Часть третья
ВЕЛИКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Начавшаяся так неожиданно война странным образом повлияла на отношения Семёна и Веры. Война будто проложила между ними незримую полосу отчуждения, преодолеть которую не могли, а может быть, не хотели ни он, ни она. Виделись они редко, говорить им как-то было не о чем. Чувствуя это, они старались побыстрее разойтись.
Однажды вечером Семён вышел из дома покурить перед сном.
- Сём… - окликнула его из-за плетня Вера.
- А-а… Здравствуй. - Он подошёл к ней.
- Я давно стою тут, думаю - выйдешь, может. Сходим в кино, а? Мы давно с тобой никуда не ходили.
- Ну, пойдём, - без особого желания согласился Семён.
Они молча дошли до клуба. Молча посидели там, так же молча вернулись. Вера была тихой, задумчивой.
Прощаясь, она прильнула вдруг к нему, зашептала:
- Как же со свадьбой теперь, Сёмушка? Мы договорились: осенью - и вот осень… И - война. Тебя на войну могут взять. Ты даже добровольцем хочешь, я слышала… А?
- Ну, дальше? - проговорил он, чуть отстраняясь.
- А как же я, если поженимся? С ребёнком могу остаться…
- Значит, не надо пока никакой свадьбы. Только и всего.
И он, чувствуя знакомую неприязнь к Вере, оттолкнул прилипшее к нему тело. И тогда она беззвучно заплакала.
- Я знаю, ты думаешь: вот, мол, какая она, и хочется и колется, - заговорила Вера вполголоса, вытирая платочком слёзы. - Да, я боюсь… Боюсь остаться вдовой, не успев и замуж выйти. Пуля - она там никого не разбирает.
- Замолчи! - вскрикнул Семён. - Чего ты меня раньше времени хоронишь?
- Ты прости… - Она ткнула мокрое лицо ему в грудь. - Я баба, по-бабьи и рассуждаю… Но я люблю тебя, люблю…
Разговор в тот вечер получился у них длинный, путаный и тяжёлый. Договорились, что свадьбу надо отложить до окончания войны. И когда договорились, облегчённо вздохнули, будто оба сбросили с плеч какую-то тяжесть. Снова прилипнув к Семёну, она говорила:
- А я, Сём, буду ждать, коли ты на фронт… Я соблюду себя. Хоть год, хоть десять лет ждать буду…
Этот вечер ещё более увеличил полоску отчуждения между ними, превратил её в трещину, которая начала расходиться всё шире. Десять лет будет ждать? - думал он о Вере. Слова всё это, потому что… потому что в их отношениях всегда не хватало чего-то главного, и непонятно сейчас было, зачем они когда-то целовались, договорились даже о свадьбе…
Потом Колька Инютин сообщил, что Алейников приходил свататься к Вере. Это событие даже и не встревожило Семёна, удивило только. Как-то не верилось, чтобы Алейников, угрюмый и мрачный человек, вызывающий одним своим видом у всех, в том числе и у Семёна, неприятный холодок в груди, был способен к кому-то посвататься, а тем более к Вере, которая была на тридцать лет моложе его. Во всяком случае, Семён не испытывал желания немедленно бежать к Вере и выяснять подробности необычного сватовства. "Ну, посмотрим", - с любопытством сказал он самому себе.
Недели через три, торопясь на работу, Семён нагнал Веру. Она шла вдоль улицы медленно, разглядывала покрытые густым инеем стебли пожухлых бурьянов, торчащих под заборами и плетнями. Он поздоровался. Вера взмахнула ресницами, жёлтые точки в её глазах дрогнули.
- Это… чего ты? - И, к изумлению, Семён различил в своём голосе лёгкую горечь и подозрение.
- Что?
- Испугалась будто.
- Не знаю. Неожиданно ты…
Улицы были ещё безлюдными, солнце находилось пока далеко за горизонтом. Но воздух уже теплел, иней на деревьях и на крышах домов начал таять, с веток капало.
- Ты, Сёмка, совсем забыл меня, - проговорила Вера, поправляя на голове платок. - Хоть бы раз в полмесяца приглашал куда-нибудь… На танцы или в кино.
Семён чувствовал: говорит она просто так, потому что надо что-то сказать, а на самом деле рада, что он никуда не приглашает, не тревожит её. И снова ощутил горечь и обиду.
- Не до танцев, - сказал он. - Измотаешься за день - руки-ноги гудят. Я ведь окончательно работаю теперь на заводе. И трактористом и грузчиком - всё вместе.
- Как - окончательно? - заинтересованно спросила она.
- А так… Директор завода пришёл в МТС, отобрал по списку трактористов, слесарей, механиков, которые помоложе. Нашего согласия даже и не спросили.
- Погоди… Но ведь тогда… Завод-то военный. Тебя же от войны навсегда могут забронировать. - Она остановилась.
- Это - уже. Но я всё равно добровольцем буду проситься. Я два заявления в военкомат подавал, напишу и третье.
Она опустила глаза, пошла дальше.
Дед Евсей, как обычно, подметал возле райкомовского крыльца. Увидев Веру, прекратил работу.
- Поликарп-то Матвеич тебя уж дожидается, бумаги там какие-то у него шибко срочные, - сказал старик, видя, что Вера проходит мимо.
- Сейчас, - бросила она, не оборачиваясь.
Завернув за угол, Вера остановилась, взяла Семёна за отвороты мятого пиджака, приподнялась на носках, поцеловала в щёку холодными губами.
- Хоть так встретились, и то хорошо.
- А может, и это ни к чему? - с усмешкой спросил Семён. - Колька говорил, к тебе Алейников сватается.
Тонкие брови её взметнулись, в глазах опять досадливо шевельнулись жёлтые точечки.
- А-а, да ну его! Смехота одна с этим Алейниковым… Я расскажу тебе всё сама об его сватовстве - нахохочешься…
Она произнесла это и осеклась, тоненькие дужки её бровей мелко-мелко задрожали, лицо пошло красными пятнами. Она уронила руки и отступила на шаг.
Семён в первые секунды не донял, что с ней произошло. Он чувствовал только - из-за угла кто-то вышел и остановился за его спиной. Обернувшись, увидел Алейникова. Тот стоял и смотрел из-под низко надвинутого жёсткого козырька фуражки то на Веру, то на Семёна.
- Чего вам? - грубо спросил Семён.
- Да, собственно, ничего. Извините. Здравствуй, Вера.
Она пошевелила губами, но звука не получилось. Лицо её полыхало теперь горячо и густо.
- Извините, - ещё раз сказал Алейников и пошёл.
- Смехота, говоришь? - Семён засунул кулаки в карманы.
- Семён! Сёма…
- И верно - смехота.
И он круто повернулся, быстро зашагал не оборачиваясь, хотя слышал, что Вера бежит за ним.
- Сёма, я всё расскажу тебе, объясню…
- Всё и так ясно!
Она отстала.
"Ясно! Ясно!" - колотились у него в голове, обида и возмущение. Но когда он, остервенело дёргая рычаги, вывел трактор с заводской территории и на третьей скорости погнал его на станцию, подумал вдруг: а что, собственно, ясно? Чего он взъерепенился так? Обиделся из-за чего? Разве Вера виновата, что Алейникову взбрело в голову посвататься к ней? Надо действительно поговорить с ней обо всём спокойно.
В тот же день, вечером, выйдя из дома, Семён крикнул болтавшемуся на улице Кольке:
- Ну-ка, позови сеструху, Николай Кирьянович!
- Хе, позови… Нету её дома. Она с работы теперь всегда за полночь возвращается. Понял? - многозначительно спросил Колька. - Вот и кумекай.
Это "кумекай" обожгло его, хлестнуло как плетью. Так вот почему у Верки так испуганно взметнулись брови, когда подошёл Алейников, вот почему забегали рыжие её глаза! Она же… она попросту обманывает его, Семёна! И свадьбу уговорила, убедила до окончания войны отложить! Она просто решила отделаться от него…
В эту минуту Семён забыл уже, что сам по неделям избегал с Верой всяких встреч, сам почувствовал облегчение, когда Вера сбивчиво и невнятно предложила отложить свадьбу. Гнев и обида захлестнули его. Чувствуя себя оскорблённым, он, не зная даже зачем, побежал к райкому партии.
Здание райкома было погружено в темноту, лишь на втором этаже горело окно Вериной комнатушки. Глядя на бледно-жёлтый квадрат, тяжело дыша, Семён привалился к дощатому забору, окружавшему дом секретаря райкома Кружилина, потом, скользя спиной по шершавым доскам, сел на холодную землю.
Постепенно дыхание его стало ровнее, и по мере того как успокаивался, таяли обида и возмущение. Лишь в груди, в самом сердце, тоскливо пощипывало, было грустно и было чего-то жаль, какой-то несбывшейся мечты или надежды. Когда впервые возникло у него чувство к Вере, он думал, что томившие и волновавшие его ещё в школе неясные мечты и надежды начинают, кажется, сбываться. Были дни, недели, месяцы, когда он ходил ошалелый, а ночами, как наяву, видел перед собой таинственно смеющиеся Веркины глаза с жёлтыми точечками, её сильно и часто вздымавшуюся грудь, сильные и красивые ноги, он видел её всю - гибкую, красивую и недоступную.
Потом оказалось, что она очень даже доступна. Можно было погладить её мягкие, в мелких кудряшках волосы, можно было поцеловать её глаза. И это сперва тоже вызывало целую бурю светлых и радостных чувств. Но скоро он узнал, что так же запросто можно расстегнуть её кофточку и ощупать её голое тело, как цыган-барышник ощупывает на базаре лошадь. И она, Вера, стояла недвижимо, как лошадь, только вздрагивала да шептала еле слышно: "Сёма… Сёма… не надо". Шептала, а сама прижималась всё сильней. Чего греха таить, Семёну приятно было слышать её дрожь и шёпот. Всё это кипятило кровь и застилало сознание. И только почувствовав, что разум у обоих кончается, она, собрав последние остатки воли, вырывалась. Но теперь, когда он целовал её глаза или гладил волосы, прежних радостных и светлых чувств это не вызывало. А вскоре каждый раз, когда она по своему обыкновению прижималась к нему, когда её грудь начинала беспокойно, толчками, вздыматься, он начинал испытывать тупое, неприятное раздражение и, наконец, брезгливость.
Ошалелый он теперь по селу не ходил, ночами ему ничего не снилось. Внутри у него что-то рушилось, рассыпалось в прах, в пыль, и эта-то пыль, оседая, и пощипывала ему сердце. Правда, иногда он испытывал непреодолимое желание увидеть Веру, обнять, почувствовать под своими ладонями её горячее тело. Но это было уже грубое желание, и он, Семён, понимал это.
Веру же всё-таки он никак понять не мог. Он видел и знал, что, разрешая ему расстёгивать кофточку, она скорее искусала бы его в кровь, вырвалась бы, оставив в его руках клочья одежды, чем позволила остальное. Значит, она была честная и порядочная. Но такие честность и порядочность казались ему странными и какими-то грязными, неестественными. И даже тогда, в тот памятный июньский день, когда они с Верой валялись на острове в лопухах и он думал: "А может, и верно, нельзя нам друг без друга?" - краем сознания он понимал всё-таки, что он вполне может обойтись без неё и даже наверняка так и получится, потому что… потому что Верка - она как кружка тёплой воды: напиться можно, а жажду не утолишь.
Сейчас, сидя в темноте под забором, Семён вспомнил это странное сравнение Веры с кружкой тёплой воды. Вспомнил, усмехнулся и беззвучно выругал себя: "Зачем я сюда, дурень такой, припёрся, мне что за дело до её отношений с Алейниковым?" У него, Семёна, с ней всё кончено, это же ясно. Но вот интересно только, если с Алейниковым у неё что-то по-серьёзному завязалось, почему тогда она обижается, что Семён редко встречается с ней? Зачем ей эти встречи? Или она не уверена, что Алейников - это серьёзно, а потому не хочет пока и с ним, с Семёном, рвать?
Эта мысль показалась ему интересной. Верка же, а не кто-нибудь другой, сказала ему когда-то: "Жизнь лёгкая тому, кто не раздумывая берёт, что ему надо. Хватает цепко…" Да, она, Верка, такая, кажется, именно это ему и не нравилось в ней всегда, именно эти и другие подобные рассуждения, наверно, и вытравили помаленьку, разрушили в душе те светлые и трепетные мечты и надежды, рождённые его первым чувством. И если… если это так, если Верка, боясь, что сорвётся окунь, не выбрасывает пока в воду ранее пойманного чебака, тогда насколь же мерзкая и склизкая её душонка? А он, болван, до сих пор не смог её до конца раскусить! Да, надо узнать насколь. Но как? Выследить их с Алейниковым? Противно это, сыщиком быть. Но как узнать? У Кольки спросить? Ну, тот наговорит! Да и что можно знать наверняка с чужих слов?
Во мраке улицы замаячила фигура, послышались шаги. "Алейников!" - обожгло Семёна. Он плотнее прижался спиной к забору. Но в следующее мгновение понял, что не Алейников. Шагающий по улице человек весело насвистывал, а Алейников, мелькнуло, свистеть не будет, серьёзный слишком для этого…
Семён затаился под забором, надеясь, что прохожий не заметит его. А если заметит, то побыстрее пройдёт мимо. Вечер был тёмный и глухой, а в селе, после того как прибыли эвакуированные, стало неспокойно.
Поравнявшись с Семёном, человек перестал насвистывать.
- Эй, ты, - сказал он негромко, - чего там жмёшься? Или перебрал? А ну-ка, встань!
Семён узнал голос Юрия Савельева. "Смелый…" - подумал он. Понимая, что молчать глупо, встал.
С Юрием он познакомился через неделю или полторы после его приезда. Разгружая на заводской площадке привезённый со станции лес, Семён увидел возле трактора горбоносого парня со светлыми, как и у него самого, волосами.
- Ну-ка, мотай отсюда, а то сейчас брёвна посыплются, пришибёт! - крикнул Семён.
- А ты, говорят, Семён Савельев? - подошёл ещё ближе парень и уставился на него зелёными глазами.
- Ну и что? Мотай, говорю.
- А я тоже, Савельев, Юрка. Мы же с тобой двоюродные братья. Директор-то завода мой папаха. Давай знакомиться.
Они тогда пожали друг другу руки, с любопытством оглядели один другого. Юрий опаздывал, потому что вот-вот должна была заступать его смена. На прощанье он кинул Семёну, что рад был познакомиться, что как-нибудь они встретятся и поговорят, но встречи до сих пор не вышло. С того времени они виделись мельком раза два-три на той же разгрузочной площадке, и каждый раз Юрий опаздывал на работу, пробегал мимо сломя голову, махая Семёну на бегу. "Суматоха какой-то, а не человек, - думал о нём Семён и почему-то заключил: - Такие живут долго, потому что умирать опаздывают".
Оторвавшись от забора, Семён двинулся к Юрию. Тот шевельнулся, стал поудобнее на всякий случай.
- Я это, Семён. Не бойся…
- Хо! - радостно воскликнул Юрий. - А ты что тут делаешь?
- Так, отдыхаю…
- А я думаю: что за тип забор секретаря райкома партии товарища Кружилина обтирает? Сперва думал: телёнок, может, или собака. Нет, гляжу, человек.
- Ты, смотрю, не робкий.
Юрий был в сапогах, брюки заправлены чуть навыпуск, лёгкая тужурка расстёгнута. От него попахивало одеколоном. Семёну было странно, что Юрий наконец-то никуда не спешит, стоит и спокойно разговаривает.
- Куда же ты направился? - спросил Семён.
- Да так… - усмехнулся Юрий. - Ундина там одна проживает. Роскошная, чёрт побери. Особенно когда волосы распустит. Ух! - мотнул он даже головой, что-то, видно, вспомнив. - Прямо утонуть можно в этих волосах. Нырнуть, понимаешь, и задохнуться.
Он шагнул чуть в сторону, в полосу падающего из окна электрического света, глянул на часы.
- Заболтался я с тобой! - воскликнул он, заторопился. - А она, ведьма волосатая, точность любит. Слушай, а может, и ты со мной? У неё подруга есть.
- Нет, Юрка. Я тут тоже… жду, понимаешь…
- А-а, ну ясно… Я так и понял… Ладно, побежал. Как-нибудь надо бы встретиться, Семён, поболтать об жизни. Ты заходи как-нибудь к нам. Мы все будем рады - и я, и мать, и отец. Познакомиться надо же, в конце-то концов…
Последние слова он уже выкрикивал, оборачиваясь, на ходу. И побежал, навёрстывая упущенное время, исчез в темноте. "Легко вроде живёт мой братец", - подумал Семён, однако без осуждения и без неприязни, как-то равнодушно.
Семён вернулся к забору, сел на старое место, раздумывая, что же делать - уйти или дождаться Веру? И пока раздумывал, окно на втором этаже погасло. На улице сразу стало ещё темнее. "Так… так… так… - вдруг тревожно, с туповатой болью, застучало в голове. - Интересно, одна Верка выйдет из райкома или с провожатым?"
Скрипнула входная райкомовская дверь, на высоком деревянном крыльце с перилами, которое находилось от Семёна прямо через дорогу, кто-то в нерешительности топтался.
- Яков Николаевич? - вполголоса позвала Вера.
"Ага, ага… - ещё сильнее застучало в голове у Семёна. - Ну вот! Ну вот…"
Мимо райкомовского палисадника кто-то быстро прошагал, почти пробежал. И одновременно застучали вниз по ступенькам крыльца Верины каблучки.
- А я думала, вы уже ждёте, - сказала она суховато. - После моего звонка полчаса прошло.
- Извини, Вера, - послышался голос Алейникова. - Когда ты позвонила, у меня одно срочное дело было. Но всё-таки я успел его закончить. И вот… Видишь, я бежал, как мальчишка.
- Я уж не знала, что делать - идти домой или в райкоме ночевать. Идёмте. Столько сегодня работы было…
И они, переговариваясь вполголоса, ушли.
Семён задумчиво глядел в ту сторону, где затихли голоса Веры и Алейникова. Странно - он чувствовал себя легко и свободно, так же легко, как в тот вечер, когда они договорились с Верой отложить свадьбу до окончания войны.