Доложив французскому и чешскому правительствам о подавлении берегсасского большевистского восстания, генерал Пари пригласил к себе того чеха, о котором сам писал, что он "один устоял против вооруженной красной банды численностью около ста человек".
Генерал не слишком обрадовался, узнав, что раненый - тот самый чешский социал-демократ, письмо которого с просьбой об аудиенции он порвал, сказав: "Очень нам нужны болтающие свиньи". Но Седлячек быстро преодолел антипатию французского генерала к агитаторам. После получасовой беседы Пари знал, что если генерал имеет какие-либо политические поползновения (желает, например, стать диктатором или императором), то ему необходимо заигрывать с левыми, а Седлячеку стало ясно, что всякий, кто хочет иметь хоть какой- нибудь вес в Чехословакии, должен быть франкофилом.
Генерал решил сделаться другом народа и взял Седлячека к себе в качестве политического советника. Седлячека одели в форму рядового пехотинца и выдали кавалерийские сапоги выше колен, со шпорами. По красному значку на груди каждый мог видеть, что он социалист, а по перевязанной голове - что он не из тех социал-демократов, которые ведут войну, сидя в редакциях парижских газет. Во время наменьского сражения он был в Берегсасе, но рано утром 1 мая спешно выехал в Намень. Оратором на празднике Первого мая был, конечно, он.
Все время, пока проходила демонстрация, Седлячек стоял по левую сторону генерала Пари. Когда генерал подносил затянутую в белую перчатку руку к своему кепи с золотым украшением, чтобы приветствовать демонстрантов, Седлячек быстро снимал кепку и, размахивая ею, кричал в толпу:
- Да здравствует наша великая союзница - французская демократия!
- Ура! Ура!
Шагавший во главе шествия коренастый фельдфебель нес огромное французское знамя, старший унтер- офицер - чешское знамя, а капрал - украшенный цветами красный флаг. За ними шел оркестр, играя марсельезу. Потом - по восьми человек в ряд - три роты чешских легионеров. Шествие замыкали идущие в большом беспорядке наменьские кулаки, которые вчера еще ходили в рваных штанах и в ботинках с искривленными каблуками, а сегодня вырядились уже франтами - в сапогах, синих брюках и в жилетах с серебряными пуговицами.
На площади перед церковью стояла сколоченная из досок трибуна, украшенная французскими и чешскими трехцветными знаменами и красными флагами. Вокруг трибуны разместились войска, образуя правильный четырехугольник. Наменьские крестьяне и множество детей сновали за спинами солдат и слушали произнесенный Седлячеком на чешском языке торжественный доклад, из которого они не поняли ни слова. Зато никто не мог отрицать, что у этого "челяка" хорошее горло. Голос его гремел. Было также очевидно, что солдатам слова его очень понравились: когда дежурный старший лейтенант сделал знак, все три роты так долго и громко кричали "ура", что было слышно, пожалуй, в Берегсасе. Седлячек говорил с подъемом, несмотря на то что его слова прерывал треск румынских пулеметов.
Продолжавшуюся полтора часа речь Седлячека молодцевато - в три минуты - перевел на словацкий язык молодой лейтенант, стоявший все время навытяжку на трибуне. После словацкого лейтенанта с речью выступил управляющий графа Шенборна - Кавашши. Он не был оратором, как Седлячек, и воином, как словацкий лейтенант. Все же он справился со своим делом.
- Кто борется против большевиков, будь то валах или челяк, - родные братья, - сказал он.
Это понравилось наменьским хозяевам. Понравилось также и то, как Кавашши представлял новый порядок. Их только удивляло, что Кавашши называл себя и своих слушателей "словацкими земледельцами".
- Пес мой - словак, а не я, - шепнул своему соседу Томпе Шимон Шимончич.
- Раньше твой пес словаком был, а сейчас - ты словак! - ответил Томпа. - Теперь наш черед. Без выгоды Кавашши наверняка не называл бы себя словаком. Умный человек за большие деньги съест даже дерьмо, - и все же останется венгром.
Затем оркестр опять сыграл марсельезу, и на этом официальная часть праздника окончилась. Начались развлечения для народа.
Чешские солдаты показывали гимнастические упражнения. Народ нашел это скучным. Тем больший успех выпал на долю следующего номера. Капрал, работавший в мирное время в каком-то странствующем цирке, попросил куриное яйцо, которое он проглотил на глазах у всего народа, а потом вынул его из носа какого-то чешского солдата. Пять раз глотал капрал яйцо и пять раз снова доставал его. Но шестой раз он ни за что не пожелал повторить свой номер. Говорил, что сыт и что больше яиц у него в желудке уже не помещается.
- Если чехи все таковы, то под их властью цены на яйца будут не высокими, - решил Шимончич. - Пять раз глотать одно и то же яйцо!..
Это привело его в такое грустное настроение, что даже самые лучшие шутки чешского циркача не веселили его больше.
Закончив свои номера, чехи предложили венграм показать свое умение.
Кулаки только этого и ждали.
- Идет! - сказал с достоинством Томпа. - Мы охраняем в доме старосты Варади большевика, мы его приведем сюда и в назидание народу снимем с него живого шкуру.
Один из понимающих по-венгерски словацких солдат перевел слова Томпы.
- Какого большевика охраняют эти венгры? - спросил Седлячек, который для приобретения популярности остался среди зрителей.
- Раненого красногвардейца! - ответил Томпа.
- Он не обыкновенный красногвардеец, - добавил хвастливо Шимончич, - а начальник Русинской Красной гвардии - Микола Петрушевич.
Седлячек был очень заинтересован. Знаменитый пленник!.. Гм… В его мозгу появились сотни великолепных планов. Он еще не знал, как ему лучше использовать такого пленника: что будет выгоднее для него, Седлячека, - большой ли процесс или же трогательный акт помилования, но одно он знал наверняка - на таком пленнике можно нажить себе капиталец.
Сначала Седлячек сам пытался - с помощью переводчика - уговорить кулаков передать пленника военным властям. Но тут все его красноречие оказалось тщетным.
Тогда Седлячек обратился к генералу Пари.
Генерал послал в дом Варади фельдфебеля с четырьмя солдатами. Томпа сказал фельдфебелю, что если он забирает пленника, то пусть вернет, по крайней мере, тот табак, который кулаки отдали ночью за Миколу. Чешский фельдфебель, не понимавший ни слова по-венгерски, считая, что венгры чинят ему препятствия, так ударил Томпу ногой, что тот перекувырнулся три раза.
- Если ты так умеешь кувыркаться, - сказал стонущему Томпе какой-то наменьский куманек, - выступай на площади перед церковью.
Тем временем чешские солдаты уже уложили Миколу на носилки.
По распоряжению Пари, чешский полковой врач промыл и перевязал раны знаменитого пленника.
- Раны опасны, но не смертельны, - докладывал полковой врач генералу. - Весьма вероятно, что при хорошем уходе раненый выздоровеет.
Седлячек успел уже разъяснить генералу, что можно сделать с таким пленником. Из всех его прекрасных планов Пари больше всего понравилась идея большого процесса. Об этом он сказал Седлячеку. Но он умолчал, что, после того как суд приговорит большевистского генерала к смерти, он, Пари, в день своего провозглашения русинским президентом или диктатором намерен помиловать побежденного противника. Он не знал точно, кто именно, но помнил, что не то Цезарь, не то Наполеон, а может быть Александр Великий, когда-то уже поступил подобным образом.
Он отправил раненого в госпиталь берегсасской военной тюрьмы на собственной прекрасной машине, украшенной французским флажком. На той же машине приехал в Берегсас и Седлячек, торопившийся обратно в Прагу, чтобы показаться там с забинтованной головой.
Генерал Пари послал начальнику берегсасского госпиталя с сопровождавшим Миколу солдатом служебную записку, угрожая ему военным трибуналом в случае, если он не вылечит раненого.
"Всерусинское национальное собрание"
После наменьской битвы я оставил родные места. Где я побывал, что делал и что упустил из вида, пока не вернулся домой, расскажу позднее. Так как в первую очередь я намереваюсь писать не о том, что со мной произошло, а составляю хронику о превратностях судьбы моих родных мест, то мне хочется рассказать о событиях, происшедших за время моего отсутствия. Нелегко составить себе картину этих происшествий. Не существует двух людей, которые осветили бы почти одинаково эти события. Нет источника, который не доказал бы, что все другие источники не только ошибочны, но изобилуют преднамеренной фальсификацией. Я завидую писателям, которые в далеком будущем напишут историю и при этом будут жаловаться на то, что в их распоряжении очень мало материала, относящегося к нашей современности. Я располагаю собственноручными записями семнадцати очевидцев. Повторяю, в них нет никаких сведений, которые убедили бы пишущих мемуары. Взять хотя бы мелкий, незначительный вопрос. Семнадцать очевидцев описывают внешность генерала Пари. Восемь из них утверждают, что генерал Пари был высокого роста. Пятеро - что он был среднего роста. Четверо - считают его человеком поразительно низкого роста. По мнению шести мемуаристов, у Пари были длинные, густые волосы. Семь человек, пишущих мемуары, рисуют его с короткими волосами. Четверо считают его лысым. Что касается цвета волос, то можно выбрать людей из имеющихся у меня восьми вариантов.
Шестеро утверждают, что Пари воровал все, что ему попадалось под руку.
По свидетельству одиннадцати мемуаристов, он брал только то, что представляло ценность.
При таких условиях я боюсь использовать находящиеся в моем распоряжении записи. Я пишу свою хронику на основании воспоминаний очевидцев, передавших их мне словесно. Эти воспоминания тоже не совпадают друг с другом, но у меня есть возможность, слушая их, выяснить противоречия и поговорить с очевидцами.
Отчет о "Всерусинском национальном собрании" я написал по рассказам однорукого дяди Фэчке, отечески относившегося ко мне и дружески опекавшего в детстве. Я встретился с ним по моем возвращении в Подкарпатье. Когда, как и почему я возвратился, расскажу дальше. Тут я только остановлюсь на моем первом посещении дяди Фэчке.
Спустя несколько часов после моего возвращения в Мункач ко мне пришел дядя Фэчке. Он был удивительно хорошо одет. Клетчатые брюки, желтые полуботинки, черный пиджак, лиловый галстук, черный котелок, в руках толстая трость.
- Геза, сынок мой дорогой!..
Несколько минут мы посвятили воспоминаниям о наших общих погибших товарищах.
- Что ты скажешь о моей "форме"? - прервал наши воспоминания дядя Фэчке.
- О какой "форме"?
- Разве ты не видишь, как я одет? Геза, Геза, куда девались твои глаза? Где ты живешь? Вероятно, на луне, если не знаешь "форму" тайной полиции.
Дядя Фэчке был сыщиком в политической полиции генерала Пари.
- Я пришел к тебе, чтобы втереться в доверие и шпионить за тобой. Я должен установить, чей ты агент. Красных русских или белых венгров. Может быть, ты русинский националист, польский шпион, румынский агент или словацкий сепаратист. Как видишь, сынок, выбор большой. Тут легко попасть впросак.
- Комическое положение, - сказал я.
- На этом можно заработать, Геза. Если я докажу, что ты венгерский агент, я получу французские франки. Если же ты окажешься русским агентом, то получу валюту еще поценнее.
После того как мы общими силами сформулировали донос, который дядя Фэчке должен был представить начальнику полиции после посещения меня, мой гость, попивая со мной вино, рассказал все, что знал о "Всерусинском национальном собрании".
Начальник больницы берегсасской военной тюрьмы, доктор Новак, пилзенский батальонный зубной врач запаса, получил письмо от генерала Пари и очень испугался. Испугался, так как не знал, что Пари угрожает военным трибуналом всем, с кем имеет дело. А если бы Новак знал это, то все равно испугался бы, потому что французские генералы привыкли угрожать, а пилзенские зубные врачи - пугаться.
Первой мыслью Новака по прочтении письма было чистосердечно признаться, если действительно он предстанет перед военным судом, что хотя он и присвоил 21 700 крон, предназначенных на оборудование госпиталя и питание больных и раненых, но одну треть этих денег передал начальнику берегсасского гарнизона, вторую треть - адъютанту генерала Пари, и, таким образом, только одна треть досталась ему.
Вторично прочитав письмо, он решил перевести опасного заключенного в Унгвар. Он распорядился, чтобы лейтенант-медик снова перевязал раны Миколы. Сам же Новак снова взял из кассы госпиталя три тысячи крон и пошел к коменданту города, чтобы передать ему "полагающуюся" тысячу крон.
Распив с ним коньяк, предназначенный для больных, доктор Новак убедил коменданта, хорошо настроенного вследствие получения денег, что такого видного заключенного, как Микола Петрушевич, нельзя держать в тюрьме, находящейся поблизости от фронта, а необходимо как можно скорее перевести в более надежное место.
Таким образом, пришедший уже в сознание, но все еще очень слабый от сильной потери крови Микола второго мая очутился в Унгваре. Случилось так, что в тот же день прибыл туда и генерал Пари, который в интервью, данном одному из журналистов, заявил:
- Я приехал в Ужгород, чтобы делать мировую историю.
В это время Унгвар назывался уже Ужгородом. Этот маленький городок с восемнадцатью тысячами жителей, вся промышленность которого состояла из кирпичного завода со ста двадцатью рабочими, мебельной фабрики, на которой работало девяносто два человека, и фабрики бумажных мешочков, на которой было занято тридцать две женщины и дети, в один день превратился из незначительного провинциального уголка в столицу проектируемой, но еще не существующей автономной "Подкарпатской Руси". "Мировая история", творить которую Пари прибыл в Ужгород, заключалась в создании этого государства.
Масарик, президент Чехословацкой республики, образовавшейся на развалинах Австро-Венгерской монархии, в конце апреля обратился к народу подкарпатского края с воззванием:
"Согласно священному принципу права народов на самоопределение, вы сами должны решать свою судьбу, дорогие братья. Находящиеся под Карпатами чехословацкие войска не имеют права влиять на ваше решение, - писал президент, - но их долг придать вашему решению должный вес".
Когда на улицах Ужгорода, Мункача и Берегсаса на стенах домов вывешивали чехословацкое воззвание, у генерала Пари в кармане лежала телеграмма французского премьера Клемансо:
"Подкарпатская провинция должна быть во что бы то ни стало включена в состав Чехословакии".
Первым делом Пари было установить для нового государства столицу. Сначала он думал о Мункаче, расположенном в центре провинции и имеющем тридцать тысяч жителей, но потом все же решил вопрос в пользу Ужгорода, потому что ужгородская гостиница "Корона", где он жил, была обставлена значительно комфортабельнее, нежели мункачская "Звезда". Там были лучшие кровати и намного меньше клопов.
Поэтому французский генерал созвал на 4 мая 1919 года "Всерусинское национальное собрание" не в Мункаче, а в Ужгороде.
- Я боюсь, ваше превосходительство, - обратился к Пари советник Лихи, представлявший в Ужгороде чехословацкое правительство, - я боюсь, что ваше превосходительство назначили слишком ранний срок. Сегодня второе мая. До четвертого мы никак не сможем провести выборы.
- О каких выборах вы говорите, господин советник? - проворчал Пари.
- О выборах делегатов Национального собрания.
- Откуда вы взяли, господин советник, что делегаты должны быть выбраны?
- Ведь это само собой разумеется! - проговорил Лихи.
- Для штатского это годится, но для солдата - никак! - ответил Пари. - Как видно, вы не очень-то разбираетесь в политике, господин советник!
Очень белое веснушчатое лицо Лихи покраснело.
- Я удовлетворен своими знаниями, - проговорил он хрипло.
- Вы очень скромный человек, - сказал генерал. - Я не против того, чтобы господа советники, главный советник, профессора и главные профессора вмешивались в военные дела, но политику предоставьте мне. Не забудьте, господин советник, - перешел генерал на более миролюбивый тон, - что я долгие годы служил в Марокко. На основе приобретенного мною там опыта я мог бы созвать Национальное собрание хоть завтра. Но этого я не сделаю, так как хочу, чтобы спортивный зал гимназии, где будет заседать Национальное собрание, был хорошо убран и украшен. И, кроме того, я хочу предоставить вам время, чтобы подготовиться к хорошей речи. Потому что открывать Национальное собрание будете вы. Самоопределение народов… демократия… вечный мир… Вы меня понимаете, господин советник!
Когда, прощаясь, оба господина пожимали друг другу руки, советник Лихи уже улыбался.
Избавившись от Лихи, Пари вызвал к себе Каминского. Ужгородский адвокат Каминский был политическим советником генерала. Этот всегда веселый, громкоголосый адвокат хорошо говорил по-французски. Будучи студентом, он провел в Париже год и, возвратившись оттуда, стал пропагандировать франкофильскую политику в созданном им еженедельнике "Унгвари Хирадо". В 1910 году он выставил свою кандидатуру в депутаты, но получил очень мало голосов. В 1914 году, в день всеобщей мобилизации, он был арестован, и его интернировали как "заподозренного в шпионаже". В лагере интернированных он вскоре стал доносчиком начальника лагеря, усердно выдавая своих товарищей в надежде, что в награду за такие заслуги он будет вскоре освобожден. Но именно потому, что он очень пригодился как доносчик, начальник лагеря не хотел с ним расстаться. Летом 1917 года начальника арестовали, так как он прикарманил казенные деньги, и, таким образом, Каминского освободили. Когда монархия рухнула, Каминский, ссылаясь на годы, проведенные в лагере интернированных, сделался мучеником - самым крикливым мучеником всего Подкарпатского края. Ему удалось получить пост представителя одного из французских химических заводов, а затем благодаря рекомендательному письму завода войти в доверие к Пари и с помощью генерала успешно собирать заказы для своих французских хозяев.
Каминский рекомендовал председателем Национального собрания помещика Элека Бескида, а вице-председателями - себя и Сабольча Кавашши. Пари немедленно послал ординарцев за обоими рекомендуемыми.
Каминский тем временем ознакомил его с ними.
- Не понимаю, был ли в действительности Бескид связан с иностранным бюро русского царя или нет? - нетерпеливо перебил доклад Каминского Пари.
- Не знаю, но это не важно, - ответил Каминский. - Важно, что все думают о нем как о представителе великорусского направления, а следовательно, и как о представителе царской империи в Подкарпатье. А важно это потому, что придает ему вес. Тот, кто надеется на быстрое восстановление царской власти, видит в Бескиде человека будущего.
- Гм…
- Что касается Кавашши, то у него действительно большие заслуги в борьбе против большевизма. Я думаю, за это его нужно наградить постом вице-председателя, он и в самом деле подходит как человек умный и не опасный. Если же он захочет вести самостоятельную политику, мы тут же обезвредим его, заявив, что он венгр.
- Гм…
- Верно. Я чуть не забыл сказать, что Бескид алкоголик и слегка парализован, но не до такой степени, чтобы он не мог работать. Недавно вышла его брошюра "Вечный мир".
- Он сам ее написал? - спросил генерал.
- Не исключена возможность.
- Гм…