Жених принял баян, озорновато улыбнулся и развел певучие его мехи. Хаят сразу заметно приободрилась, задорно выпрямилась, вскинув голову, отчего стали заметнее маленькие ее груди.
"Ах ты, невеста!" - снова с ласковой усмешкой подумал Ярулла, но тянуло его к Ахмадше, и, отвечая невпопад на вопрос Ильи Климова, он опять посмотрел на младшего сына. Все так же до неприличия хмуро сидел тот за столом.
"Ты все знаешь, - обратился к нему мысленно отец. - Ты уже большим мальчиком был, когда душу мою без покрова увидел, боль мою почувствовал, почему же обижаешь меня сейчас пренебрежением? Мало ли обид переносит на своем веку человек! Но обиды от пустых людей сглаживаются без следа, а от людей дорогих на всю жизнь оставляют глубокие шрамы. Душа, как и лицо, может покривиться от таких шрамов! Дети, для которых себя не щадил, смотрят, будто на чужого. Маленьких нянчил, берег, учил. Работать стали - переживал, беспокоился, и они в трудную минуту - к отцу. За что же мучиться заставляете? В автобусе, когда возвращались из Камска, милый сын, словно на незнакомого, взглянул, не подошел и с вокзала убежал один. Черт, мол, с тобой! Плетись, как бобыль!"
52
Самедов толкнул Яруллу в бок:
- Чего ты все вздыхаешь, старик? Дочку жалко отдавать? Ох, умереть от смеха можно! - обратился он к Илье Климову. - Ты тогда еще зеленый был, хотя и женатый, а Ярулла сердился на меня - ужас! Я ведь задирал его на каждом шагу. Один раз он мне чуть-чуть по зубам не надавал.
- Надавал бы. - Ярулла грустно улыбнулся.
- Хватит вам старье трясти!
Ярулла и Самедов разом обернулись…
Зарифа. По-модному в узком платье из серебристо-серой тафты, стояла она рядом с ними. Молодая, красивая. Да еще волосы зачесала высоко, затейливо, как у принцессы, отчего открылись гладкая шея и уши, украшенные большими серьгами-кольцами, тонко выточенными из зеленого камня нефрита.
- Ты все хорошеешь и совсем не старишься, - сказал ей начальник цеха капитального ремонта Илья Климов, желая поддразнить Джабара Самедова, на которого сердился за то, что его буровики совсем задергали ремонтников вызовами в Исмагилово.
- Садись с нами, Зарифа! - попросил Самедов, притрагиваясь к ее запястью.
Она чуть отстранилась, отводя обнаженную до локтя руку.
- Нет, я там помогаю Минсулу.
Это высокомерное "нет" подействовало на Джабара сильнее всяких окриков. Встретив насмешливый взгляд жены, сидевшей по другую сторону стола, он закусил губу и налил себе полный стакан водки.
- Подожди! - Зарифа без церемонии взяла и отставила его стакан. - Не надо портить нам настроение! Смотрите: сейчас Салих плясать будет.
Джабар покорился: "царица транспорта" могла приказать ему что угодно, он все выполнил бы, но в том-то и горе, что она не хотела им распоряжаться. Приглашение посмотреть, как будет плясать ее сын, никому не показалось хвастовством, знали: Салих пляшет отлично, - поэтому почтенные гости потянулись к дверям в столовую.
Передав баян другому гармонисту, Салих прошел между столами, немножко смущенный. Одно дело - выступать на сабантуях, где все располагает к этому: пьянящий воздух весеннего дня, праздничный гул многотысячных толп и то, что на тебе легкая шелковая рубаха под бархатным безрукавным камзолом и шаровары, вобранные в сафьяновые сапоги. Ничто не стесняет, и летишь себе по наспех сколоченным подмосткам сцены, как ветер, кружа девушку в светлых оборках, похожую на голубя. Здесь он жених, и положение и обстановка иные, но Хаят сказала "Спляши", - а ведь он подчиняется теперь только ей.
Что ж, плясать так плясать!
Словно собираясь с духом, Салих с минуту стоял под перекрестными взглядами многих глаз, потом лихо вскинул голову, добрая и лукавая улыбка осветила его лицо. И вот он пошел, пошел, каждым движением приковывая и зажигая зрителей. Вот и пару себе нашел, и взялись они оба отхватывать развеселый народный танец.
"Каков у меня Салих?" - так и было написано на лице Хаят, которая, казалось, забыла сразу, что значит в ее жизни сегодняшний вечер, и веселилась, словно школьница.
"Ах ты, слеточек, улетаешь из гнезда и довольна!" - грустно подумал Ахмадша.
Он, даже приличия ради, не мог прикинуться приветливым. Наконец ему стало совсем невмоготу. Он выбрался потихоньку из квартиры и пошел куда глаза глядят по Светлогорску. Но и на оживленных улицах, где было столько веселья, все напоминало ему о его несчастье.
"Куда же мне податься?" Он круто свернул на перекрестке и вдруг почти столкнулся с Надей Дроновой. Мгновенное потрясение будто заморозило их, заставило остановиться.
- Надя!..
Похожая на невесту, в белом шерстяном платье, в белых туфлях, с белыми гладиолусами в руках, она стояла неподвижно. Только выражение ее лица менялось стремительно: испуг, смятение, отчужденность.
Ахмадша взял ее за руку и с облегчением увидел живое движение гнева в глазах: "Сердится - значит, любит".
- Надя, если бы я знал…
- Вы знали. Что вам от меня нужно?
- Я не подумал, что вы… что вам…
- Да, мне было нелегко. Но теперь уже прошло. Пустите. Да пустите же! - сказала она непримиримо.
И лишь тогда Ахмадша осознал, что держит ее за плечи, все ближе притягивая к себе.
- Вы с ума сошли! - крикнула Надя и, высвободившись, хлестнула его по лицу цветами, прохладными, хрупко тяжелыми, и побежала, исчезнув в толпе смеющихся прохожих.
Он пошатнулся, сел на ограду скверика, дрожащей рукой вытянул из кармана платок и уронил. Платок невесомо упал рядом с поломанными цветами, а казалось - обрушилось все. Ахмадша вцепился пальцами в густые вихры волос и замер; только сердце билось, звоном отдавалось в ушах.
- Вот что она, водка-то, делает с людьми! - сказал кто-то насмешливо.
Часть четвертая
1
Он вернулся домой перед рассветом. Наджия, отворив дверь и взглянув на него, испугалась:
- Что случилось, сынок? Где ты пропадал?
Без вина пьяный от горя и усталости, Ахмадша молча прислонился к дверному косяку, будто случайно забрел в чужую квартиру.
- Опять о той затосковал? - наседала мать, жестоко обиженная его уходом со свадьбы сестры.
- Я все время по ней тоскую.
- Ну не глупость ли так убивать себя! На кого ты похож: щека к щеке пристала.
- В том-то и беда, что вы считаете глупостью самое для меня дорогое и даже не представляете, какой удар нанесли нам обоим!
Неровной походкой он прошел в полутемную столовую, даже плечи его опустились - так давило безысходное, безнадежное отчаяние. В отсветах уличных огней он увидел, как спали на полу, крепко обнявшись, Равиль и Фатима, тут же в кроватке посапывал маленький Рустемчик. В другом углу раскинулся на тюфяке Гайфуллин, белая борода торчала над сбившимся одеялом: должно быть, бабай нарушил наказ Магомета, хватив лишнего на свадебном пиру.
Ахмадша постоял, с трудом соображая: Равиль с женой перебрались в столовую потому, что в их комнате - новобрачные (все-таки хоть одну ночь проведут в доме невесты). Но почему здесь Гайфуллин? Отчего он не лег, как обычно, в спальне Ахмадши? И почему ради Хаят и Салиха побеспокоили семью старшего сына?
В комнате родителей тихо, но слышно - отец не спит: вот скрипнул кроватью, кашлянул хрипловато, как бывает у него в минуты волнения.
- А у нас гостья, сынок! - вкрадчиво шепнула мать, следуя по пятам за Ахмадшой.
Его обдало жаром, так рванулось сердце от неожиданной, казалось, невероятной мысли: "Надя!" Неужели спохватилась, раскаялась и, пока он блуждал по улицам, прибежала сюда? Он сразу бросился к себе, но у самой двери в комнату его остановил шепот матери:
- Энже приехала.
- Энже…
- Да. Мы приглашали их на свадьбу. Усман-абыйприхворнул, а она с матерью и сестрой запоздали.
Ахмадша метнулся, как птица, накрытая силком, круто повернул к выходу, но мать почти повисла на нем, обхватив его шею руками.
- Не пущу! Я и так целую ночь глаз не сомкнула. Куда ты пойдешь?
- Переночую у Салиха, а утром - на буровую. Все равно мне здесь негде пристроиться.
- У Магасумовых одни женщины дома. Сестричка и мать Энже там. Не может Зарифа ночью пустить чужого мужчину: сплетни пойдут. И не надо обижать Энже, которая хочет поговорить с тобой.
- Она тоже одна в комнате, и мне неприлично заходить к ней.
- Дочь Юсуфа твоя нареченная. Значит, все равно что жена.
У Ахмадши прорвался судорожный, недобрый смешок.
- Кто мне ее нарекал?
- Отец со своим фронтовым другом Юсуфом… И она согласна: полюбила тебя.
- А я? А меня-то вы за кого считаете? Или не человек я, не имею права выбрать жену по велению сердца?
Приглушенный разговор разбудил матерински чуткую Фатиму, она повернула голову к кроватке сына, но, увидев деверя, натянула одеяло на себя и на Равиля до самых макушек.
- Не обижай Энже! Хоть поговори с ней! Ну что тебе стоит? - умоляла Наджия. - Не хочешь быть наедине, оставь дверь открытой, а я тут посижу.
Ахмадша так посмотрел на мать, что она начала растерянно переминаться с ноги на ногу.
- Странные вы люди! Что мне стоит? Счастья всей жизни мне это стоит! - сказал он с гневом. - И Энже напрасно сбиваете с толку. Жила радостно, нет - надо и ее заставить страдать! Хорошо, я пойду к ней и скажу, что я весь с Надей, хотя вы и погубили нашу любовь.
Последние слова дошли до ушей Яруллы, настороженно сидевшего на кровати в одном белье, и он вдруг вспомнил песню, услышанную им давным-давно, во время поисков нефти в Башкирии:
Отец сыну не поверил,
Что на свете есть любовь.
Тогда стоял солнечный день, в деревнях все бурлило, а русский мужик пел песню, которая больно отозвалась в сердце Яруллы, впервые понявшего, какую ошибку он совершил, женившись на Наджии.
Бывало, он сердился на себя за эту уступку традиции, но ему и в голову не приходило попрекать родителей; всегда любил их и очень заботился о матери, жившей у старшей дочери в Урмане. И родителям Наджии он помогал. Не водилось, правда, накоплений на сберкнижке Низамова, не было в доме лишних вещей, зато как любовно подбирал он подарки для посылок, какой теплотой светились его глаза, когда в ответ старики присылали деревенские гостинцы: то липовую долбленку с медом, то выпотрошенных, подсоленных уток или гусей.
- Будет у советской власти, будет и у нас! - сказал Ярулла Наджии, заговорившей однажды о сбережениях на "черный день". - Да и ребята наши не бросят нас на старости лет.
Но вот начинает обрываться духовная связь с милым сыном, как и со старшей дочерью, и страх этой утраты терзает заботливого отца. Однако он еще упрямится, желая поставить на своем, потому что полюбилась ему Энже, потому что сердит он на Надю, которая хотела нанести всем такой тяжкий удар. И перепугался и рассердился Ярулла, узнав о ее поступке.
Слышно: грубит Ахмадша матери, а он сидит и молчит, не шелохнется - еще теплится в нем надежда, что уговорит сына Наджия и тогда мир и лад снова войдут в семью.
Раздраженный спором, Ахмадша распахнул дверь своей комнаты. Мягко светила настольная лампа под зеленым абажуром; у этой лампы Ахмадша проводил вечера, читая книги… Сидя на диване, старый Гайфуллин любил иногда порассуждать здесь о жизни. Засиживалась тут молодежь, и Ярулла, вернувшись с работы, часто присоединялся к веселой компании. Его присутствие никого не стесняло. Напротив, приход отца вносил радостное оживление, и каждый старался сесть поближе к нему. Теперь все изменилось…
Энже спала на неразобранной постели, свернувшись клубочком под клетчатой шалью, накинутой на нее Наджией.
Ахмадша смутился: как же так, посторонняя девушка легла на его кровать! Могла бы прилечь на диване…
Он шагнул в сторону, громко кашлянул, двинул стулом. Энже взметнулась, села, свесив на пол маленькие ноги в тонких чулках. Туфли-лодочки стояли на коврике, навострив носки, будто приготовились к бегству. Но сама Энже и не думала бежать: поправив тяжелые косы, она с застенчивой улыбкой протянула Ахмадше руку.
- Здравствуй! Ты не сердишься, что я приехала, не известив тебя?
- Мать сказала, что ты приехала на свадьбу Хаят. Отчего же я стану сердиться? Мы гостям всегда рады.
- Гостям? - тихо переспросила Энже, и протянутая рука ее неловко опустилась.
- Конечно! - Ахмадша присел к столу, не глядя на Энже, спросил сухо: - Ну как идут дела в Акташе? Как поживают твои телята и цыплята?
Она не почувствовала иронии в его голосе.
- Телята все здоровы. Мы получили самые большие в области привесы, и нашему району дали переходящее Красное знамя.
- Я читал в газете…
- А цыплята… цыплята на талой воде растут на удивление… - продолжала Энже, пугаясь наступившего холодного молчания.
2
Она умолчала о письме, в котором Ярулла сообщал ее прадеду о предстоящей свадьбе Хаят и приглашал родных посетить дом будущего мужа Энже. Усмановы тоже считали вопрос сватовства решенным и сразу приняли приглашение. А раз все охотно отходили от старинных порядков, то об Энже и говорить нечего: ради возможности увидеть Ахмадшу она отправилась бы куда угодно.
Но вот он рядом - и до чего же далек от нее! Нет, в Акташе он был куда приветливее!
- А как ты живешь?
Он повел плечом, ответил нехотя:
- Пока жив. Работаю.
Мог ли он рассказать о том, что Надя в ответ на попытку помириться злобно хлестнула его по лицу! Кому можно рассказать об этом? Все будут только смеяться, и никто не посочувствует, как не сочувствуют человеку, который поскользнулся и упал в грязь. Чувство острой обиды пробудило самолюбие Ахмадши, и впервые он посмотрел на Энже оценивающим взглядом. Почему он слепо привязался к Наде? Какая жестокость таилась в ее сердце, какая недобрая гордыня! Целая толпа уличных зевак наблюдала за его позорищем, а чем он так провинился?! Но мысль о гибели, грозившей Наде из-за того, что он, согласившись на "проверку чувств", не повидался с ней перед отъездом, а послал записку и, пусть не ведая о том, уехал на "смотрины" к другой девушке, мысль, неотвязно терзавшая его в последние дни, сразу погасила возмущение. Отделаться от сознания своей вины было невозможно.
Поездка к Энже и вся затея с этим сватовством - еще одно подтверждение его малодушия. Однажды уступив отцу, он дал ему повод думать, что пойдет и на новую уступку.
- Ты даже не хочешь разговаривать со мной? Неужели презираешь меня? - печально спросила Энже.
- Нет, напротив, ты достойна только уважения и вызываешь радость у каждого, кто глядит на тебя. Но о моих намерениях… чувствах я тебе сразу сказал, а за это время они не изменились.
С минуту Энже молчала, покусывая губы и нервно теребя подвернувшийся ей край шали.
- Я очень гордая, а сейчас не знаю, куда девалась моя гордость. Бегу за тобой, точно глупый котенок за бумажкой, которой играет ветер. - Она посмотрела на него повлажневшими глазами и, закрыв лицо ладонями, тихо заплакала.
- Не плачь! - Ахмадша не посмел подойти, чтобы утешить ее: смутная боязнь искушения охватила его при виде трогательного горя красивой, влюбленной в него девушки. - Не плачь! - повторил он, не двигаясь с места и не оглядываясь на открытую дверь, за которой похрапывал Равиль и вздыхала мать. Может быть, и отец смотрит оттуда…
Враждебность к ним снова всколыхнулась в душе Ахмадши. "Бедная Энже! Ну какой я ей жених?! Внушили, что нареченный с детства. А я действительно словно бумажка, которой играет ветер. Ну как она не поймет!.. Не хочет понять. Должно быть, привыкла на своем настаивать, а может, поняла, что есть во мне эта наследственная телячья мягкотелость".
Ахмадша опять вгляделся в свою "нареченную": сидит на его постели тоненькая девушка и неслышно плачет, черные косы свесились на колени, маленькие ноги кончиками пальцев касаются ковра, беспомощная, угнетенная свалившимся на нее сердечным переживанием. Нет, все-таки не упрямство говорит в ней!..
- Не надо плакать. Ложись спать, Энже, - ласково, будто младшей сестренке, посоветовал он. - Ты еще найдешь свое счастье. Мне тогда в Акташе показалось, что мы с тобой станем хорошими друзьями. - Он неожиданно зевнул. - Ты прости, я страшно устал, а мне скоро на вахту. Прилягу на часок здесь, а ты спи на кровати. Спокойной ночи!
- Отдыхайте на здоровье! - прошептала Энже сквозь слезы.
Ахмадша снял праздничный пиджак, развернул постель, сложенную на всякий случай в углу дивана неугомонными руками матери, закутался в одеяло и сразу уснул.
Энже тоже легла, укрылась шалью и притихла, прислушиваясь к дыханию юноши.
Сейчас она особенно горячо любила его. То, что он мучился из-за другой девушки, не отталкивало, а, наоборот, еще сильнее привлекало ее к нему, терзая жестокой ревностью.
"Везде мне говорят, что я красивее всех, даже в Казани, в театре и на улице, только и слышу: "Вот красавица!" А когда напечатали портрет, сколько писем пришло от молодых людей! Познакомиться хотят, восхищаются. Только Ахмадша не смотрит! Если он откажется от меня, ни за кого другого не пойду. Буду жить в деревне, выступать в клубе на сцене, читать лекции. Построят и у нас в Акташе такие же дома, как в Светлогорске, с газовыми плитами, с ваннами. А я состарюсь, стану легонькая, сухая, седая вроде бабушки Хакимы, но детей и внуков у меня не будет".
От таких мыслей снова горячо и влажно стало под щекой Энже. "Проплачу Ахмадше всю подушку", - подумала она и, совершенно обессиленная волнениями, внезапно уснула. Проснулась она вскоре. В комнате еще сумрачно, но Ахмадша уже исчез, и дверь в столовую прикрыта наглухо.
"Ушел мой милый! И так торопился, что даже не убрал постель".
Войдут сюда женщины и увидят Энже на кровати молодого человека, который совсем не хочет, чтобы сна стала его женой. Наджия-апа понимает все и не осудит - более того, она единомышленница, верная союзница, а девушки скажут, что маловато у Энже гордости.
Ей стало стыдно. Она рывком вскочила, оправила одеяло, тихонько взбила подушку, в самом деле отсыревшую от слез, подхватила шаль, туфли, перебежала к дивану и юркнула на место Ахмадши. Оно было еще теплое… Ощущение этой теплоты подействовало на девушку, словно радостное прикосновение к дорогому человеку. Захватывая побольше места, Энже вытянулась на диване и тихо рассмеялась:
- Как я люблю тебя! Как я люблю тебя! - прошептала она, нежно обнимая и целуя подушку, на которой только что лежал Ахмадша, с упоением и неожиданным озорством вдыхая еще уловимый, скорее мерещившийся ей запах его волос.