Глядя на братьев, которые и в детстве резко отличались друг от друга характером и поведением, Груздев невольно сравнивал их. Теперь разница между ними как бы стушевалась внешне благодаря приобретенному умению владеть собой, но углубилась: у Равиля подчеркнуто независимый, даже развязный вид, Ахмадша сдержанно-спокоен, но в тихой скромности его чувствуется недюжинная сила.
- Позови Фатиму, я ее и разглядеть сейчас не успел. На свадьбе-то мне не пришлось погулять, - попросил Груздев, надеясь, что с появлением еще одной женщины разговор станет более общим и непринужденным.
- Она ребенка кормит. Капризничает он, не заболел ли? - степенно возразил Равиль, и, как бы подтверждая его слова, мальчишка захныкал басовито и требовательно.
Точно ветерок, в комнату влетела младшая, Хаят, в полумужском рабочем костюме. Поздоровалась с Груздевым за руку, на ходу растрепала прическу Ахмадше, а на Равиля только весело покосилась.
- Здравствуйте, ати! - сказала она отцу. - Сейчас пойдем в парк с Салихом Магасумовым. Хороший он и чудной - похож на русскую икону. - И Хаят засмеялась так громко, что Ярулла нахмурился.
Недовольство отца ничуть не смутило девушку. Через каких-нибудь десять минут, уже в шелковом платье, маленькая, складная, она снова появилась перед гостем. Большелобое лицо ее с широко поставленными карими глазами дышало своеволием, и вся она была живая, подвижная, как огонь.
- Наш младший оператор, - Ярулла явно любовался дочерью, непослушной, избалованной и все-таки милой отцовскому сердцу. - Не женская работа, но, понимаешь, требует равноправия! Что ж, пусть испытает, почем фунт лиха!
У Груздева ворохнулось на душе тяжелое - выступление Семена Тризны в обкоме: если не наладится дело с откачкой, то операторы в первую очередь пострадают от сокращения добычи.
- Значит, дружишь с Магасумовым? - спросил он Хаят, самостоятельность которой ему нравилась.
Груздеву нравился и Салих, в самом деле похожий на святого со старинной иконы: тонкий прямой нос, продолговатые глаза, губы в ниточку, а улыбнется - и сразу расцветает суховатое лицо. Совсем молодой, но в цехе капитального ремонта скважин на хорошем счету, к тому же спортсмен и гармонист отличный. Алексей встречался с его матерью, Зарифой, бывшей своей трактористкой, даже подумывал одно время, не жениться ли ему на хорошенькой, боевой вдовушке, но сердечного контакта между ними не возникло, и отношения сохранились в рамках старой дружбы.
- Сын Зарифы - дельный парень, - сказал Ярулла, поймал быстрый взгляд Ахмадши и вдруг покраснел, будто в жар его бросило.
Груздев заметил это.
"Что у них тут происходит? - И еще он подумал: - А силен Ярулла в семье! И не грубой силой берет: авторитетом. Но женщин за стол не посадил. Неужели дома придерживается старинки? Как же я раньше за ним такого не замечал?"
7
Когда Ярулла вместе с Магасумовым уходили добровольцами на фронт, Ахмадше было восемь лет. В те дни шли самые тяжелые бои за Сталинград, по всей стране почтальоны разносили "похоронные". Громко плакала, провожая Яруллу, Наджия, заливались горестными слезами ребятишки, Зарифа провожала Магасумова молча, хотя по окаменевшему лицу ее было видно, что и ей тяжело. Маленький Салих еще ничего не понимал. Потом пришла "похоронная" - убили Магасумова, и опять Зарифа молчала…
Война запомнилась детям как бесконечно точившая всех злая болезнь. Только смерть входила в дома издалека, без гробов, в маленьком конверте, разрывала тревожную тишину отчаянными женскими воплями. Плакали и мужчины, находя исход горю в яростном труде, затем тоже исчезали, а их рабочие места занимали ребята-подростки и женщины. Только буровиков - за редким исключением - не пускали на фронт из-за какой-то "брони" да мальчишек вроде Ахмадши, которые бредили местью фашистам, но, к сожалению, не вышли ни ростом, ни годами. Казалось, целая вечность прошла, пока вернулся из Берлина Ярулла Низамов, написав свое имя на стене рейхстага. Тут-то и увидел Ахмадша, как может плакать мать Салиха…
Это было в лесу, недалеко от буровой. Сочно зеленели под вешним солнцем травы, за поляной, празднично убранной цветами, звонко кликала в чаще кукушка, манила, зазывала гостей. Радостно кругом.
Легко дышать. Но не всем было радостно в этот яркий день. Зарифа не просто заплакала - зарыдала, когда Ярулла бережным, но решительным движением отстранил ее от себя. Сумрачно глядя на дрожавшие ее плечи, на охваченную ладонями опущенную голову, Ярулла говорил:
- Я тебя люблю теперь пуще прежнего. Страшно было каждый день под смертью ходить! Не скрываю: много о тебе думал - тосковал, это, понимаешь, очень помогает на фронте. За то, что душу согревала, спасибо, голубушка моя! И уважаю я тебя. Поэтому говорю прямо: ничего у нас не получится. Ребятишек мне Наджия не отдаст, а отказаться от них, жить без них не смогу.
Ахмадша, ошеломленный и растерянный, слушал этот разговор, стоя за ближним деревом, куда спрятался, играя. Он готов был закричать от стыда и страха: вдруг отец обнимет Зарифу. Но отец, как всегда, остался на высоте. Он был безупречен. Правда, он признался Зарифе, что любит ее, но ведь не зря, наверно, говорят: любовь - это судьба. Значит, отец не виноват в том, что любит не свою жену, а другую женщину. Его слова о детях совсем разволновали Ахмадшу, у него запершило в горле, и он закашлялся.
Зарифа сразу убежала, а Ярулла подошел к могучей липе с опущенными долу ветвями и здесь под просвеченным солнцем зеленым шатром увидел сына.
С минуту они смотрели друг на друга.
- Я не подслушивал, папа. Это нечаянно…
- Верю, сынок…
- Тебе жалко ее?
- Да. Она очень хорошая, но мои родители решили по-своему. Когда мы снова встретились с Зарифой, меня уже обручили с твоей матерью.
Ахмадша понурился; ему было не по-детски тяжело. Ярулла ласково обнял его за плечи.
- Ничего, обойдется! Человек должен владеть собой, иначе он дрянь и тряпка. Если бы все люди поступали так, как им вздумается, мир давно превратился бы в сумасшедший дом.
После этого разговора к сыновней любви Ахмадши присоединилась страстная признательность отцу за то, что он не разрушил счастье своих детей и спокойную жизнь их матери.
Насмешливые слова Хаят о сходстве Салиха с иконой ему не понравились: встречается с парнем, а сама высмеивает его. Почему? Ведь не вертушка она!
- Хорошо вам живется. Мы в ваши годы труднее жили, - сказал Груздев молодым Низамовым.
- Они этого не понимают, - добродушно заметил Ярулла. - Вот много времени на учебу тратят и считают себя вроде мучениками. Словно не для собственного будущего стараются!
На минутку все примолкли, а в наступившей тишине снова, на этот раз еще громче, заревел Рустем, словно рассердился на мать, наскучившую ему своими попечениями. Ярулла с явным удовольствием прислушался к сильному голосу внука: с характером растет парень!
- Здоровенький, сытый, а кричит: дает о себе знать! Вот он еще лучше нас будет жить, но тоже встретит трудности.
- Без трудностей, пожалуй, никогда не обойдется, - согласился Груздев.
Подождав, пока Ахмадша собрался на вахту, он вместе с ним вышел на улицу.
- Вы заходите к нам, когда бываете в Светлогорске. У нас весело, - радушно пригласил Ахмадша Груздева, зная, что он одинок. - Мы очень дружно живем, хотя Хаят с тех пор, как поступила на работу, часто спорит с отцом. Я и Равиль тоже спорим с ним, но больше по производственным вопросам.
- А Хаят?
- Она во всех вопросах зубастая.
- Вот как!
Юноша смутился:
- Вы не подумайте… Мы отца любим.
- Отчего же Хаят показывает зубы?
- Ну, она вообще… Девчонка!
Груздев рассмеялся.
- Зубастая девчонка? Это неплохо.
- Операторы в бригаде ее уважают, а ведь это тертый, серьезный народ, их не так-то просто расположить, - сказал Ахмадша, словно хотел объяснить, почему Хаят пользуется отцовскими поблажками.
Он шагал среди уличной толчеи, красивый и в простой, будничной одежде; увлеченный разговором, не замечал, как на него смотрят молодые женщины и девушки.
А Груздев все видел и с доброй завистью думал: "Ради счастья быть таким обаятельно-юным можно поступиться положением в обществе и жизненным опытом. Надя тоже, наверно, загляделась бы на Ахмадшу".
Снова возникли в памяти ее слова: "Может быть, возьмете меня к себе на завод?.."
"Может быть"? Да какие тут разговоры? Обязательно возьмем! И, похолодев от внезапной решимости на такой крутой и опасный поворот, от готовности принять любое испытание своих чувств, спросил:
- Ты, конечно, помнишь… встречаешься с Надей Дроновой?
- Разумеется, - спокойно ответил молодой человек. - Но я не видел ее уже лет пять: мы учились в разных городах.
У промыслового управления они расстались: в окнах кабинета Семена Тризны горел свет, и взбудораженного Груздева сразу потянуло на огонек к старому приятелю.
В большой комнате было накурено и людно: Семен только что провел совещание и устало, по-хозяйски раскинулся в кресле.
- Ну, брат, задали нам задачку! - встретил он Груздева брюзгливым ворчанием. - Ты бы послушал, как они, - он кивнул на своих, тоже еще не остывших сотрудников, - как они взялись тут меня песочить! А ведь это верхушка, так сказать, сливки нефтепромыслового общества! Их наше мероприятие с временным сокращением добычи по карману не бьет, но предстоит еще разговор с рабочим классом! Вот тогда что мы запоем?
- С рабочими легче будет разговаривать. Они нас, конечно, не похвалят, но и демагогию разводить не станут, - сердито, с явным раздражением по адресу кого-то из спорщиков бросила Дина Ивановна, удивленная появлением Груздева, который уже должен был бы вернуться в Камск.
Чувствовалось, что она распалилась не на шутку, и Алексей подумал с волнением: "А как бы она вскинулась, если бы узнала, что я влюбился, словно мальчишка, в ее Надю?"
- Нет, я сам не могу с этим примириться! - Снова закипая негодованием, Семен доверительно подался в сторону Груздева, но, близко заглянув ему в лицо, умолк, сбитый с толку странным его выражением, помолчал и вдруг, будто махнув рукой на все неприятности, круто переменил тему разговора: - Слушай, Алексей, послезавтра день рождения Татьяны. Приезжай, сделай одолжение старым друзьям! Устроим маленький сабантуй, а главное - соберемся все вместе, прошлое вспомним, о будущем поговорим. Ведь при всех огорчительных срывах перспектива роста у нас огромная!
8
Груздев, хотя и обещал быть на сабантуе у Тризны, но тогда же решил не приезжать, чтобы снова не встретиться с Надей. Поразмыслив об этом на обратном пути и дома, он окончательно укрепился в намерении не поддаваться смешной для его лет влюбленности.
"Два раза в жизни не повезло, так чего же хорошего можно ожидать теперь, когда лучшие годы давным-давно прошли? Стать посмешищем для людей? Только этого мне недоставало! Сорвешься, и в работе все пойдет прахом. Тогда уж полное крушение - в собственных глазах предстанешь жалким ничтожеством".
Для дополнительных переговоров с Мирошниченко об отливке деталей турбобура он наметил послать в Светлогорск своего главного инженера. Но веселый толстяк Долгополов, любитель поесть и мастер рассказывать анекдоты, так плохо провел прием карбамидной установки, что Груздев вспылил, наговорил ему злых слов, и с трудом налаженные отношения были вконец испорчены: главный подал заявление об уходе. Тогда-то и вспомнил Груздев о Борисе Баркове, однажды так трагично вошедшим в его судьбу. Борис очень интересовался сернистой восточной нефтью и имел дельные соображения по ее очистке. Не откладывая, Груздев позвонил в Совнархоз и в обком, дал телеграмму-вызов Баркову, а сам лихорадочно засобирался в Светлогорск.
Сидя в машине, которая опять петляла по разбитым проселкам возле строящегося шоссе, охватываемый все большим волнением, Груздев то упрекал себя в непоследовательности и ребяческом легкомыслии, то, насупясь, размышлял о необходимости вместе с Щелгуновым и Сошкиным начать снова борьбу против бюрократов, засевших в Госплане.
Завод пластмасс, расположенный в лощине на окраине Светлогорска, еще строился. Два цеха, правда, работали, но даже первая очередь простаивала из-за недостатка сырья, корпуса остальных цехов существовали пока только на бумаге.
Мирошниченко опять невесело встретил Груздева в своем скромно обставленном кабинете.
- Тоже планчик! Что они там думают? - с горечью сказал он, едва поздоровался с гостем. - Ведь Госплан - святая святых для нас, директоров, командиров промышленности. И вдруг такие просчеты, каких ни один мало-мальски мыслящий хозяин не допустил бы. Я сюда ехал с радостью: красивое, можно сказать, производство в нефтяном богатом районе, самом центре добычи нефти и газа - значит, о сырье плакать не придется. А тут простой за простоем: сырья-то, оказывается, и нету!
Мирошниченко залпом выпил фруктовой воды, принесенной из холодильника, налил и Груздеву в сразу запотевший стакан. В кабинете, несмотря на открытые окна, было душно, и на раскрасневшемся лице Мирошниченко особенно резко выделялись длинные светло-русые брови, похожие на валки скошенной пшеницы.
- У нас тут свой микроклимат, - как будто без всякой связи сказал он, взъерошив буйную копну белесых волос, - влезли в яму, да еще заборищем огородились. Стройтрест удружил: дорогу небось не подвели, а забор сгрохали. Было бы что охранять! И от тебя тоже как от кота молока! - почти обиженно попрекнул он Груздева. - От козла, говоришь? Ну, смысл пословицы от этого не изменится, а молока что от козла, что от кота - один черт, нету! Я тебе прошлый раз говорил: мы с великой радостью променяли бы дешевый фенопласт на твой хваленый, хотя и дорогой, полипропилен, но где он? Госплан спускает фонды, а сырье по фондам извольте изыскивать сами, да еще и перевозите автомашинами. И получается: за морем телушка - полушка… Я уже боюсь, не предложили бы мне демонтировать оборудование и убираться отсюда.
- Повремени хныкать! А если у тебя есть лишнее оборудование, уступи нам хоть две десятиграммовые "малютки" для отливки пробных образцов. И нечего толковать о нынешней дороговизне полипропилена: если начнете лить из него детали машин, - побьете стальное литье. Из фенопласта-то только баночки да скляночки готовите.
- Ну, положим! - ревниво вступился за свое детище Мирошниченко. - Много кое-чего выпускаем… Но "малюток" не дам. И не проси! Можешь нашей лабораторией пользоваться, и отливать станем по вашим заказам что угодно, хоть пробные лопаточки и прутки, хоть детали турбобуров. Нарабатывай, а мы будем испытывать и давать заключения. Вопрос насчет отливки для турбобура мы тут обсудили. Прямо скажу, коллектив был польщен и обрадован. Сделаем все в лучшем виде.
- Спасибо. Однако для настоящего разворота дел нужна как воздух комбинированная установка, тогда сырья дадим вдоволь. - Груздев вспомнил разговор за столом в обкоме: уклончивость Щелгунова, елейность ненавистного Карягина, нахмурился, и в гордом облике его появилось сходство с орлом, готовым к нападению. - Хлопотать надо. В ЦК обратиться. Ведь пока мы тут волынку тянем, из-под рук выхватят предложение и запатентуют за границей.
Мирошниченко еще больше покраснел, согласно кивнул, напыжась от досады.
- У меня тоже украли одну идею, а в комитете по изобретениям даже следов от заявки не нашел…
Груздев сказал с горечью:
- Русский человек всегда славился сноровкой. Не зря побасенку сочинили про Левшу, который блоху подковал. Но случись торговля патентами - нас нашими же изобретениями закидают. Почему? Свобода и возможность творчества теперь почти неограниченные - твори, а потом и пойдет увязка-карусель. От одних согласований с ума сойдешь!
Мирошниченко только рукой махнул.
- Пойдем, покажу завод. В прошлый раз ты, как метеор, промелькнул, а ведь у нас большое, интересное дело.
Вместе они не торопясь прошли по инструментальному цеху, где слесари станочной группы и мастера-граверы по проектам своих заводских конструкторов изготовляли детали прессформ, заглянули в помещение, где эти прессформы получали термическую закалку.
- Вот самая трудоемкая часть нашего производства, а дальше детская игра начинается, - говорил уже весело Мирошниченко, оживившийся и оттого даже похорошевший: вдруг ярко выделились голубые глаза в пушистых русых ресницах, задорный молодой нос и ядреные, по-девичьи улыбчивые губы. Сразу видно: влюблен директор в новаторское литейное дело и по-доброму, по-хозяйски радеет о нем. - Готовим мы не только баночки, скляночки да посуду для ширпотреба (хотя на это спрос большой), выпускаем и детали по договорам с заводами: шестеренки, шкивы для приводных ремней, шарикоподшипники. Сырье разное понемножку поступает, но ведь надо форсировать! - Мирошниченко, снова прорываясь досадой, сердито откинул со лба волосы, растрепанные дуновением теплого воздуха, искоса взглянул на высокого Груздева. - Написать письмо куда угодно мы готовы с великой охотой.
В основном цехе были пущены еще не все линии. Автоматические прессы ритмично выталкивали на лотки готовые отливки из нагретых прессформ. Груздев потрогал на ленте транспортера горячие детали, покрытые заусенцами:
- Как вафли печешь.
- Я говорю: детская игра. Ни физических усилий, ни точных замеров, ни отходов. Чуть не так, взял да перелил.
На других линиях работницы в легких платьях вручную подавали под прессы таблетки из пластмасс различного цвета и размера, подогреваемые в генераторах, а через две-три минуты вынимали готовые изделия.
И это тоже удивительно походило на детскую игру.
- За две минуты до двенадцати деталей на одной машине! - Груздев взял сложную деталь с внутренней и внешней резьбой. - Даже резьба сразу отливается! - И он снова засмотрелся на то, как работница быстро укладывала таблетки в восьмигнездную прессформу, а через минуту-другую вынимала запрессовку в поворотной кассете и вытряхивала шайбы, уже отвернутые.
Так же легко и красиво работал литьевой цех, где сырье после электроподогрева, превратясь в горячую, гладкую, вязкую массу, продавливалось поршнем через узкое отверстие в цилиндре машин в холодные формы.
Груздев задержался взглядом на десятиграммовой "малютке" - предмете мечтаний работников его опытной полипропиленовой установки, и сказал Мирошниченко:
- Значит, условились: подпишем сегодня договор, проведешь отливку деталей для турбобура. А сейчас едем к Семену Тризне: Танечка его - именинница.