Измотанный, опустошённый, вконец обессиленный, он как-то ночью позвонил в Новосибирск, на квартиру Субботина.
- Здравствуй, Иван Михайлович, - сказал он и замолчал, не зная, что говорить. Секретарь обкома терпеливо ждал. - Ты извини, что я так поздно… Я и не по делу даже… Так вот просто.
- Ну, это ты, Поликарп, врёшь.
- Вру, - покорно согласился Кружилин. - Но звоню не официально, не как секретарю обкома. Можно? Понимаешь, больше не с кем так поговорить… По-простому, по-человечески…
- Значит, выдыхаешься?
- То ли слово? Выдохнуться можно, когда что-то сделаешь, сколько-то пути одолеешь. А я… как белка в колесе - кручу изо всех сил, а оно на месте. Что делать-то, а?
- Да… - промолвил, помолчав, Субботин. - Не телефонный это разговор-то, Поликарп… Если я скажу тебе, что мы тут все тоже… как белки в колёсах? Поверишь? Тоже крутим, а оно всё почти ни с места. Около трёх десятков в область прибыло уже различных предприятий. И такие, как ваше, и помельче, и покрупнее. На подходе ещё около дюжины… А сколько будет после этой дюжины? Радио-то слушаешь?
- Так что же это получается?
Кружилин проговорил и понял, что его вопрос звучит неуместно и наивно. Что получается? Как будто сам не понимает. Немцы наступают стремительно и неудержимо. Красная Армия сдаёт город за городом. Всё что можно правительство эвакуирует. И всё на восток, на восток, на восток. Куда ж ещё?!
- То есть что происходит - понятно. Но когда же это кончится?
- Кончится, Поликарп Матвеевич, - негромко сказал Субботин. - Остановим немца. Остановим - и погоним назад.
Они оба помолчали.
- Так что же мне всё-таки с заводом-то делать, а?
- Если б мне кто-нибудь ответил на такой же вопрос, - устало проговорил Субботин.
- Понятно… Значит, Полипов правильно мне советует?
- А что он тебе советует?
- Выслать в обком наш липовый график восстановления и пуска завода.
- Что ж… - чуть помедлил Субботин. - Он не так глуп, этот Полипов.
- Да, видимо… поумнее меня.
- Ты себе цену не набавляй, - донёсся рассерженный голос. - Я не сказал "поумнее". Я сказал "не так глуп".
- Значит, высылать?
- А что тебе остаётся делать? - И опять, чуть-чуть помедлив, прибавил, как бы объясняя, почему Кружилин должен представить хотя бы липовый график: - А то у нас тут и так уже… ходят разговорчики, что ты там растерялся, ничего не можешь обеспечить.
- Что ж, так оно и есть. - Трубка давно нагрелась, жгла ему ухо. - Не могу.
- А кто сейчас, в такой обстановке, может? - Вопрос прозвучал так резко, что Кружилин вздрогнул.
- Ты что говоришь-то?! Ты подумай, что ты мне говоришь!
- Да, я говорю не то, может быть… - смягчился Субботин. - Завтра я тебе этого не скажу. Но сегодня ты же хотел по-человечески… Так вот, по-человечески я тебе скажу: трудности на нас свалились небывалые. Перед тобой, передо мной, перед всеми каждый день встают задачи, многие из которых, если смотреть правде в глаза, почти или вовсе невыполнимы в данных условиях и в данные сроки. - И вдруг заговорил ещё мягче, с какой-то до предела обнажённой простотой и сердечностью: - Но, дорогой мой Поликарп Матвеевич! Если мы сами себя убедим в своей беспомощности, в растерянности, в неспособности взять верх, что же тогда-то получится? Ты подумай.
- Да… Да, да, - трижды вымолвил Кружилин.
- Держись, Поликарп Матвеевич, - всё тем же тоном сказал Субботин. - Остановим фашистские банды - всем нам будет полегче… А с твоим заводом, я думаю, скоро всё прояснится…
- Что прояснится? Как прояснится? - Кружилин поплотнее припал к трубке.
- Звонил из Москвы Савельев, директор вашего завода… Кажется, завод передают какому-то военному ведомству. Тогда и стройматериалы и люди - всё в первую очередь для вас…
- Погоди, погоди… Ведь завод сельхозмашины делал.
- Всё, Поликарп, - сухо прервал Субботин. - Об этом - не по телефону. И так говорим о чём не положено… Кстати, а ты знаешь, что директор завода Савельев - ваш, шантарский?
- Как наш? - не понял Кружилин.
- Ну, так. Где-то там, в ваших краях, родился.
- Постой, постой… Это какой же Савельев? У нас тут один Савельев проживает - Фёдор, комбайнёром работает. У него есть два брата. Младший - Иван… он тоже сейчас здесь. А старший из братьев… как же его звать? Не то Андрей, не то… Слушай, не Антоном его звать? Не Антон Силантьевич?
- Да, Антон Силантьевич. Очень хороший человек, мы с ним в новониколаевском подполье ещё работали.
- Вот так та-ак… - И вдруг неожиданно для себя Кружилин сказал: - С Полиповым ты, кажется, тоже в подполье работал…
- Да, и с ним. Много всем нам пришлось тогда выхлебать… А что у тебя с ним?
- Не он, случайно, информирует обком, что я тут растерялся… ничего не могу? - прямо спросил Кружилин.
- Это… - Субботин кашлянул, - это на каком же основании такие выводы… или предположения делаешь?
- Обижен он, что с секретарства его сняли.
- Ну, ты, брат… слишком поспешные, может быть… и несерьёзные умозаключения строишь, - проговорил Субботин и тут же начал прощаться, заканчивая разговор. Однако некоторые паузы в голосе секретаря обкома, поспешный вопрос: "А что у тебя с ним?", эти слова в конце - "может быть" - позволили Кружилину понять, что Субботин, кажется, не опровергает его умозаключений.
В ту ночь Кружилин почти не спал, всё ворочался, думая о заводе, о Полипове, до мельчайших подробностей припоминая, анализируя весь разговор с Субботиным. А перед утром раздался вдруг резкий телефонный звонок.
- Говорит Савельев… Алло, вы слышите меня? Вы секретарь райкома?
- Наконец-то! Да, я секретарь… Где же вы там запропастились? Я тут ума не приложу, что делать с вашим заводом. Вы откуда звоните?
- Из Москвы.
- Из Москвы… - повторил Кружилин, прислушиваясь, как звучит это слово. - Из Москвы… Как она там, Москва?
- Нормально. Темновато только. Вся Москва затемнена, нигде ни огонька.
- Бомбят?
- Читаете, конечно, в газетах, как жарко в небе над Москвой? Но бывает, что и прорываются фашистские самолёты. Извините, Поликарп Матвеевич, что поднял вас… Мы-то ещё не спим, в Москве всего полночь. Сейчас только состоялось правительственное решение по нашему заводу.
- Да, я знаю, что должно было состояться… Я говорил сегодня ночью с обкомом.
- Ну тем более. Как всё-таки там завод?
- Плохо… Оборудование вывезли со станции, отвели площадку, чистим её, роем котлованы под здания. Мобилизовали всё трудоспособное население, женщин в основном, подростков даже. Из всех предприятий и организаций, кого можно было, перекинули на стройку. Но людей не хватает. У нас была, как и везде, мобилизация.
- Да, это понятно.
- А строить цехи не из чего. Люди живут в палатках ещё, селить некуда.
- Понятно, - опять сказал Савельев. - Люди ещё будут прибывать.
- Да вы что? Вы что?!
Савельев, будто не расслышал этого возгласа, продолжал:
- Нам передали часть оборудования и рабочих ещё с одного завода. Оборонного. Всё это где-то в пути. Начальникам эшелонов даны телеграммы, куда следовать. Одновременно решился вопрос со стройматериалами. Через три-четыре дня к вам начнут поступать кирпич, цемент и прочее. Задача главная в том, чтобы не задерживать вагоны, немедленно разгружать. Хохлов там где?.. Савчук?.. Передайте им - пусть часть людей снимают со стройплощадки, снимают сколько надо и разгружают. И конечно, всё вывозить. Несколько десятков автомашин тоже прибудут. Но вы там мобилизуйте весь свой транспорт, какой можно. До последней подводы.
- Понятно, - невесело сказал Кружилин.
- А я ещё задержусь несколько дней здесь, потом в Новосибирске буду пробивать эти стройматериалы.
- А людей… сколько ещё людей прибудет?
- Тысячи полторы ещё… Поживут пока в палатках, до ноября. Там придумаем что-нибудь… - И почти без перехода продолжал: - Ну а как там мой брат Фёдор поживает? Я ведь, знаете, из Шантары родом.
- Знаю. Фёдор что же… Живёт. Сейчас в михайловском колхозе хлеб убирает.
- Да, он комбайнёр, кажется… А про другого моего брата что слышно? Про Ивана. Не знаете его?
- Почему же… И Иван здесь, в Михайловке.
- Там?! - быстро переспросил Антон. - Он… он вернулся, значит?
- Да. Как раз двадцать второго июня, в день начала войны.
- Так, так… - протяжно сказал Савельев. - Ну что ж, встретимся, значит. Давненько я их не видел, три десятка лет. Интересно поглядеть, какие у меня братья… Ну, всё, Поликарп Матвеевич. До встречи.
Кружилин поглядел на часы - маленькая стрелка только-только переползала цифру "четыре". За окнами стояла темень, небо чёрное, лишь в одном месте, за селом, где при свете прожекторов всю ночь работали люди, небо было серо-белёсым, там стояло жиденькое зарево. Оно стояло там каждую ночь, с вечера до утра, и гасло на рассвете. Скорее не гасло, а, наоборот, разгоралось каждое утро всё сильнее и сильнее, разгоняло ночную темноту, всё ярче и ярче расцвечивая всё небо. Потом вставало солнце.
В ту ночь Кружилин больше не ложился. Транспорт? Что ж, транспорт будет, думал он, расхаживая по комнате. Временно придётся снять с уборки какое-то количество автомашин, даже тракторов. А всё, что можно, вывозить на лошадях. Лошадей в районе много. Телеги, повозки… Прямо с утра надо собрать всех руководителей районных организаций, всех председателей колхозов, всем вместе, сообща с работниками завода, представить себе во всех деталях задачу и подумать, как её выполнить.
Цель была далека и по-прежнему труднодостижима. Но теперь появились какие-то возможности для её достижения. Всё остальное будет зависеть от людей, от того, как их организовать. А это уж другое дело, за это могут и должны спрашивать с районного комитета партии, с него лично.
Кружилин прошёл на кухню, поплескал в лицо холодной водой, вернулся в кабинет, подвинул лист чистой бумаги и стал составлять телефонограмму всем председателям колхозов, руководителям всех районных организаций…
* * * *
Припомнив всё это, Кружилин вздохнул.
Солнце грело не жарко, но ещё грело, под кирпичной стенкой было тепло, даже чуть припекало, и у спящего Хохлова на лбу выступили, как роса, капельки пота.
Кругом гремело, урчало, раздавались крики и ругань. Проходившие и пробегавшие мимо люди бросали на Кружилина и Хохлова сердитые взгляды: чего, дескать, два таких лба блаженствуют тут, в затишке?
Голова Хохлова чуть свалилась набок, обнажив похудевшую, заросшую грязной щетиной шею. Эта шея вызывала у Поликарпа Матвеевича жалость и сострадание.
Кружилину давно надо было ехать, но он не решался будить Хохлова, достал новую папиросу, чиркнул спичкой. Хохлова не могли пробудить рёв тракторов и экскаваторов, крики людей - ко всему он давно привык, - но от шипения загорающейся спички вздрогнул, открыл испуганные глаза, протянул облегчённо:
- А-а…
- Поспал маленько?
- Да вот… - виновато улыбнулся Хохлов. - Мне всё чудится - бомбы-зажигалки шипят. Они так же шипят, как спички, только громче. - Он дрожащей рукой вытер пот со лба. - И ещё - детский крик.
- Крик?
- Ага. У меня ведь… ещё там, дома, дочь сгорела, погибла. Семь лет ей было. Я не рассказывал…
Хохлов действительно не рассказывал, есть ли у него семья, где она, что с ней. Кружилин почему-то думал, что он одинок.
- Нынче в школу бы пошла, - продолжал Хохлов, глядя на носки грязных своих сапог. - А погибла - страшно вспомнить… Воздушный налёт был, ночью… Мы выбежали из дома во двор. Девочка споткнулась и упала. И тут посыпались эти зажигалки. Одна из них прямо возле неё закрутилась на асфальте… платьишко сразу вспыхнуло. Она ещё вскочила, закричала… И тут же рухнула, покатилась… И прямо к той же бомбе, в расплавленный асфальт… Всё это - в одну секунду, на глазах жены. Жена тоже чуть не бросилась на эту зажигалку, еле сумел оттащить.
Хохлов проговорил это и замолчал, по-прежнему разглядывая носки сапог. Но он ничего не видел, вероятно. Глаза его были тусклые, холодные, застывшие, в них ничего не отражалось.
- Да, я понимаю, - негромко сказал Кружилин.
- Не-ет, - мотнул головой Хохлов, - этого, не пережив, понять нельзя. Невозможно.
- А жена твоя… семья здесь сейчас?
- Где же ещё… Там, - кивнул он в сторону палаток. - Жена и дочь. Старшая. Последняя. Жена, думал, не выживет. Ничего, отходит. Молчалива только стала. Как немая. Но, я думаю, разговорится. Горе горем, а жить ведь надо. На работу стала выходить, это хорошо. Она плановик-экономист, а сейчас раствор делает для подстанции.
Кружилин вспомнил, как впервые увидел этого человека. В кабинет он вошёл бодро, бесцеремонно кинул на стол портфель, заговорил о делах каким-то лёгким, неунывающим тоном. А в это время где-то в эшелоне, под присмотром, видимо, дочери, ехала обезумевшая от горя жена. Каким же запасом жизнелюбия и душевной стойкости обладает этот человек?
Они ещё посидели минуты две-три в молчании.
- Так вот, Иван Иванович, я, собственно, насчёт палаток этих… В ноябре начнутся холода. Сегодня ночью мы на бюро решили…
- Да, да, я знаю - землянки… Савчук мне говорил. Чего ж вы меня на бюро не пригласили?
- Мы-то приглашали…
- Да, верно, кажется, приглашали, - потёр Хохлов заросший подбородок. - Чёрт, всё крутится, мешается в голове. С вечера я даже помнил. А ночью трансформаторы устанавливали, я должен был сам проследить… Землянки, землянки…
- Иного выхода у нас нет. И Савельев тоже так считает. Зимой жильё будем помаленьку строить.
- Он в Новосибирске всё ещё? Мне бы тоже с ним обговорить кой-чего надо. Я всё-таки инженер по сельхозмашинам. А теперь даже и неизвестно, что мы выпускать будем.
- Артиллерийские снаряды. Чего тут неизвестного?
- Снаряды! Но я не знаю, как снаряды делать! Я этого не умею. Сейчас надо уже думать над монтажом цехов, над установкой оборудования. А я не знаю, что, куда, как! И никто не знает. Никаких специалистов с оборонного завода не прибыло.
- Кажется, сегодня приезжают вместе с Савельевым.
- Да? Наконец-то! А землянки… - Хохлов вытащил истрёпанную тетрадку. - Вы на бюро вон об этой огромной котловине, кажется, говорили. Я её обследовал утром. И кое-что набросал тут. А что это за котловина?
- Не знаю. Когда я был маленький, старики говорили, что здесь был огромный пруд, который по деревянным трубам наполнялся из Громотушки - из ручья, что по деревне бежит. Потом трубы сгнили, пруд высох.
- Ну и отлично, что высох. Края котловины довольно круты, но это и хорошо. Экскаватором мы выберем по краям котловины грунт… Вот, смотрите…
В тетради Хохлова была нарисована эта продолговатая котловина с квадратными ячейками по краям. Рисунок походил на ожерелье и был по-своему красив.
- Дюжина ковшей - и землянка, собственно, готова. Остаётся накрыть её сверху чем-то. Лесу для этого, я думаю, найдём. Входы в землянки отсюда, снизу. Неудобно, но что поделаешь. А талые воды не затопляют котловину?
- Нет. На дне чуть водичка держится, пока почва не оттает.
- Отлично. Даже красиво будет: вокруг озера - роскошные особняки… - Хохлов перевернул страничку. - А вот подсчёты кое-какие. За полмесяца пятью экскаваторами землянок нароем достаточно. Ну а людей, конечно, на устройство этих землянок понадобится… Ну, тут проще - человек по пятьсот будем каждый день сюда направлять. Главное - накрыть их и входные двери тёплые сделать. Внутренность каждый уж по своему вкусу оборудует. Но общий принцип их устройства, мне кажется, должен быть такой…
Хохлов снова перевернул страницу, и Кружилин увидел нарисованный карандашом план землянки.
- Вход, как видите, снизу, со дна котловины, - пояснял Хохлов. - Дверь, по бокам - небольшие окна. Здесь сразу кухня, столовая - всё. А дальше - перегородка, за ней - спальня. Спальня тёмная, освещается только электричеством. Но зато тёплая, в тепле люди спать будут. Печь вот здесь, на обе половины. А?
"Кухня, столовая, спальня" - всё это в устах Хохлова звучало убедительно и серьёзно, будто он показывал планировку не примитивной землянки, а настоящего жилого дома.
- А может, на две, на три семьи одну землянку делать, а? - продолжал меж тем Хохлов. - Тут надо подумать, что скорее, что в данной обстановке экономнее даже не в смысле материала, а времени. Вот я планы и таких землянок набросал…
- Когда ты это успел всё, Иван Иванович? - с тихой грустью спросил Кружилин.
- Ну, это не сложно, это между делом. - Хохлов захлопнул тетрадь. - Сложнее другое. Автолавку вот ночью украли.
- Да, мне звонил начальник милиции. Ищут.
С автолавок в палаточном городке рабочим завода продавали продукты, одежду, обувь. Вообще, все товары, какие оказывались в Шантаре, в первую очередь направлялись сюда. На днях в райпотребсоюз поступила большая партия ситца, шерстяных тканей и рабочих сапог. Председатель райпотребсоюза распорядился нагрузить две автолавки и отправить в городок.
Машины с товарами и прибыли под вечер, часа полтора торговали. С наступлением темноты лавки опломбировали и, как всегда, сдали сторожу. В городке была с самого начала учреждена своя охрана, за небольшую дополнительную плату сторож согласился присматривать и за автолавками: чтобы не делать частых бесполезных перегонов, их на ночь оставляли в городке.
Сегодня утром и сторож, и одна из автолавок с тканями и сапогами исчезли. Это обнаружил милиционер Елизаров, который на рассвете решил проверить, всё ли спокойно в палаточном городке.
Сторожа, едва живого, оглушённого чем-то по голове, нашли за одной из палаток. Когда старика растолкали, он пощупал разбитую в кровь голову и заголосил:
- Провались она, эта охрана, и ваши деньги! Освобождайте немедля с должности… Ох, головушка расколотая!
- Кто автолавку угнал, какие люди? Не заметил? - допытывался Елизаров.
- Ничего не знаю. Мальчонку ищите лет десяти-двенадцати…
- Какой мальчишка? Какой он из себя?
- Откудова я знаю какой?! - закричал старик. - Темно было, откудова разглядеть? Шебаршит, говорит, чтой-то в машине. Я и приладился ухом к ейной… к машинной стене. Меня сзаду и дербалызнули…
- …Найдут, я думаю, эту автолавку. Куда они её денут, не иголка, - помолчав, сказал Кружилин, достал часы на ремешке. - Значит, насчёт землянок решено… Ого! Ну, я на станцию. Ты не поедешь встречать Савельева?
- Надо бы, да вот трансформаторы меня волнуют… Там, на станции, Савчук, он встретит…