Женщины и девушки срезают виноград и укладывают его в корзины. Полные корзины забирают мужчины и на плечах уносят туда, где стоят толстопузые кадки. Из множества этих корзин заполняется кадка.
Скупой хозяин насыпает на верх полных кадок песок или золу, чтобы никто не мог оттуда есть. Рабочие смеются про себя: "Кто же станет есть виноград там, где можно пить!"
Отобранный виноград сбрасывают в прессовальные машины. В одну машину - темно-зеленый и желто-зеленый, в другую - розовый и "Изабеллу".
Из машины течет сок.
Его аромат напоминает запах меда. Может быть, потому так много вокруг него пчел и ос. Но не только медом пахнет сок, к запаху его примешивается также запах переспелой груши и увядшей чайной розы.
Если прессовальная машина не справляется с работой, оставшийся виноград выжимают ногами. На полную кадку взбираются два босых парня; они начинают танцевать на винограде и петь:
Эй, кум, ты рад? Хорош виноград!
Хорош виноград! Эй, кум, ты рад?
Когда танцующие парни доходят до хрипоты, в нижнюю часть пузатой кадки вбивают кран и через кран выпускают янтарное сусло. Но этого сусла пить нельзя, так как от него сразу же расстраивается желудок. От сусла, выжатого машиной, тоже получается расстройство, только не сразу, а на другой или на третий день. Но тогда уже не беда. На третий день все равно все пьяны, больше пить сусла не могут, пьют только сливянку, применяемую как лекарство против опьянения и расстройства желудка.
Вечером на каждом расположенном на склоне горы винограднике зажигаются большие костры. В такие вечера на берегсасских горах больше звезд, чем на небе, и они красивее небесных. Участники сбора винограда - хозяева, рабочие, возчики - сидят вокруг костра. В одной руке они держат длинный вертел, чаще всего из вишневого дерева, иногда ореховый, а в другой - большой кусок хлеба. На вертел нанизывают мясо и лук. Кусок мяса, ломтик лука, кусок мяса, ломтик лука. Вертел повертывают над огнем, но только над горячими углями, так, чтобы пламя не достигло мяса и лука. Жир, стекающий с поджариваемого мяса, ловят на хлеб. Чей хлеб сильно пропитается жиром, тот найдет до первого снега красивую возлюбленную. У кого огонь шипит от капающего на него жира, тому возлюбленная будет изменять. В воздухе смешивается терпкий запах желтеющих виноградных листьев и сладковатый аромат сока с острым запахом дыма от сучьев, с горьковатым запахом жарящегося лука и горящего жира. Когда приготовленное на вертеле жаркое готово, его посыпают смесью соли и красного перца.
От костра к костру ходят музыканты-цыгане.
- Разрешите пожелать вам хорошего сбора? - спрашивает, держа скрипку под мышкой, глава оркестра Янош Береги-Киш.
- Начинай! Все тут венгры! - отвечает хозяин и предлагает главе музыкантов наполненный соком полулитровый стакан.
Цыган берет стакан, высоко поднимает его и, прежде чем начать пить, закрывает глаза и выливает несколько глотков на землю, не имея, наверное, никакого понятия о том, что тем самым он совершает жертвоприношение какому-то давным-давно потерявшему свой престол языческому богу. Выпив сусло, цыган достает из внутреннего кармана пиджака пестрый шелковый платок и вытирает губы.
- Дай бог на тот год еще лучшего сбора! - говорит он торжественно.
Потом каждый раз вновь наполненный стакан переходит от одного участника оркестра к другому, и красные губы смуглых парней весело повторяют доброе пожелание:
- Дай бог на тот год еще лучшего сбора!
- Играй, цыган!
Начинаются танцы.
Тот, кто и сейчас еще не понимает, что сбор винограда - это прекраснейший праздник на свете, потому, очевидно, так непонятлив, что не знает, что такое виноград. Бывают и такие люди. Я сам встречал людей, думающих, что человек живет хлебом, мясом, яйцами, овощами, молоком и маслом и что богатство людям дают уголь, железо, нефть, шерсть и заводы, на которых работают машины. Если бы эти люди прожили свое детство в Берегсасе, они, конечно, не наговорили бы столько глупостей. Они знали бы, что богатство людям дают виноград и вино. Они знали бы и то, что мало-мальски хорошим может быть только тот человек, которого отучили от материнского молока молодым вином. Человек, воспитанный таким образом, всегда найдет утешение от всякой печали - даже перед смертью - в вине. Так, по крайней мере, думают и утверждают все берегсасцы.
Когда старика Деметра Сийярто, звонаря католического костела, ударил ногой жеребец и звонаря полумертвым привезли домой, жена его хотела вызвать ксендза, но старик Сийярто не согласился.
- Не ксендза мне нужно… - стонал он.
- Что же тебе нужно, муж мой дорогой? - спросила в слезах жена.
- Два литра розового муската. Ни больше, ни меньше. Для моей души в нем больше спасенья, чем…
Эти безбожные слова были последними в жизни старика Сийярто. Потому что больше говорить он не мог. Но два литра муската он выпил, не оставив в бутылках ни одной капли.
Берегсасцы говорили об этом случае так:
- Красивой смертью умер старик!
- Не напрасно он так много звонил в своей жизни, бог вознаградил его за это.
Старик Сийярто потому так красиво умер, что он с малолетства знал, уважал и любил виноград и душу винограда - вино.
Виноград надо любить, за ним надо ухаживать, как за ребенком.
Весной - окапывать, подвязывать, обрезать, полоть, обрызгивать.
Когда приблизятся дни "холодных святых" - Серваца, Понграца и Бонифаца, - на больших телегах, запряженных быками, возят в горы навоз, чтобы навозный пар защитил виноград от мороза.
На следующий день после дня Бонифаца Маркович каждый год будил нас утром таким приветствием:
- Бог решил нас наказать! Виноград замерз на все сто двадцать процентов.
Когда навозный пар прогонит этих злых святых, как ладан черта, надо защищать виноград от прожорливых птиц и от рыжей лисицы. От птиц - чучелами, от лисицы - капканом и ружьем.
Затем листья винограда приобретают густо-зеленый оттенок. А когда густо-зеленый цвет переходит в светлый тон и жилки листьев становятся синевато-красными, можно уже считать дни. Когда на острых кончиках некоторых листьев появляются табачного цвета точки, в листьях начинает смеяться зрелый виноград.
А как этот виноград умеет смеяться!
Фердинанд-американец
В середине сентября к нам приехал нежданный гость. Это был дядя Фердинанд-американец, прибывший с двумя большими чемоданами, но совсем без денег. Даже на сигары он брал деньги у отца.
Зная, что я страстный собиратель марок, он привез мне одну почтовую марку - египетскую.
Хотя я вежливо поблагодарил его, все же не нужно было быть большим знатоком людей, чтобы понять, как недоволен я таким подарком.
- Ты знаешь, что это за марка? - спросил дядя Фердинанд.
- Знаю - египетская.
- Что она египетская, видит каждый дурак. Но какая египетская? Какая?
Я пожал плечами.
- Когда Моисей вывел евреев из Египта, - сказал дядя Фердинанд очень серьезно, - бог для странствующего в пустыне еврейского народа сыпал с неба манну. Об этом ты, конечно, учил в школе, на уроке закона божьего. Но большинство преподавателей закона божьего забывают о том, что бог сыпал с неба не только манну, но и почтовые марки, чтобы странники, если им понадобится написать письмо по какому-нибудь срочному семейному или коммерческому делу…
Здесь я перебил дядю:
- Знаете, дядя, когда я жил у дяди Филиппа, говоря со мной, он часто забывал, что я еще маленький мальчик. А вы, дядя, наоборот, забываете, что я уже не ребенок.
Дядя Фердинанд обнял меня и поцеловал.
- Жаль, сынок, что твоя фамилия Балинт, - ты настоящий Севелла. Настоящий Севелла, которого жестокая случайность забросила в эту маленькую, несчастную, отсталую страну, где никто не понимает и не признает настоящего таланта. Ах, если бы ты родился у нас в Америке! Знаешь, Геза, что? Когда кончишь школу, обязательно поезжай в Америку. Я напишу своим американским друзьям, они тебя познакомят с самыми видными людьми Америки, а раз ты будешь там, среди них…
Почему дядя Фердинанд на продолжительное время распростился со своей семьей - это он рассказал только моей матери. Мать рассказала отцу, взяв с него слово, что он не разболтает. А бедняга отец держал слово в данном случае даже слишком добросовестно. Во время обеда и ужина он так много говорил о приветливом характере тети Сиди, о ее американской культуре, о безоблачно счастливой семейной жизни тети Сиди и дяди Фердинанда, что я и мои сестры были вполне уверены: дядя Фердинанд приехал к нам потому, что тетя Сиди выгнала его из дому.
Дядя Фердинанд обещал остаться у нас на сбор винограда. Но самым интересным гостем во время сбора в том году был не он.
Двадцатого сентября, когда мы сидели за завтраком, почтальон принес отцу заказное письмо. Отец вскрыл письмо, взглянул на него, прочел несколько строк, потом громко вскрикнул, и письмо выпало из его рук…
Мать стала брызгать водой на бледное, как у покойника, лицо отца.
- Маруся! Маруся! Быстро! Дайте бутылку с коньяком!
Дядя Фердинанд быстрее Маруси принес коньяк. Стакана он не искал, а приложил к губам отца бутылку. Отец глотнул немного, закрыл глаза, еще раз глотнул и заметно успокоился. Все же дышал он с трудом.
- Вот вам! Вот! - хрипел он, - Вот до чего мы дожили! Нет правды на свете и нет бога в небесах, если может случиться такая вещь.
- Успокойся, Йожи, - уговаривала отца мать, притрагиваясь рукой к его вспотевшему лбу.
Я первый догадался прочесть наконец письмо, причинившее такое несчастье, и вытащил его из-под стола.
Странное это было письмо.
На самом верху листа блестящей почтовой бумаги большими голубыми буквами было напечатано:
ВСЕВЕНГЕРСКОЕ ОБЩЕСТВО АНТИАЛКОГОЛИКОВ
Ниже этого уже меньшими, ярко-красными буквами значилось:
АЛКОГОЛЬ - ЭТО ЯД! ОН УБИВАЕТ!
ОН ДЕЛАЕТ ЧЕЛОВЕКА ТУПИЦЕЙ И НИЩИМ!
Дальше было написано на пишущей машинке:
"Уважаемый господин Балинт!
Нам стало известно, что Вы являетесь основателем и руководителем движения антиалкоголиков в г. Берегсасе и его окрестностях. Мы были бы Вам очень обязаны, если бы Вы нас подробно ознакомили с положением и перспективами этого движения у Вас. Просим Вас сообщить нам, находите ли Вы положение достаточно созревшим для того, чтобы тотчас же приступить к созданию местной организации нашего общества в г. Берегсасе. В случае надобности один из руководителей нашего общества может приехать в Берегсас для участия в учредительном собрании тамошнего отделения.
С антиалкоголистическим приветом
Деже Альдор, генеральный секретарь".
После того как управляющий городским хозяйством Балог, заглянувший к нам на минутку, несмотря на служебное время, прочел письмо, он выпил стакан коньяку, раскурил трубку и сказал:
- Этого так оставить нельзя! Дело надо передать прокурору! Сейчас же, сегодня же! Если ты, Йошка, бережешь свою честь…
Отец тоже глотнул коньяку и заявил, что насчет его чести никто не имеет права сомневаться, даже его ближайший друг, что он тотчас же пойдет к лучшему адвокату, и - пусть стоит сколько угодно - если будет нужно, он готов продать и дом, но когда речь идет о чести…
- Подожди, шурин! - воскликнул дядя Фердинанд после того, как и он основательно глотнул коньяку. - Подожди. Никакого адвоката не нужно. Тут нужен Фердинанд-американец. Дело это надо уладить так же, как его уладили бы у нас, в Америке. По-мужски. Вы знаете, что такое суд Линча? Не знаете?.. Это означает, что в Америке нет места для негодяев. Негодяй не имеет права омрачать жизнь честных людей. И, я надеюсь, Берегсас не захочет отставать от Америки.
Отец и дядя Балог очень мало поняли из того, что рассказывал о линчевании дядя Фердинанд, но в одном они, безусловно, согласились с ним: Берегсас не может отстать от Америки.
- Раз так, то позвольте действовать мне! Дай письмо, шурин!
Он долго шушукался о чем-то с отцом и с дядей Балогом. Дядя Балог изредка прерывал это шушуканье таким громким смехом, что трясся не только его собственный живот, но и весь наш дом.
Отец нерешительно смотрел перед собой. В последнее время с ним случалось то, чего раньше никогда не бывало, - он не раз напивался допьяна. Лицо его с некоторых пор стало одутловатым, глаза мутными.
Балог и Фердинанд объединенными усилиями старались склонить отца к суду Линча. Случай привел к нам и Марковича. Как только уксусный фабрикант понял, в чем дело, он тут же присоединился к мнению Фердинанда. Тут уже вынужден был сдаться и отец.
- Линча, Линча! - орал, счастливо хохоча, дядя Балог.
Тридцатого сентября отец получил из Будапешта телеграмму:
"Приезжаю третьего октября после обеда три. Альдор".
Дядя Фердинанд подробно разработал план приема Альдора. План был хорош, но он так и остался планом. Виновником этой неудачи был не Фердинанд-американец, а отец. Наутро второго дня сбора винограда у отца началось сильное расстройство желудка. В Берегсасе эту болезнь, как известно, лечат сливянкой. После принятия двух бутылок этого лекарства отец стал передвигаться очень неуверенно. Хорошо, что против неуверенности в движениях тоже имеется верное средство: крепкий черный кофе. Десять чашек крепкого черного кофе - и неуверенность в отцовских ногах была ликвидирована, но зато началась сильная тошнота. До полудня отца несколько раз рвало, и он бешено ругался. После полудня он был так истощен, что не мог пойти на вокзал встречать Альдора. Фердинанд-американец мобилизовал дядю Балога. Он долго не соглашался, но дядя Фердинанд не давал ему покоя до тех пор, пока не уговорил. Больше того, Фердинанду даже удалось добиться, чтобы на этот раз, в виде исключения, Балог оставил дома свою пятилитровую бутыль в плетенке, которую тот всегда носил с собой вместо тросточки.
Этой большой уступки Фердинанд добился, яснее ясного доказав Балогу, что "расправа" с Альдором, а тем самым и с антиалкоголизмом, является важнейшей задачей с точки зрения материального и морального благосостояния всего города Берегсаса.
- У нас в Америке таких людей вешают!
Альдор приехал. С собой у него был очень маленький чемоданчик и огромный портфель.
Руководитель антиалкоголиков был высокий, широкоплечий мужчина лет тридцати, бритый, в костюме, сшитом по английской моде. У него были необыкновенно длинные руки и широкие, желтые, как лимон, ботинки. На толстом носу сидели очки в золотой оправе.
Прежде всего он справился об отце.
- Шурин мой заболел, - сказал Фердинанд. - В последние дни он пил слишком много воды, а берегсасская вода, знаете ли, очень коварный напиток. У кого организм слабый, того она в два счета с ног свалит.
Альдор удивленно посмотрел на дядю Фердинанда и с подозрением на Балога. Прежде чем отправиться на вокзал, Балог, чтобы заглушить запах вина изо рта, стал жевать жареный кофе, но в борьбе между вином и кофе победу одержало вино. Изо рта Балога, от всей его одежды, от его волос и даже кожи несло алкоголем.
- Пойдемте пешком. Мой шурин живет здесь, недалеко, всего минут десять ходьбы.
Этот десятиминутный путь был чрезвычайно поучителен для Альдора.
На улице было очень немного людей. Да и те не шли, а шатались. Все же они не были настолько пьяны, чтобы не приветствовать управляющего Балога:
- Хорошего сбора!
- Хорошего урожая!
Будапештский гость воспринимал город не зрением, а обонянием. Ноздри его толстого носа дрожали, как у собаки-ищейки, напавшей на след крупного зверя.
По дороге Балог рассказал Альдору о местных условиях:
- У нас разумнее всего выступать против пива. Пиво не для венгров. Его выдумали подлые немцы, истинного венгра тошнит от пива. Подохнуть можно от бешенства, если подумать, что эта лошадиная моча, недостойная даже того, чтоб ее выплюнули, конкурирует с венгерским вином. Хотите, мы выберем вас депутатом в парламент, единогласно выберем, если вы только добьетесь у правительства, чтобы оно закрыло все пивоваренные заводы и оштрафовало всех, кто пьет пиво. Это, конечно, трудно, так как правительство служит Вене, а не венгерскому народу.
Вместо ответа Альдор кусал мясистые губы.
Отец приветствовал будапештского гостя несколькими теплыми словами, но икота мешала ему говорить.
В соответствии с планами Фердинанда Альдора встретили закуской.
- Мы уже поели, - сказал Балог.
Все же он сел за стол, так как ему хотелось убедиться своими глазами, на самом ли деле будапештский гость будет есть эту "собачью еду". На столе стоял большой кувшин простокваши. Храбрый человек уважает храбрость даже в своем противнике. Балог смотрел на Альдора уже чуть ли не с почтением, когда тот стал приканчивать второй кувшин простокваши.
Около шести часов вечера Альдор на бричке Балога выехал в горы, чтобы там, как выразился дядя Фердинанд, "под божьим открытым небом служить святому делу".
Навстречу бричке одна за другой ехали нагруженные тяжелыми бочками телеги, запряженные быками. Возчики в шляпах, украшенных венками из виноградных листьев, весело гикали, понукая быков, тоже увешанных виноградными листьями.
На склонах гор уже горели первые костры. Их пламя окрашивало в красный цвет лишенные плодов виноградные лозы, - они как бы зарделись от стыда при мысли, что их лишили так долго и бережно хранимых плодов. Над кострами в больших медных котлах варился в ознаменование завершения сбора винограда ужин - красный, как кровь, гуляш.
Виноградные лозы были оголены, сборщики устали.
Все же Фердинанду и Балогу удалось собрать на площади перед винным погребом около четырехсот человек, чтобы послушать "будапештского чудака".
Альдор молча наблюдал за приготовлениями. Он быстро уничтожил три больших тарелки гуляша и после этого острого от красного перца блюда выполоскал желудок двумя огромными стаканами козьего молока. Следуя примеру участников сбора, он тоже прикрепил к своему не привыкшему к таким вещам котелку большой букет виноградных листьев.
Отец сжалился над обманутым Альдором и был уже склонен объяснить ему, куда он попал, - объяснить, извиниться и возместить потраченные на поездку деньги. Но Фердинанд не разрешил этого. С большим трудом ему удалось увести отца от "несчастливчика из Будапешта".
Когда публика собралась, Альдор вытер носовым платком свои очки в золотой оправе и влез на огромную бочку.
- Виноделы!..
После этого обращения он сделал паузу. Опять тщательно вытер очки и рявкнул:
- Старая поговорка гласит, что если ты живешь в Риме, то живи по-римски. То же самое можно сказать и сейчас; если ты находишься в Берегсасе, то живи по-берегсасски. Умный человек учится умным словам, а поэтому, приезжая в Берегсас, он так приветствует берегсасцев: "Хорошего сбора!"
Раздались продолжительные аплодисменты и одобрительные восклицания.
Отец и дядя Балог смущенно смотрели друг на друга.