатель уже приучен к тому, что в конце повествования молодые и благонравные герои закрепляют свое возникшее в первых частях и окрепшее к концу романа чувство, так сказать, установленным порядком, а у положительных героев среднего и преклонного возраста, если у таковых по ходу действия возникли разногласия семейного, общественного или производственного характера, наступает примирение.
Так, повторяю, происходит в подавляющем большинстве произведений "изящной словесности", если, конечно, в основу их заложены подлинные "опыты быстротекущей жизни", ибо, что бы там ни говорили скептики, нытики и критики-верхогляды, жизнь наша год от году становится полнокровнее.
Михаил и Митька - вот два героя, чьи судьбы и взаимоотношения с другими персонажами определяют весь сюжетный поток романа.
Большую да и драматическую роль в жизни этих двух столь несходных по поведению и характерам парней сыграла семья Кузьмы Петровича Добродеева - человека извилистой судьбы и изворотливого характера.
Но несмотря на то, что этот неглупый и внешне благопристойный деятель, как и его подручный Яков Семенович Лоскутников, заслуживает полного посрамления, на страницах книги этого не произошло, поскольку одной из основ правосудия еще со времен римского права являлось и является положение, именуемое в юриспруденции "презумпцией невиновности", а в быту поговоркой: "Не пойман - не вор".
Кстати сказать, наш умудренный читатель и сам поймет, что изобличить Добродеева не так-то просто. Не случайно кто-то из районных острословов дал ему такую характеристику: "С нашего Козьме - хрен возьме!" Да и нет у автора, честно говоря, твердой уверенности в том, что и в жизни все такого рода "благостные пакостники", как говорится, получают по заслугам: непростая это задача - распознать иногда даже в близком знакомце человека двойного дна.
Зато полностью и вполне благополучно определилась судьба наиболее легкомысленного, чтобы не сказать - непутевого, героя романа - Митьки Небогатикова. Думается, что и у читателя должка возникнуть уверенность, что столь жестокие потрясения, которые чуть было не погубили этого ершистого и жизнелюбивого по натуре паренька, сыграют решающую роль в его будущности.
А кроме того, весьма и весьма существенную помощь Митьке в его "новорождении" окажет Маша-крохотуля, девушка, которую комсомольцы стройуправления избрали своим оргом отнюдь не за красивые глаза.
Сложнее дело обстоит с ведущим героем романа: трудно, ой как трудно будет Михаилу Громову, при его, возможно, излишне самолюбивом да и строптивом характере, восстановить отношения с девушкой, которую он с полным основанием уже называл своей невестой.
И не только последняя в романе встреча и разговор, обострившийся до пощечины, обусловили окончательный, как казалось Михаилу, его разрыв с Катюшей: не меньшую, если не большую роль сыграл тот психологический настрой, который явственно прозвучал в словах Михаила, высказанных им отцу накануне отъезда Ивана Алексеевича из Светограда:
- Вот сейчас, папа, я поступил бы не так, как… тогда. И даю вам честное слово, что впредь никогда и ни в чем не погрешу против своей - теперь уже по-настоящему комсомольской! - совести!
Возможно, стороннему человеку такое обращение сына к отцу показалось бы излишне… ну, превыспренним, что ли. Но для Ивана Алексеевича эти слова прозвучали как еще одно подтверждение тому, что его некогда блудный сын сейчас верно и твердо ступает по жизненному пути.
И даже то, что Михаил сначала было согласился взять отпуск в отбыть вместе с отцом в Москву, а в день отъезда, когда уже и билеты на теплоход были на руках, неожиданно передумал, сначала показалось Ивану Алексеевичу обидным, но по зрелом размышлении…
- Тут уж, дорогой Петр Петрович, никуда не подашься - наша кровь, громовская! Давно замечаю, что в деда Алексея Алексеевича мой Михаил пошел. Первым плотогоном по всему Волжско-Камскому бассейну был наш папаша, и, как тогда говорили, "самому уряднику Алешка-гром не сворачивает!".
Так горделиво и растроганно высказался Иван Алексеевич Громов, безотрывно глядя на рослую фигуру сына, замершую, как по стойке "смирно", в отдалении от толпы провожающих теплоход "Москва".
На это Петр Петрович Добродеев отозвался так:
- Да-а… этот мужичок своего добьется!..
ПОВЕСТИ
ЗАРЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Блеклый свет угасающего мартовского дня скуповато освещает горницу в крестьянской избе: стол, склонившегося над книгой худенького вихрастого паренька Васятку Торопчина и мать Васятки - рано постаревшую Анну Прохоровну, сидящую у окна с шитьем.
Зима недаром злится,
Прошла ее пора
Весна в окно стучится
И гонит со двора.
Васятка читает нараспев и даже притопывает ногой: так стихотворение запоминается легче. Начало идет гладко, но дальше заминка.
- "Взбесилась ведьма злая…" "Взбесилась ведьма злая…" - упрямо и сердито твердит Васятка, вперив глаза в потолок, как будто где-то там спрятались выскочившие из головы строчки.
- Ведьма, что и говорить! Счастливец, кто эту зиму переживет и от напасти убережется, - Анна Прохоровна горестно вздыхает и смотрит в окно.
- "Взбесилась ведьма злая…" Тебя тут еще не видали! - Васятка скидывает на пол вскочившую на стол и усевшуюся на раскрытую страницу небольшую серую кошечку.
Тихо в избе. Тепло, уютно.
А за окном метель. Теплый, но резкий, порывистый ветер гонит над землей пухлые и тяжелые хлопья снега, белоснежной скатертью застилает просторную улицу села и, вырвавшись за околицу, закручивает над землей снежную сумятицу бурана.
Ветер и снег, снег и ветер гуляют по полям, как братья-разбойники. Прячут от глаз человека дороги и тропки. Сегодня они хозяева. От них скрываются по лесам и рощам, по балкам да оврагам, по густым кустарникам да по глубоким норам и клочковатый, отощавший за зиму волк, и рыжая продувная бестия лиса, и красноглазый моргун заяц беляк.
Но вот сквозь густой падающий снег начинают чернеть силуэты. Один, другой, третий…
Увязая в целине, отворачиваясь от снега, слепящего глаза, колхозники перетаскивают плетеные щиты и укрепляют их на новых местах. А ветер сразу же начинает наметать около щитов сугробы.
Снег забирается в рукава, за пазуху, за воротники полушубков, тает на разгоряченных лицах и стекает ручейками.
- Добро, добро, ребятушки! Ай да благодать!
Люди - их не так много, три-четыре десятка - настойчиво пытаются обуздать снежную стихию. Работают сосредоточенно, подбодряя друг друга выкриками. И все в новых и новых местах вырастают в поле щиты, а около щитов - сугробы снега.
2
- Вот сыплет! Как из худого решета.
Иван Григорьевич Торопчин долго стоял на крыльце райкома, как бы не решаясь выйти из-под укрытия на метель. Обдумывал что-то, хмурился, стягивая густые, с крутым изломом брови. Пробормотал сердито:
- Наверняка опять там. Вот человек!
Туже запахнул полушубок, надвинул шапку и решительно спустился с крыльца.
От райкома до чайной "Досуг колхозника" было всего несколько минут ходьбы. Но когда Торопчин, пригибаясь навстречу ветру, пересек площадь и подошел к двухэтажному каменному дому старинной церковной кладки, где помещалась чайная, мокрый снег облепил его, как маскировочный халат.
Довольно просторное, но приплюснутое низким потолком помещение было почти безлюдно. Только за одним из столиков сидел, глубокомысленно уставившись в тарелку с огурцами, уполномоченный райпотребсоюза да за буфетной стойкой разговаривали две женщины - официантка и буфетчица.
- А в Тамбове у моего Кузи живет приятель. Не то начальник милиции, не то инспектор какой-то. Словом, в больших должностях человек, - с жаром рассказывала буфетчице официантка - чернявая женщина в белом кокетливом переднике и больших валяных сапогах. - Ну, он, значит, Кузе и объяснил: все министры в Москву съезжаются. От каждой страны по восемь человек!
Торопчин, задержавшийся у дверей и шапкой сбивавший с себя снег, прислушался.
- Экая сила! - изумилась буфетчица, невысокая старушка с хитровато-благостным личиком. - И что их сюда несет?
- Договор с нами подписать хотят. На взаимную помощь.
- Врет он нестерпимо, твой Кузя, - не отрывая сосредоточенного взгляда от огурцов, сказал уполномоченный райпотребсоюза.
Из-за ширмы, отгораживавшей один из углов чайной, доносились возбужденные, перебивающие друг друга мужские голоса. Там за столиком, густо уставленным пивными бутылками, сидели три человека, все трое фронтовики: Федор Васильевич Бубенцов и два его приятеля - механик МТС Лоскутин и исполкомовский шофер Мошкин.
Разговор происходил горячий. Волновала собеседников и тема, да, по-видимому, и пиво.
- Ты объясни толково, - перегнувшись через угол стола, наседал на Бубенцова Лоскутин, - почему все-таки ты не хочешь вернуться в МТС? Знаешь ведь, как нам сейчас каждый человек дорог. А посевная начнется?
- Обойдетесь и без меня. Теперь вон все девчата мечтают о тракторе. - Бубенцов сидел, упершись руками в стол, а спиной в стену, упрямо пригнув голову. Темный, с серебряной насечкой ранней седины чуб сползал на покрывшийся испариной лоб. - Не могу я, Алеша, в таком состоянии опять за баранку взяться. Не хочу, чтобы каждый недоросток обходил меня на пахоте.
- Ну и чудак!
- Стоп, машина! Опять вы до ругани доберетесь, товарищи, - пытался утихомирить спорящих Мошкин. - Ну, хорошо, Федор Васильевич, на трактор ты садиться не хочешь. А разве другой должности для тебя не найдется? Ну, погулял почти год, отдохнул, пора и честь знать. А то, пожалуй, люди начнут коситься на тебя.
- А мне наплевать! - Бубенцов, не поворачивая головы, повел сердитым взглядом на Мошкина.
- Врешь! Сам себя обижаешь!
- Скоро, я смотрю, вы забыли, кто вас механике учил, как в помощниках у меня бегали! - заговорил Бубенцов со злой горечью.
- Никто не забыл. Только это до войны было…
- Обожди! - властно оборвал Бубенцов пытавшегося возражать Лоскутина. - Значит, по-твоему выходит - за войну я себя не оправдал? Да я от Кубани до Одера не вылазил из танка! В ста тридцати четырех боях участвовал…
- Ну и что?
- Еще тебе мало?
- Почему мне?
- Нет, ты скажи - должны после этого уважать меня люди?
Лоскутин недоуменно пожал плечами, но за него Бубенцову ответил Торопчин, незаметно для сидящих подошедший к столику и слышавший конец разговора:
- Нет. Совсем не обязательно.
Хотя Иван Григорьевич произнес эти слова негромко, все три приятеля повернулись в его сторону, как на окрик.
- Как ты сказал? - Бубенцов отшатнулся от стены и медленно поднялся из-за стола.
Лоскутин и Мошкин, почувствовав в тоне Федора Васильевича недоброе, встревожились и тоже встали.
- А если люди раньше и уважали тебя, Федор Васильевич, теперь, пожалуй, перестанут, - так же спокойно добавил Торопчин и, не обращая внимания на угрожающий вид Бубенцова, подсел к столу. - Я вам не помешал, товарищи?
- Нет, зачем же, - поспешно отозвался Лоскутин и тоже сел. - Мы ведь здесь собрались не по делу. Так - сидим, пивком балуемся.
- По погоде и это дело.
Федор Васильевич Бубенцов долго стоял, упершись тяжелым взглядом в Торопчина и, по-видимому, не зная, как и чем ответить на обиду. Наконец заговорил:
- Нет, ты все-таки объясни свои слова, секретарь. Это ведь не шутка.
- Безусловно. Я бы даже сказал, что твое положение серьезнее, чем тебе кажется. - Торопчин испытующе взглянул снизу вверх на взволнованное лицо Бубенцова. - Вот ты требуешь к себе уважения. А знаешь, кого в нашей стране больше всего уважают?
- Ну, ну?
- Коммунистов… Да ты садись.
- Обожди. А я кто - разве не член партии? - продолжая стоять, спросил Бубенцов.
Прежде чем ответить, Торопчин на секунду задумался.
- Видишь ли… Трудно мне так говорить, товарищи, потому что слова "член партии" для меня священные. Но скажу. Во-первых, есть у нас и непартийные большевики, а потом… по-моему, не каждый член партии - коммунист.
- Интересно, - Бубенцов медленно опустился на стул. - Как говорится, не каждая ягода - малина.
- Вот ты, Федор Васильевич, сейчас вспомнил о своем прошлом. Как в МТС до войны работал, как воевал. Хвастаться, конечно, этим не стоит, но действительно до некоторых пор твоя жизнь была жизнью коммуниста.
- Я еще умирать не снарядился!
- Тогда зачем же позволяешь людям отпевать себя раньше времени?.. Понял ты меня, Федор Васильевич?