Из ниши вылезать не хотелось. Андрейка лежал тихо и размышлял. На этой платформе лес, на соседней - тюки с сеном, а дальше бензиновые цистерны. Куда сейчас могут везти лес, сено и бензин? Конечно, на фронт. Лес - для блиндажей, сено для кавалерийских лошадей, бензин - для самолётов.
Так-то так, а вдруг всё-таки состав следует в противоположную сторону? Нет, сначала надо узнать, в какой стороне Москва.
Узнать это согласно его плану было проще простого: надо пойти на перрон и посмотреть, в какую сторону отходят пассажирские поезда, на стенках которых прибиты таблички: "Владивосток - Москва", или "Иркутск - Москва", или "Новосибирск - Москва". А потом следовало высмотреть любой товарняк, двинувшийся в ту же сторону, и, пока он не набрал скорости, прицепиться на него.
Андрейка с сожалением вылез из своей ниши. Наступал рассвет, чёрное небо над головой светлело, паровозные дымы стали будто выше. Он спрыгнул на землю и, перебираясь через составы, направился к вокзалу.
Когда уже почти вышел на пассажирскую платформу, мимо прогрохотал поезд. Паровоз появился неожиданно, словно вырос из-под земли, сипло и свирепо загудел. Этот рёв застал Андрейку посреди путей и словно пригвоздил к месту. Паровоз быстро приближался, стремительно увеличиваясь в размерах. Андрейка видел его чёрный плоский круглый лоб, красную, похожую на свирепый оскал решётку над передними колёсами-бегунками, короткую, конусом книзу трубу, из которой моталась грива чёрного дыма. Он всё видел, он понимал, что паровоз сейчас сомнёт и раздавит его, как муху, но с места двинуться не мог, ноги его словно прикипели.
Как и когда Андрейка успел отскочить в сторону, он не помнил. Почувствовал только, что его обдало ветром и жаром, да увидел, как чумазый машинист, блеснув глазами, погрозил сверху, из своей будки, чёрным кулаком.
Андрейка проводил взглядом машиниста и виновато опустил голову, слушая, как часто колотится от испуга сердце. Поезд всё грохотал и грохотал мимо - состав был длинный.
Но едва приподнял голову, тотчас забыл и про машиниста и про свой испуг. Танки! Танки! На открытых платформах пролетающего мимо поезда стояли танки! А танки - это не лес и не бензин, в тыл их не повезут. Конечно же, этот состав идёт в сторону Москвы, на фронт! Вот, оказывается, как ещё можно узнать, в какой стороне фронт! А он, болван, в своём плане этого не предусмотрел, он надеялся это узнать с помощью табличек на пассажирских поездах. Вот дурак, вот дурак!
Андрейка крутнулся от радости, заспешил назад, снова перелезая через тормозные площадки, ныряя под вагоны. "Отыскать, отыскать ту платформу с лесом… - мелькало у него в голове. - Состав приметный - лес, бензиновые цистерны, тюки прессованного сена. Если состав тронется в противоположную сторону, чем этот, с танками, сразу соскочу и сяду на другой какой-нибудь. А если в ту же, это будет удача из удач. Там, под брёвнами, тепло и тихо. И от дождя мало-мальски укрытие… Только где он, тот состав? Неужели ушёл? Неужели ушёл?"
Железнодорожный состав, в котором была так полюбившаяся Андрейке платформа с лесом, стоял на месте. Андрейка отыскал его, когда совсем рассвело, забился в свою нишу, вытянувшись во весь рост, и блаженно улыбнулся. "Ну вот…"
Состав стоял ещё долго, - может, час, может, два. Андрейка лежал терпеливо. Наконец послышался глухой металлический лязг, эти звуки всё нарастали, приближались, платформа, на которой устроился Андрейка, дрогнула, тронулась с места. Металлический грохот, затихая, уплыл в хвост состава. Редко и тихо пока начали стучать на стыках рельсов колёса.
Андрейка выполз из своего укрытия, глянул вправо, влево. И засмеялся облегчённо: состав двинулся именно в ту сторону, куда прогрохотал эшелон с танками.
Через несколько минут состав миновал выходные стрелки и начал набирать скорость. Мелькнули последние станционные постройки, проплыла мимо какая-то церковь, всё быстрее потекли назад маленькие деревянные, почерневшие от дождей домишки. И вдруг совсем неожиданно состав загремел по огромному железнодорожному мосту.
Такого большого моста и такой широкой реки Андрейка ещё не видел. Это не то что Громотуха, раз в пять, наверное, пошире. Вон и пароходы по ней ходят.
Андрейка смотрел сквозь мелькавшие фермы на большой белый пароход, за которым тянулся пенящийся след, на тяжёлые, свинцовые волны, которые расходятся от бортов в разные стороны, и вдруг почувствовал, что хочет пить. "Эх, чёрт, как же я? - угрюмо подумал он. - Надо было там, в Новосибирске, набрать воды. Ну ничего, где-нибудь поезд остановится же, и наберу".
Скоро остались позади и мост, и река с пароходом, и город, поезд шёл теперь степью. Вдалеке мелькали деревушки, но Андрейке глядеть на них надоело, он встал и осторожно перебрался на платформу с тюками прессованного сена. Тюки были сложены пирамидой, каждый тюк крепко прошит толстой проволокой. Он попробовал надёргать из тюков сена, но это ему не удалось. Рискуя сорваться, он облазил всю платформу, надеясь найти где-нибудь распустившийся тюк. Но не нашёл, вернулся назад. "Ладно, и без подстилки доеду. Подумаешь…"
А пить между тем хотелось всё сильнее. Во рту сохло, язык сделался шершавым. Вагонные колёса стучали и стучали не переставая, нагоняя дремоту. Но и спать Андрейка не мог. Едва закрывал глаза, чудился ему тот белый пароход, рассекавший тупым носом тяжёлые волны неизвестной реки, и пить хотелось ещё сильнее.
А состав, как назло, часто пересекал небольшие речки и речушки. Они хоть были и небольшие, но из них могли напиться, думал Андрейка, и сто, и двести, и тысяча человек. Ах, если бы поезд взял да остановился по какой-нибудь причине возле одной из речушек!
Но возле речек состав не останавливался. Он вообще не останавливался долго, может быть, несколько часов. Солнце, во всяком случае, поднялось высоко, оно освещало унылые, пустынные поля, колхозные пашни, хлеб с которых был давно убран, а низкая стерня измята и вытоптана скотом.
Когда Андрейке стало совсем невмоготу, когда во рту, в горле от жажды перегорело начисто, поезд начал заметно сбавлять скорость, колёса застучали реже. Андрейка перегнулся через борт платформы. Однако то, что увидел впереди, его не очень обрадовало: впереди торчал входной семафор, за семафором виднелся одинокий дощатый барак. Разъезд, что ли, какой? "Если б станция, была бы водогрейка, - невесело размышлял он. - Подошёл бы и набрал полный котелок воды. А тут что? Конечно, раз тут живут люди, есть у них и вода. Но зайти в барак и попросить - опасно. Кто, спросят, такой, почему на товарняке едешь, куда? И - влипнешь. Да ещё и остановится ли состав?"
Состав ещё больше замедлил ход и остановился. Платформа, на которой пристроился Андрейка, очутилась как раз напротив барака. А рядом с бараком… Андрейка даже закрыл глаза и замотал головой, пытаясь сбросить наваждение… Рядом с бараком, метрах, может, в двадцати от него, торчал из-под земли колодезный сруб, и какая-то женщина, нет, девчонка вроде, доставала из колодца деревянной бадьёй воду, переливала её в стоящие на земле вёдра.
Попросить… попросить котелок воды?! Или - не надо, опасно ведь! Или попросить, может, ничего, не догадается, куда он едет? - замелькало у него в голове. Нет, нет, опасно. Девчонка, может, ничего и не спросит, а скажет о нём взрослым. Те или сейчас же снимут его с поезда, или по телефону (а в бараке наверняка телефон есть!) позвонят на ближайшую станцию: подозрительный, мол, человек на товарняке едет, проверьте…
Но перед глазами сверкала, переливалась искрами струя холодной, хрустальной воды, льющаяся из тяжёлой деревянной бадьи в оцинкованные вёдра. Андрейка почувствовал во рту вкус этой воды, и у него в горле прошла какая-то судорога. Он глянул вперёд - выходной семафор был ещё закрыт. И его руки сами собой развязали мешок, выдернули оттуда котелок. Сбросив с плеч тужурку, он спрыгнул на землю, закричал:
- Э-эй! Погоди…
Девчонка у колодца обернулась.
- Слушай… скорее, скорее! - прокричал он, подбегая к ней. - Дай скорее воды! Дай мне воды…
И, не обращая внимания на испуганно попятившуюся девчонку в рваном пиджаке, подпоясанном стареньким широким армейским ремнём, зачерпнул котелком из стоящего на земле ведра, обливаясь, начал жадно, крупными глотками пить.
Вода была холодная, ледяная. После двух-трёх глотков у него заломило зубы, на глазах выступили слёзы.
- Ты… кто такой? - спросила девчонка.
- Так, человек я, - ответил он, прижимая ладонью щеку, пытаясь унять ломоту в зубах. И снова принялся пить.
Девчонка всё смотрела на него широко открытыми глазами.
- Ты на этом товарняке зайцем едешь?
- Еду… Только не зайцем, а лисицей.
Девочка прыснула в кулачок. И Андрейка вдруг попросил:
- Ты не говори никому, что я еду. Ладно?
- Ладно, - пообещала девчонка. - Набери с собой полный котелок, если надо. Только в ведро не лезь больше, давай я налью.
Она стала наливать воду из ведра, но в это время свистнул паровоз, и состав тронулся.
- Ой, отстанешь! - пискнула девчонка.
Расплёскивая воду, Андрейка побежал к составу. Он бежал, а платформа с лесом, на которой лежал его мешок с продуктами, всё удалялась и удалялась. "Отстал! Отстал! - колотилось в голове. - А там, в мешке, хлеб и сало… Там тужурка… Как я теперь? Как я теперь?"
Испуг и растерянность сковывали ноги, они сделались тяжёлыми, он едва отрывал их от земли. Рельсы лежали на невысокой насыпи, бежать было неудобно. "Отстал! Отстал…"
А мимо проплывали цистерны, крытые вагоны, снова цистерны. Состав шёл всё быстрее. Поняв, что свою платформу ему не догнать, он отшвырнул котелок с остатками воды и, рискуя попасть под колёса, попробовал прицепиться к любому вагону. Но попытка его окончилась плачевно, он сорвался, упал, скатился вниз по насыпи, до крови ободрав колено. Однако, не чувствуя боли, вскочил.
Мимо проплывал последний вагон.
- Руку, сынок, давай, руку! - услышал он чей-то голос и увидел склонившегося с тормозной площадки последнего вагона усатого человека. Стоя на нижней ступеньке, он держался одной рукой за железный поручень, а другую протягивал ему.
Андрейка хотел ухватиться за протянутую руку, но его ладонь только скользнула по рукаву пиджака, и последний вагон стал отдаляться - вот на полметра, вот на метр, на полтора…
- Дяденька… дяденька! - в отчаянии крикнул Андрейка.
- А ты поднажми, поднажми, сынок! - закричал усатый. - Один рывок… Сделай последний рывок!
Андрейка и сам понимая, что, если не сделать сейчас последнего, решающего рывка, - прощай и тужурка, и мешок с продуктами, а без еды ему уж и вовсе до фронта не доехать. И он сделал…
- Держи-и!
Он почувствовал, как что-то ударило его по лицу. Он не видел, что его ударило, но мгновенно догадался, что человек бросил ему верёвку или ремень, и так же мгновенно ухватился за спасительный конец, ухватился удачно и так крепко, что никакая сила в мире не заставила бы его теперь разжать руки.
Усатый заволок его на тормозную площадку. Всё ещё сжимая в побелевших кулаках конец ремня, Андрейка увидел, что сбоку мелькают кустарники, услышал, как стучат под ним колёса. Только тогда понял, что всё-таки не отстал от поезда, и облегчённо рассмеялся.
- А ловко я тебя, словно рыбину из пруда выволок, - сказал усатый, опускаясь на корточки. И подмигнул: - А ты молодец, крепко ухватился. Ей-богу, молодец.
- Спасибо вам, а то я бы отстал, - сказал Андрейка и встал, пошатываясь. В груди у него ныло, словно по ней долго колотили палками, и жгло. Снова хотелось пить. - А там, на платформе с лесом, у меня мешок с хлебом и тужурка.
- Да я, понимаешь, тоже боялся, что ты отстанешь. Я же тебе крикнул, когда ты к колодцу побежал: "Скорей, парень!" Разве ты не слышал?
- Не-ет, - мотнул головой Андрейка, с удивлением разглядывая необыкновенного человека. - А вы кто?
- Да я кондуктор. Вот сопровождаю составы туда-сюда… Ничего, всё обошлось. А мешок и тужурка никуда не денутся. Скоро будет станция, возьмёшь свои вещи. Ты как хочешь дальше ехать - на той платформе или здесь, со мной? Давай со мной, а то скучно мне одному.
- Не знаю. - Андрейка поглядывал теперь на усатого с опаской, пытаясь оценить: в какое же положение он попал? Хоть этот человек с виду и добрый, ремень догадался ему бросить, - а что, если возьмёт да и сдаст его на ближайшей станции в милицию?
Пока вроде о таком намерении кондуктора ничего не говорило. Он стоял опершись локтями на барьер тормозной площадки, грыз семечки, а шелуху сплёвывал на змеившиеся из-под вагона рельсы. А может, он и хороший человек, размышлял далее Андрейка. Есть же такие добрые люди, которые понимают ребят, помогают им всегда и во всём. Может быть, и этот поймёт и поможет ему добраться до фронта. Однако на всякий случай распространяться о том, куда он, Андрейка, едет, не следует. Да и вообще неплохо бы от него улизнуть для верности. Только мешок с хлебом и тужурку как выручить?
Кончив грызть семечки, кондуктор снял со стенки вагона дождевик, расстелил его на полу, уселся, поставил себе на колени железный сундучок, принялся выкладывать из него помидоры, варёные яйца, хлеб.
- Присаживайся, Василий Иванович, закусим, чтоб веселее было ехать.
- Я не Василий Иванович, я Андрейка Савельев.
- А-а… Ну ладно. А меня зовут Николай Петрович… Андрей Савельев? Постой, постой! - Кондуктор, намеревавшийся разрезать краюху хлеба, забыл про краюху и нож, удивлённо посмотрел на Андрейку. - Ты не Зинаиды Ивановны Савельевой сынок? Которая у нас в Новосибирске на вокзале кассиршей работает?
- Нет, - мотнул головой Андрейка.
- Как же нет?! - сделал вдруг строгие глаза кондуктор. - Да ведь это ты… ну, точно. Чего же ты отпираешься? Ты же ко мне в огород нынче летом залез, все помидоры потоптал!
- Да вы что, Николай Петрович? Какой огород? Какие помидоры? Я вовсе не в Новосибирске живу, а в Шантаре. Село есть такое, Шантара называется…
- А-а… - опять протянул кондуктор, глаза его сделались добрыми. - Ну, извини, обознался. А Шантару я знаю, сколько раз поезда сопровождал туда. Речка там у вас ещё… как её? Красивая такая…
- Громотуха.
- Точно. А когда подъезжаешь, гору вашу издалека видно.
- Видно, - согласился Андрейка. - Гора у нас тоже красивая и зовётся хорошо - Звенигора.
- Верно, хорошо. Отчего она так называется? Звенит, что ли?
- Не знаю. А вот когда долго-долго смотришь на неё, особенно если день тихий и солнечный, то и чудится, будто звенит потихоньку.
- Ну, теперь я верю, что ты из Шантары, - сказал Николай Петрович. - Вот же надо, как обознался… Ты извини.
- Ничего, - великодушно ответил Андрейка.
- Давай ешь, Андрей, не стесняйся.
- Попить бы сперва.
- А вот фляжка. Пей на здоровье.
Колёса стучали наперебой, торопливо и весело, по бокам мелькали давно осыпавшиеся берёзовые рощицы. Андрейка, напившись, за обе щеки уплетал сперва помидоры, потом принялся за яйца. А на душе было всё-таки неспокойно, тревожно. Его не покидало смутное ощущение, что сейчас, в разговоре с кондуктором, он сделал какую-то крупную промашку. Но какую - понять пока не мог.
Когда поели, Николай Петрович убрал остатки хлеба и помидоров в свой сундучок, закурил и сказал:
- Да, любил я в вашу Шантару ездить. Дорога туда красивая - леса, холмы, распадки. А тут что, степь голая да эти унылые берёзовые рощи. А ты куда едешь-то, на фронт?
Андрейка ожидал этого вопроса и готовился к нему. И всё-таки, когда услышал его, растерялся.
- Я-то? Да вы что?.. Нет, я так… в гости к бабушке. Она у меня тут недалеко живёт. Я скоро сойду.
- На какой станции?
- А вот… как будет первая крупная станция, так и сойду.
Николай Петрович рассмеялся, нахлобучил ему шапку на глаза.
- Чего вы?
- А врёшь здорово. Я же вижу - на фронт. Зря таишься. Но это дело твоё, можешь сойти где хочешь. А только если на фронт, с этого поезда сходить не советую. Он как раз прямо на фронт и едет.
- Прямо? Я так и решил! - воскликнул Андрейка почти восторженно. - Потому что куда, думаю, бензин сейчас могут везти? На фронт только… - И осёкся, поняв, что теперь-то уж выдал себя с головой.
- Правильно думал, молодец. Ты вообще, гляжу, геройский парень, я люблю таких. Я-то лично сопровождаю этот поезд только до станции Чулымской. А дальше другой кондуктор поедет. Он мой хороший знакомый. Я попрошу, чтобы он разрешил тебе на этой же площадке и дальше ехать. Потом мой знакомый попросит следующего кондуктора, а тот - ещё следующего… Так и довезут они тебя до самого фронта. Попросить?
Андрейка не знал, что отвечать. Сказать "попросите" - означало, думал он, откровенно сознаться, куда он едет. Он молчал.
- Ну, гляди. Здесь, на площадке, всё-таки не так дует, и крыша над головой. А на платформе, если дождик пойдёт, тебя промочит сразу. Кроме того, любой милиционер может с поезда снять. А здесь, с кондуктором, тепло и безопасно.
Андрейка вздохнул. Конечно, преимущества езды на тормозной площадке были очевидны. Но, с другой стороны, есть и опасность. А что, если какой-нибудь из кондукторов окажется не таким добрым и душевным человеком, как Николай Петрович, возьмёт да и сдаст его первому попавшемуся милиционеру?
Он ещё раз вздохнул, поглядел на Николая Петровича. Тот, сидя на дождевике, возился с фонарями, протирал стёкла куском ветоши. Потом отставил фонари к стенке, поднял дождевик, отряхнул, повесил на вбитый в стенку гвоздь, облокотился о низкий барьерчик тормозной площадки и опять начал грызть семечки.
- А ты хочешь? - протянул он Андрейке полную горсть.
Андрейка встал рядом с ним, тоже принялся за семечки.
Николай Петрович больше ничего не расспрашивал, ответа на своё предложение не требовал. И это Андрейке нравилось. И правильно, размышлял он, настоящий мужчина не должен сто раз повторять одно и то же. Высказался однажды - и довольно. Теперь его, Андрейкино, дело - думать, размышлять и принимать решение. Но какое же решение принять?
- Ладно, - пугаясь всё-таки этого слова, произнёс Андрейка. - Поговорите со своим знакомым кондуктором, я согласен.
- Это разумно, - кивнул Николай Петрович. - Молодец.
На первой же остановке они вместе сбегали к платформе, взяли Андрейкин мешок и тужурку, вернулись на тормозную площадку. Потом ещё много раз поезд останавливался на полустанках и небольших станциях, забитых товарняками. Андрейка не таясь спрыгивал на землю, ходил возле вагона, разминал ноги. Пробегавшие мимо железнодорожники не обращали на него никакого внимания. "Хорошо!" - радовался Андрейка. И снова их состав мчался вперёд, одну за другой оставляя позади станции, полустанки, деревушки, Андрейка несколько раз принимался рассказывать Николаю Петровичу о Шантаре, о Звенигоре, о Громотухе, всё время почему-то сворачивая на рыбалку:
- А окуни в Громотухе - ну прямо звери. Ка-ак клюнет - ровно по удилищу кто палкой долбанёт. Приезжайте на Громотуху, как я вернусь после войны, порыбачим. А, приедете?
- Конечно, Андрейка. Теперь мы друзья с тобой.
Иногда Андрейка умолкал, долго смотрел на мелькающие по сторонам перелески.