Антон дотошно выспросил все подробности: как сидел Демьян, куда смотрел, что говорил.
- Да, ей-богу, ничего он не допёр… Ни один волосок у него не дрогнул.
- Может, так, а может, и эдак, - сказал вдруг Фёдор. - Он, Демьян, как змей хитрющий. Я бы, Антоха, смылся на твоём месте куда поглуше.
- Цыть ты! Куда он с такой лялькой?
- Правду Федьша говорит, - раздумчиво произнёс Антон.
- Да куда ты? Как ты с порченой рукой-то?
- Хорошо бы ещё помочить её в твоём вареве. Гноиться перестала, синюшность отходит. Да, может, так теперь, без полива, заживёт.
- Может, заживёт, а может, обратно гнить начнёт, - прежним тоном проговорил Фёдор. - Потому надо тебе залечь где поглуше и чтоб неподалёку. Чтоб, значит, могли мы незаметно доставлять еду с питьём да варево для руки. Сейчас тепло пока, недели две полежать можно…
- Ишь ты, - усмехнулся Антон, потрепал всклокоченную голову брата. И опять стал задумчивым. - Это бы, конечно, самое хорошее дело, чтобы вылечить её, проклятую, совсем. А есть такое место?
- Лес большой, - неуверенно проговорил Силантий. - Хотя, конечно, не шибко тут таёжно да глухоманно… Мужичишки везде лазают. Особенно бабёнки, язви их, за калиной.
- Есть, я думаю, одно место, - сказал Фёдор. - Кроме чертей рогатых, там ни одной живой души сроду не бывает.
- Где это? - спросил Антон.
- Где? А пещера-то в Змеином ущелье? На Звенигоре. Забыл, что ли? Верхи туда и обратно - до свету обернёмся.
- Чего чудишь, чего чудишь? - замотал бородёнкой Силантий. - Там этих гадюков на каждом кусту.
- Какие сейчас гадюки, бать? Они давно в норы позалезали, в спячку пошли. Я в лесу третьего дня целый клубок из-под старого пня выковырнул, - будто верёвки мёрзлые, чуть-чуть разве шевелятся. А на горе ещё холоднее. Антону тулуп дадим, одеяло… На неделе раз-другой я буду к нему ездить…
Посудив, порядив так и этак, пришли к одному: лучшего укрытия не найти. Силантий оседлал обоих жеребцов, сунул в мешок несколько ломтей копчёного мяса, немного муки, картошки, две булки хлеба, чугунок. Разлил в пустые бутылки, благо бутылок было много, настой из трав. В старый дождевик завернул тулуп, одеяло, подушку.
- С богом, сынок, - сказал он Антону. - Ночью будешь кипятить отвар да греть руку. Днём смотри не разжигай огня - дым увидят. Ты, Федьша, сразу назад, да не гони коней, не запаляй, до свету всё равно успеешь вернуться. Не дай бог утром Кафтанов с "собачником" своим заявится да увидит потных лошадей… С богом…
Фёдор проводил Антона к Звенигоре, к самому ущелью, в густых зарослях, за камнями, привязал лошадей и помог дотащить до пещеры тюк с одеждой. На заимку он вернулся ещё затемно. Дождик то переставал, то снова начинал нахлёстывать. Фёдор промок и замёрз.
- Слава тебе, господи, - перекрестился Силантий. - Ложись, спи. Только бы чёрт утром никого не принёс.
Ни утром, ни к вечеру на заимку никто не приехал. А утром следующего дня Силантий закричал с улицы:
- Фёдор! Сынок, выдь-ка…
Фёдор вышел из дома. Отец, согнувшись, ходил под окнами.
- Потерял чего?
- Нет, нашёл вроде. Гляди-ка…
На влажной, не просохшей ещё после дождика земле виднелись отпечатки чьих-то следов.
- Ну и что? - пожал плечами Фёдор. - Я вроде вчерась тут проходил.
- Дурак! У тебя сапоги-то кованые? То-то… А тут, гля, подковка… А это что? Будто кто кол в землю втыкал… Инютина это деревяшка…
Фёдор почувствовал, как ползёт холодный страх по животу.
- Так что ж… Может быть, он позавчерась и прошёл тут…
- Позавчерась дождик шёл всю ночь, замыло бы. А это свежие, сегодняшние следы. Гля, и тут… Вон, за конюшню повели. И вон, по двору.
Силантий долго ходил по заимке, угрюмо осматривая землю.
- Следят они, сынок, - сказал он, когда вернулись в дом. - Всю ночь выслеживали.
- Кто?
- Не знаю. Но Инютин с имя. Так-таки заметил, прохиндей, что три ложки на столе лежали. Господи, как это надоумил ты Антошку спровадить?! Успели-то как ещё?!
До вечера Силантий молчал. И Фёдор молчал, раздражённо подумывал об Антоне: "Припёрся, каторжник… Выпутывайся теперь… А ежели поймают его?"
Ночью они почти не спали, прислушивались, всматривались в тёмные окна. Но всё вроде было спокойно.
Перед рассветом Силантий прошептал тревожно:
- Гля, гля, Федька!.. Очнись ты…
Фёдор прохватился от дрёмы, приподнялся на постели.
- Гляди вон в среднее окошко… Не подходи к окну, отсюдова гляди…
За окном стояла темень, и ничего, кроме черноты, не было видно. Потом вдруг пыхнул огонёк - неясная какая-то искорка - и погас. Немного погодя опять засветилось… Было ясно - кто-то курил, стоя за деревом.
- А кто? - зашептал Силантий. - Демьян не курит.
У Фёдора защемило тоскливо сердце. Теперь не от страха даже, а от чего-то непонятного. Если бы не Антон, думал он, скоро, а может быть, даже вот сейчас, этой ночью, весь дом полыхал окнами, гремели бы песни, пьяные голоса, хохот, валялись бы по комнатам, шатались по двору пьяные, растрёпанные, полураздетые женщины…
До рассвета отец и сын пролежали в темноте с открытыми глазами, ожидая чего-то. Но ничего не случилось.
Утром Фёдор сказал отцу:
- Третий день, батя, он там один… Скоро жратва кончится у него. Что делать?
Не успел Силантий ответить, как знакомо застукотали колёса по корневищам.
- Едет, кажись, хозяин со своими… - метнулся к окну Фёдор.
Кафтанов действительно приехал, но один, без всегдашней компании, и непривычно трезвый. Силантий с Фёдором выскочили во двор, Фёдор схватил лошадь под уздцы, а старик хотел принять вожжи. Кафтанов бросил их ему в лицо, соскочил с пролётки и вдруг что есть силы вытянул Силантия плетью.
- Каторжников привечаешь тут, пёс вонючий?! Демьян? Инютин?! Где вы, сыщики?
От удара отец пошатнулся, упал на четвереньки.
Откуда-то из-за деревьев выбежал городской жандарм, кургузый, похожий на сову человечек в синей шинели, в фуражке, следом за ним ещё двое. У всех болтались, путались между ног шашки. За ними, подпрыгивая на деревяшке, бежал Инютин.
- Ну, сыщики, что ж вы?! Двое суток следили! Ты, господин унтер Дорофеев, чего молчишь?
- Так что, Михаил Лукич, ничего такого не заметили в их поведении, - ответил человек, похожий на сову. - Не знаем, что и думать. А по всем приметам, здесь где-то укрывается беглый Антон Савельев. В здешних местах.
- Тут он, тут, на заимке был, сломать бы мне последнюю ногу! - воскликнул Инютин. - Ранетый же он, а этот хрыч травяной настой варил. От ревматизма, дескать. А запах в избе кровяной был. Я знаю, научился различать, как ранетые люди, у которых раны гноятся, пахнут.
- Да чо городишь-то, Демьян? Одумайся! - прокричал Силантий. - Какой запах, какой ранетый? Побойся бога…
- Ты, каторжный родитель! - налетел на Силантия Инютин, грозя стоптать своей деревяшкой. - А почто три ложки на столе лежали? Кто это третий потчевался у вас? Кто на сеновале-то прятался? Ложка почти горячая ещё! Успели, сволочи, укрыть его! Куда, сказывай! - взвизгнул он, замахнувшись костылём.
- Потише ты, - вяло промолвил Кафтанов. - Ежели тут скрывается, узнаем. Ежели раненый, куда он убежит? Распрягайте жеребца, покормите. Ты, Фёдор, что там прижался? Тащи чего пожрать. И самогонки по кружке для молодцов сыщиков. Ишь продрогли, ночи-то уж холодные. Растапливай печь, Силантий, живо! - И пошёл в дом. За ним, гремя коваными сапогами по крыльцу, двинулись остальные.
…Через полчаса все немного захмелели. На крючковатом носу Дорофеева висели крупные капли пота.
- Из Томской тюрьмы он, Савельев, убежал, - рассказывал Дорофеев. - Нам в Николаевск сообщили: у вас, дескать, объявиться могёт. И объявился. Но улизнул, сволота. Вёрткий он. В одном месте совсем прижучили его - опять сквозь пальцы проскочил. С перебитой рукой, а уполз. Потом с ваших Шантаров сообщили - тута объявился. Мы - сюда. Пошарили в деревне - нету. Можа, думаем, в Михайловку подался, к родителям. Тоже вроде не заметно. А тут Демьян-то сообчил насчёт подозрений. Да-вот…
- Дурьи вы башки, - ухмыльнулся в бороду Кафтанов. - А у Инютина - у того и вовсе петушиная. Он давно Силантия с г… съесть хочет, вот и чудится ему. Да разве мне не сообщил бы Федьша, кабы его братец-каторжник тут объявился? Какой ему интерес его скрывать? А где интерес - это Фёдор, чую я, с малолетства понимать начинает. Парень он молоток. Большой человек с него вырастет, ежели подмочь на первых порах, на ноги поставить. А кто поставить может? А, Федьша?
- Кто же, окромя тебя, Михаил Лукич, - сказал Фёдор, подавая на стол ещё две бутылки самогону.
- Правильно. Садись-ка, парень, рядом. Отныне вообще твоё место рядом со мной. По левую руку. По правую-то Зиновий у меня, понятно, сын родной… Вот подрастёшь с годок-полтора ещё… - с Зиновием подружу тебя, хочу, чтобы друзья вы были.
Фёдор сел за стол рядом с Кафтановым.
- А этих сыщиков ты прощай, дурачьё ведь. Неужто ты бы не сказал мне, коли непутёвый брат твой тут объявился?
Силантий, ставивший в печь чугунок с водой, громыхнул ухватом, невольно глянул на сына. Но Фёдор даже не заметил отцовского взгляда.
- Сказал бы. Чего мне… - промолвил Фёдор.
- Ну, тогда и говори, - тем же тоном, мирно и дружески, произнёс Кафтанов.
- Да чего ты… об чём? - испуганно начал было Фёдор.
- Не крути глазами-то! - закричал вдруг Кафтанов и сразу схватил огромными ручищами Фёдора за горло. - Мудрец-молодец, кого перехитрить хочешь?! Соплей ещё не накопил, чтоб громко высморкаться, а туда же… Говори, где твой брат-каторжник?!
- Федька! Фёдор! - умоляюще вскрикнул сбоку отец.
Но не голос отца, не его насмерть испуганные глаза, вдруг злостью и гневом что-то вскипятили внутри Фёдора. Он вообще не понял в эту секунду, что с ним произошло, дёрнулся, пытаясь освободить шею из мёртвой хватки потных кафтановских рук, закричал пронзительно:
- Убери лапы, гад такой!!
- Что-о! - удивился Кафтанов.
Фёдоровы слова и голос были, видимо, настолько неожиданны, что Кафтанов чуть ослабил пальцы. Почувствовав это, Фёдор дёрнулся ещё раз. Жёсткие ногти Кафтанова до крови разодрали кожу на шее, но Фёдор вырвался всё-таки, в два прыжка отскочил к дверям.
- Поросятник! - ещё раз вгорячах выкрикнул Фёдор. Потёр шею и поглядел на закровеневшую ладонь. - Ещё лапается…
Кафтанов свирепо нагнул голову, громко засопел, сдёрнул со стены плеть. Фёдор сиганул с крыльца, метнулся стрелой за конюшню, оттуда - в лес.
* * * *
До самой темноты он пролежал в глухом таёжном овраге на ворохе сухих, опавших листьев, раздумывая: что же произошло? Он понимал, что с Кафтановым всё покончено. "Житьё-то на заимке было благодать… - метались у него в голове обрывки мыслей. - А там бы, дальше-то, и вовсе… Всё могло быть… Анна подросла бы… А теперь что? Антона этого чёрт принёс… Не могли его не в руку, а в другое место…" Фёдор аж зубами скрипел от обиды.
Неожиданно он почувствовал голод. "Куда мне теперь? На заимку? А ежели Кафтанов там? В деревню? А ежели они, жандармы эти да Инютин, ждут дома? К Антону, может? А что у него? Сам всё съел, зубами сейчас щёлкает. И потом - ежели на след наведу? Чёрт их знает, возьмут да подследят за мной. Нет, нельзя к Антону. Тогда-то уж точно будет известно, что знал я про Антона. А так ещё обойдётся, может. Батька, тот режь - не скажет… Уберётся Антон, и забудут все про это. Кто его видел-то у нас? Никто… Да нет, теперь уж не обойдётся. Как же я не сдержался-то, да ещё гадом, поросятником обозвал Кафтанова?! Не до смерти же он задавил бы меня…" Фёдор был ненавистен самому себе.
Ещё полежав, он решил идти в деревню.
Над головой в просвете между деревьями мигали холодные, тусклые звёзды. Временами налетал ветер-шатун, трепал вершины мохнатых сосен и голых уже почти берёз. Лес жутко и угрюмо шумел. Но Фёдора не пугали эти звуки, не боялся он и встречи в тёмном лесу с ночным зверем. Он просто не думал об этом, потому что думал всё время о другом: "Как же, как же я не сдержался? Обошлось бы, обошлось…"
К Михайловке Фёдор подошёл почти перед рассветом, пробрался задами на свой огород, долго лежал под ветхим плетнём, прислушиваясь. Над деревней стояла мёртвая тишина; казалось, что за несколько месяцев, пока он здесь не был, деревня обезлюдела, от неведомой болезни вымерли и люди, и собаки, и вся скотина, всякая живность…
Но нет, петухи, оказывается, не вымерли. Где-то далеко, на другом конце деревни, заставив Фёдора вздрогнуть, кукарекнул один, ему откликнулся другой, третий… Петушиный звон стоял над деревней минут пять и так же неожиданно оборвался, как и возник.
Когда начало светать, скрипнула дверь в сенцах. Фёдор узнал этот звук и ещё плотнее прижался к земле, намереваясь в случае чего вскочить с земли, перемахнуть через плетень, а там по чужим задворкам снова в лес. Кто-то неслышно вышел во двор, двинулся в дровяник. Вглядевшись сквозь серую муть, Фёдор узнал мать, бесшумно поднялся.
- Мама…
- Господи?! Кто это?
- Я это…
- Феденька… Сынок! - Мать подбежала к нему, жёсткими пальцами начала ощупывать его голову. - А батьку-то… увезли вчерась днём! Эти, жандармы… В Шантару увезли. А где Антошка-то? Что с ним? Рука у него поджила аль нет?
- Тише, мама… Значит, никого тут нету?
- А кому быть здеся? Я да Ванька… Наревелся он вчера, как батьку повезли. Демьян Инютин лучшую бричку запряг, не пожалел… Вся деревня взбаламутилась, чуть не до Звенигоры толпой, сказывают, рестанта провожали. Что теперя будет, Феденька? Антон ушёл, что ли, с заимки? Болтают - не нашли его там жандармы эти.
- Ушёл… На Звенигоре он, в пещерку мы его с батей спрятали. Голодный, однако, другой день сидит.
- Да как же? Голодом-то? Феденька…
- Тише ты! - прикрикнул Фёдор на мать. - Я тоже не сытый. Дай чего пожевать. Жандармы уехали, значит?
- Ага, вместе всех Инютин и отвёз. Обратно пустую бричку пригнал.
- А сам Кафтанов в деревне?
- Не видно вроде. Бог его знает.
Сидя за столом, Фёдор чувствовал, как сами собой закрываются от усталости глаза. Есть вроде уже и не хотелось. Пожевав хлеба, он отодвинул чашку с мятой картошкой.
- Глаза слипаются, мам… Я, почитай, две ночи не спал.
- Может, сынок, пересилишь себя да Антошке снесёшь чего поесть? - несмело спросила Устинья.
- Не помрёт до вечера.
- А может, уйти ему куда от греха подальше? Спрятаться получше? Ты бы обсказал ему всё…
- Лучше не спрячешься. Он ведь в Змеином ущелье сидит.
- Батюшки! Сдурели вы с батькой! - побледнела Устинья. - Да ить змеи гремучие заедят…
- Ничо не заедят, мам, - послышалось вдруг из тёмного угла. Там под рваным тряпьём спал десятилетний Ванька. - Мы туда прошлогод ходили осенью, Федька вон водил. Страху-то я натерпелся! А зря… Спят они осенью, змеюки-то…
- Как ходили? - обомлела Устинья. - Куда ходили?
- В ущелье это. - Ванька сел на своей постели, зевнул, стал протирать кулаками глаза. - Больша-ая, мам, ямина там, мешок такой каменный. Федька показывал…
- Ах ты паразит такой! - рассердился Фёдор. - Я для этого водил, чтоб ты рассказывал, да?!
- Чего ты? Я только говорю, что не обкусают Антона… И тебе, однако, там надо схорониться. Мне Кирька Инютин вчерась сказывал: "Тятьку твоего рестовали, и Федьку, говорит, вашего зарестуют, ежели поймают".
- Погодь-ка. - Фёдор подошёл к братишке, сел на корточки перед ним. - Ещё что он тебе говорил?
- Ещё чо? "Ещё, говорит, пытать вас с тятькой зачнут, чтобы признались, где Антошка затаился. Скипятят, говорит, чугунку воды да ноги-руки ваши будут туда совать…"
- Замолчи! - Устинья затрясла маленькой головой. - Чего ты слушаешь болтунов всяких? Где это видано, чтобы людей… живьём-то в кипяток?
- Мне что? Он говорил - я слухал. Эта Анфиска толстомясая, которая рядом с Инютиными-то живёт, ка-ак ударится в рёв. От страха. А я не плакал, потому что не поверил. Только потом уже, когда тятьку повезли, жутко стало… А вдруг да правду в чугунку? А, Федька?
- Врёт он…
- Ага, и Анфиска после сказала, что врёт. Это когда уж тятьку повезли. "Ты, говорит, не хнычь, брешет всё Кирька, токо, если Федька объявится, не сказывай Кирьке…"
- Это почто же? - нахмурился Фёдор.
- А Кирьке отец последить велел, не появишься ли ты в деревне. Он, соплюха такой, вчерась весь день возле нашей избы крутился. И у меня сколь разов спрашивал, не приехал ли ты с заимки.
- А ты… а ты что?
- Дак тебя не было… Нету, говорю.
- А если бы приехал? Что бы ты? Сказал?
- Со всех ног побежал бы доносить… Ещё разулся бы, чтоб легче бежать. - Голосишко его дрожал и рвался от какой-то мальчишеской ненависти. - Он, конопатый гад, фабричными ботинками хвастается. Отец ему нынче купил в Шантаре. Чёрные, как дёготь, с узором на носках, а подошвы жёлтые… - Ванька помолчал, подумал о чём-то и продолжал: - Носки с узорами, а ровно железные. На той неделе мы в похоронки играли. Мы вместе с Анфиской и схоронились за амбаром. Ещё Анна Кафтанова с нами. Он нашёл нас да ка-ак пнул меня под зад ботинком своим… "Не хоронись, говорит, вместе с Анфиской". Зараза такая… А к Антону, когда еду понесёшь, возьми меня, а? Али давай я один схожу, снесу ему. Я ить знаю, где та пещера… А ты поспи…
- Я те пойду! - строго произнёс Фёдор, поднимаясь с корточек. - Ещё не все гадюки заснули-то… И заикнись у меня кому, что я дома…
- Я что, дурак? - обиженно сказал мальчишка.
…До вечера Фёдор проспал на чердаке. Когда открыл глаза, то первое, что увидел, - тоненький пучок света. Он пробивался сквозь дырку в крыше и перечёркивал наискось, снизу вверх, тёмное пространство чердака. В этом лучике густо плясали пылинки.
"Вечер уже", - понял Фёдор. Он не раз видел этот лучик и знал, что утром он перечёркивал чердак сверху вниз, в полдень тянулся прямо от одного края дощатой крыши до другого, а к вечеру полз вверх.
Было душно, пахло пылью и сухими берёзовыми вениками, которые связками висели под самой крышей.
Фёдор прислушался - в избе стояла тишина. Только на улице, рядом с избой, кричали ребятишки. "В бабки играют, - определил Фёдор, различив голос младшего брата. - Опять Ваньке под зад ботинком даст Инютин этот, сволочь, ежели проиграет. Ишь как орёт…"
В голову ему плеснулась злость. "Распинался, паршивец такой… Я те отверну за Ваньку нос вместе с головой! Запищишь!" Одновременно с этим Фёдор вспомнил, как душил его вчера утром Кафтанов своими ручищами. "Гад-поросятник! - больно застучало у него в висках, гнев и обида захлестнули Фёдора. - Всё бы вам под зад нас да за горло… Привыкли, сволочи… Вон, шею не повернуть, всю покорябал когтями. Ещё бы маленько - до хрящей продрал. Ну, погоди, погоди, я тебя тоже как-нибудь за горло-то ухвачу…"
Фёдор пощупал шею. Раскорябанные места присохли, но во время сна короста в каком-то месте, видимо, оторвалась, и, едва Фёдор коснулся шеи пальцами, кожу сильно защипало. Это ещё больше распалило его. "Ишь, обезьяна волосатая, изуродовал как! Нет, погоди, и я тебя ухвачу за жирную шею, не так ещё раскровеню… А то - где Антон! Найдёте вы его, как же… Разевайте рот пошире, чтоб мимо не пролетело…"