27
- Сломалась моя тележка! - сказал Ярулла, стоя с Самедовым у буровой.
- Какая тележка? - рассеянно спросил Джабар.
- Да так, поломалось кое-что… - невнятно ответил Низамов, обиженный равнодушием товарища. - Поясница заболела, - поспешно добавил он, действительно ощутив в ней тянущую боль.
- У буровиков радикулиты - болезнь профессиональная, - по-прежнему равнодушно бросил Самедов, поглощенный своими заботами. - Поэтому нашего брата на пенсию отпускают раньше других.
- При чем тут пенсия?! - уже раздраженно возразил буровой мастер. - Всю жизнь работали, понимаешь, а когда к коммунизму стали приближаться - на пенсию?
- Не думаешь ли до ста лет работать?
- Я думаю о том, как жить теперь.
- А как надо жить? Чего тебе, шалому, не хватает? - вдруг тоже обозлился Самедов.
Они стояли на голой земле, изрезанной застывшими колеями. Буровая шумела, лязгала железом. Все шло обычным порядком, и даже лучше, серьезнее, чем всегда: скважину при больших скоростях уверенно бурили на воде, а лицо мастера выражало тяжелое беспокойство.
- Многого не хватает! - заговорил он с запинкой. - Вот взять тебя… Правда, теперь живешь не так разнузданно, как раньше, но чем ты в быту отличаешься от старого спеца? В преферанс играешь, выпиваешь тоже…
- Да ты совсем очумел! - с трудом удерживаясь от брани, крикнул Джабар. - Я коммунизм строю! При чем тут старый спец? Эка хватил!..
- Коммунизм мы все строим. Но поглядишь на себя самого - коростой покрытый! Да? - И такая скорбь прозвучала в голосе Яруллы, что Самедов ощутил тягостную неловкость.
- Ну-ну! Это уж, знаешь, ущербная психология.
- Почему "ущербная психология"? Рабочие не зря создают сейчас бригады коммунистического труда! Ведь тут, понимаешь, вопрос глубокий - о самом нутре человека! Надо жить по-новому.
Заметив туповатое недоумение старого приятеля, Ярулла с досадой отмахнулся от него, шагнул в сторону - и чуть не вскрикнул от резкой боли в бедре, но на этот раз только поморщился, стерпел, боясь, что Самедов заведет опять разговор о пенсии.
Поднимаясь на помост и чувствуя ту же сковывающую боль, от которой отваливалась нога и свинцом наливалась ноющая поясница, он старался не подать вида и шагал бодро, превозмогая новое мучительное испытание.
Он все еще не мог опомниться от потрясения, перенесенного им в кабинете Дроновой, когда Ахмадша так смело подошел к ее замужней дочери. И присутствие родителей его не остановило. Какие слова он говорил при них Надежде, теперь чужой жене! Отчего же милый сын раньше не был таким настойчивым? Почему Фатима, никогда не перечившая ни свекру, ни властной свекрови, вдруг сразу наговорила столько, что за целый месяц не переваришь? Или они притворялись покорными? Или, пользуясь их послушанием, уважением и любовью, родители чересчур грубо навязывали им свою волю? Пожалуй, и Минсулу скоро перестанет молчать! Затрещали семейные опоры! А диковатая, тяжелая на подъем Наджия даже не догадывается, какой отсталой кажется она молодому поколению, которое не только строит коммунизм, но и жить будет при коммунизме.
"А мы? А с нами что станет?" - с беспощадной прямотой спрашивал себя Ярулла Низамов.
28
Еще недавно просеки на Исмагилове пугали громадными кучами рогатых пней, беспорядочно нагроможденными навалами земли, песка и щебня! Но пошумели вдоволь тракторы и бульдозеры, и вот уже прочеркнули дорожники леса и луга серой полосой шоссе. Словно измеряя его, зашагали ажурные фермы опор, неся тугие нити проводов. Выросли здания компрессорных и насосных станций, товарных парков и диспетчерских пунктов, возле которых - давно уже не новость! - высоко вознеслись мачты телевизионных антенн.
- Все по-новому обустраивается на Исмагилове. У нас будет групповой сбор нефти. Введут телеуправление с полной взаимосвязью. Тогда один оператор легко справится с десятками скважин. Но, - Хаят повела на свекровь необычно серьезными глазами и печально вздохнула, - боюсь, придется мне перейти на швейную фабрику. Ведь я даже не представляла, что такое семейная жизнь!
- А что это такое? - скрывая улыбку, спросила Зарифа, уютно угнездившаяся на диване с газетой в руках.
- Это… Видите ли… Раньше мне море было по колено. И вдруг, оказывается, надо к себе относиться иначе! - еще не решаясь на откровенность, сказала Хаят.
- Отчего же иначе?
- Ну, осторожность потребуется. По машинам прыгать будет неловко. Она еще ниже опустила голову над работой: что-то обвязывала крючком. - Так жалко менять специальность, но для замужней женщины удобнее работать швеей.
Зарифа, начиная догадываться, смотрела на невестку с живым интересом и участием.
- Значит, ты уже учишься шить?..
- Я?.. - Хаят засуетилась, не то пряча, не то разглаживая свое рукоделие, потом подняла на кулаке подобие нарядного башлычка, повертела им.
- Кисет?.. Сумочка?
- Разве не похоже? - Будущая маленькая мама зарумянилась, с трудом удерживая смущенную улыбку. - Чепчик…
- Ах, чепчик! Вот хорошо! - радостно и тоже немножко смущенно воскликнула еще молодая свекровь. - Значит, скоро я бабушкой стану!
- Почему вы, Зарифа-апа, говорите о старости? - спросил, входя в комнату, Ахмадша, частенько теперь заглядывавший к Магасумовым.
- Нет, речь идет не о старости, - весело возразила мать Салиха, но Хаят, прикусив губу, протестующе помахала ей рукой.
Несшитый чепчик упал на пол. Ахмадша быстрым гибким движением поднял его, с минуту рассматривал, но, ничего не сказав, сел у столика, за которым сражался иногда в шахматы с Салихом или Зарифой.
Сестричка, похоже, шьет детский капор… Значит, уже начала готовить приданое для ребенка! Ахмадша привык смотреть на нее как на маленькую, и ему было странно, даже страшно и неловко думать, что скоро она станет матерью. Правда, она немножко пополнела, но все еще выглядит девочкой, и подстриженные ее волосы по-ребячьи трогательно завернулись над смуглой шеей. Зачем поторопилась птичка-невеличка? Невольно сорвалось:
- Сумеешь ли ты воспитать его?
Она хитренько прищурилась:
- Кого?
- Ну, его… мальчика или девочку. Я ведь не знаю, кто у вас будет…
Заметив стеснение старшего брата, Хаят немедленно осмелела:
- Это уж как бог даст.
Она не верила ни в бога, ни в аллаха, но почему-то сами собой слетели с ее губ старушечьи слова.
- Жалко мне тебя!
- Жалко? - Хаят, не поняв его опасений, с достоинством выпрямилась. - Смешной ты! Я самая счастливая сейчас! А буду еще счастливей! - наивно похвасталась она и, вообразив своего первенца, конечно, толстенького и румяного, вскинула на Ахмадшу сияющий взгляд. - Ребенок - это самое лучшее на земле, прелесть такая! Ты ничего не понимаешь в жизни, дорогой братец! Ну, чего ты хочешь? Чтобы я училась в институте? А если мне пока достаточно десятилетки? Допустим, я уйду с промысла… Я уже была на заводе пластмасс, у Мирошниченко, присматривалась. Можно работать хоть прессовщицей, хоть в литьевом цехе, но меня больше привлекает теперь швейная фабрика. Вот научусь шить, стану самым хорошим закройщиком, пожалуй, я лучше буду модельером, и никакая автоматика меня с фабрики не выживет.
- Чтобы создавать моды, надо быть художником, - осторожно заметил Ахмадша, зная способность сестренки пылко увлекаться и ее неистовую напористость, но не припомнив, чтобы она когда-нибудь занималась рисованием.
- Пусть я не художник, но неужели не соображу, кому что идет? В красивой одежде я очень разбираюсь.
- Ах ты, хвастунишка! - ласково сказал Ахмадша.
Он привык думать, что Хаят, окончив вечерний институт, станет промысловым диспетчером.
- Знаешь, как я наших маленьких буду наряжать! - продолжала она, почти с нежностью поправляя на себе блузку и смахивая соринки с колен.
Она действительно начала с уважением относиться к собственной особе, и ей не терпелось поскорее иметь новую игрушку - своего ребенка.
- Я теперь Салиха люблю в сто раз больше, чем раньше. Ты знаешь, ведь дети очень связывают, - доверительно, с забавной убежденностью прошептала она.
Но эти слова совсем не позабавили Ахмадшу, наоборот: улыбка сразу сбежала с его лица. "Если Надя почувствует себя матерью, - подумал он, - то ее любовь к Груздеву тоже станет "в сто раз" сильнее. Даже если она вышла за него без любви, то полюбит в нем отца своего ребенка".
Маленькая Хаят оказывалась гораздо мудрее старшего брата в сердечных делах.
- Куда ты? - окликнула его из кухни Зарифа, собирая на поднос посуду и закуски, но он, ничего не ответив, исчез за дверью.
29
Положив подбородок на сплетенные пальцы рук, Надя сидела, облокотись на стол, и задумчиво следила за тем, как за черной рамой окна вставал в полнеба багрово-желтый закат. Наполненная красноватым сумраком комната, обставленная простой канцелярской мебелью, казалась не жилой: так и не сумела молодая хозяйка создать уют в своей квартире.
- Некогда мне, - говорила она матери, изредка приезжавшей к ней. - Очень много работаю. Читаю. Ну, и общественные дела… Вообще не хочу "обрастать". Посмотри в любое окно: такой красоты ни один художник не придумает. Зачем же закрывать ее разными тряпками?
Но сейчас при виде голого окна Надя уныло подумала, что свекор прав: надо смягчить очертания оконных рам и косяков тюлевой шторой, а электрическую лампочку над столом прикрыть абажуром.
Включать свет не хотелось, и, глядя на полыхание заката, она снова и снова перебирала в памяти последнюю встречу с Ахмадшой: его взгляд, взволнованный голос, пугающие и горько радующие слова. Нет, не надо думать о них! Пусть он "никогда ни на кого не сможет ее променять", но ведь все равно сломал жизнь!
И вдруг от этой мысли Наде стало до слез жаль себя, свою недавнюю жизнерадостность, гордую уверенность в любви Ахмадши.
Матвей Груздев, бесшумно войдя в комнату - дома он упрямо ходил в одних толстых шерстяных носках, - заметил, как слезинка, сверкнув, скатилась со щеки невестки. Он легонько кашлянул, двинул стулом.
- Сумерничаешь, дочка? А заря-то какая - чистый огонь! Значит, и завтра погода не угомонится. Студено на дворе. На Каме беляки: шатает ветер реку. Скоро, поди-ка, шуга пойдет и зима нагрянет! - Не дождавшись ответа, старик примостился у теплой батареи, потрогал, погладил изогнутые змеевики. - Осенью у нас в Баку тоже ветра бывают. Страшенные, норд-остом называются. Другой раз и автобусы опрокидывают, и крыши срывают… Потому и крыши там строят плоские, чтобы урагану возможности для баловства не было. А деревца на Приморском бульваре почитай все накренились, будто бегут они от норд-оста к морю, к солнышку!
- А вы всегда жили в Баку?
- Да. Много лет там прожили.
- У вас вся семья на промыслах работала?
- Да.
- Похожи эти промысла на здешние?
- Да.
- Что "да, да"? Почему вы так плохо рассказываете? - с неожиданной запальчивостью вырвалось у Нади.
Матвей рассмеялся добрым стариковским смехом.
- Так его, старого черта, лапушка моя!
Раздраженность невестки он объяснил себе тем, что ей скучно в одиночку читать научные книги, и не обиделся.
- Там нефть, и тут нефть, а кроме этого - ничего, Надюша, похожего нету. И климат другой, и вид не тот. В Баку вышки, словно частокол, стоят, а тут от одной до другой не то что голоса - ружейного выстрела, поди-ка, не услыхать. У нас качалки день и ночь пыхтят, кланяются, а здесь нефть фонтаном берут, самотеком…
- Это я хорошо себе представляю, - опять капризно перебила Надя. - Но люди?
- Что ж люди! Люди везде одинаковые, особенно на промыслах: боевые, самостоятельные.
- Но не все боевые, - странно дрогнувшим голосом возразила она.
- Боевые! - убежденно подтвердил дед Матвей. - Нефтяники особенно. Ты смотри, что у нас в Баку делают: из-под глубин морских нефть достают. А на Каспии шторма лютуют, бывает, льдинами крушат эстакады, на которых промысла в море обосновались. Народ ни перед какими сложностями не отступает.
- А в жизни?
- Так это и есть самая настоящая жизнь.
- Нет, я хочу сказать: дома, в семье?
- В семье всякое приключается. Не зря говорится: каково на дому, не ведомо никому. Бывает, дерутся: кто от ревности, кто просто по дурости. Разводятся тоже…
- Ревность, по-вашему, не дурость?
- Как рассудить?.. Без нее тоже не проживешь! Надо быть пнем бесчувственным, чтобы спокойно смотреть, как за твоей женкой ухлестывают!
- Но если не "ухлестывание", а любовь настоящая?
- Любовь? - Матвей Груздев помолчал, размышляя. - Это уж беда, если такая любовь.
- Вы сами сказали, что народ перед трудностями не отступает.
- Так то народ! В работе он артельно действует, потому и не отступает.
- Семья тоже дело общественное.
- Общественное, точно. Но ведь покуда мешок не развяжется, петух зерна не клюнет, а развязался - посыпалось, другой раз и собирать поздно.
- Вот вы как! - снова рассердилась Надя и, встав с места, включила свет. - Давайте лучше на стол накрывать, скоро Алеша придет.
- Его и спроси тогда, - не без хитринки посоветовал дед Матвей.
30
Но Надя ни о чем не спросила мужа: пришел он озабоченный, усталый, и она сразу поняла: не ладится что-то при пуске новой установки, а надо готовиться к совещанию в Совете Министров. Выступать там с бухты-барахты нельзя. Работы у директора невпроворот, и беспокойству нет конца, все время как на пороховом погребе, и только жизнестойкость груздевской породы мешала ранней проседи посеребрить голову Алексея. Наоборот, он даже помолодел за последнее время.
"Это я отдаю ему свою молодость, - подумала Надя, принеся пижаму и туфли, пока дед Матвей зажигал газ и пускал воду в ванной. - Раньше чувствовала себя такой юной, а сейчас "солидной дамой" стала и хандрить начинаю".
Устыдясь таких плачевных размышлений, она обняла присевшего к столу мужа, крепко поцеловала его в кудлатую макушку, понюхала и рассмеялась: от волос пахло дымом и нефтью.
- Чему ты? - Обрадованный лаской, Алексей прижался лицом к ее плечу. - Родная моя!
"А если бы на его месте был Ахмадша? - почти со страхом подумала Надя и, гоня предательские мысли, еще крепче обняла мужа. - Хорошо, если бы у нас родился ребенок, тогда прошлое отошло бы навеки".
Ночью ее мучили кошмары: то она волочила мешки, в которых ворочалось что-то живое, то сама сидела в мешке, а большой петух с выпяченной грудью норовил клюнуть ее сквозь прорванную мешковину. Потом Ахмадша Низамов развязал мешок, помог ей выбраться, сказал оглушительно: "Я тебя никогда ни на кого не променяю", - и поцеловал, но не как прежде, а по-мужски, жарко. От этого поцелуя у Нади так сильно забилось сердце, что она проснулась и с минуту лежала, задыхаясь от радости и стыда, опомнясь, провела ладонью по лицу, отбросила со лба волосы. Еще горел на губах поцелуй Ахмадши, а голос рассудка уже осаживал: "Глупо! Хуже того, преступно! Разве ты забыла, до чего довел тебя этот жалкий трус?"
В черноте ночи блеснуло перед самыми глазами мощное течение реки, кружащиеся ее бездонные водовороты, сжала удушьем горло тянущая в глубину вода… Ужас пережитого обрушился на молодую женщину, но она услышала рядом сонное дыхание мужа, прижалась к нему всем телом, точно молила о защите и… прощении.
Алексей сразу проснулся, страстно обнял ее.
- Наконец-то ты полюбила меня по-настоящему!
Наутро Надя приняла вахту, очень грустная, рассеянная; однако завод с его сложными процессами требовал полной отдачи, и молодой технолог быстро вошла в деловую колею.
- Что у вас дома? - спросила она Юрия Тризну, встретив его на площадке газофракционирующей установки.
Он казался очень воодушевленным, но вопрос Нади сразу поверг его в мрачное уныние, и этот лихорадочный перепад показывал, что молодой инженер разучился владеть собою. Не уделяя ему до сих пор особого внимания, Надя заметила, что он перестал следить за собой, похудел и подурнел.
- Дома у нас паршиво из-за Юльки, - сказал он. - Кривляется, даже когда плакать надо. Хоть бы отца пожалела: у него нынче сердечный приступ сделался из-за ее художеств. Я только и отдыхаю здесь, в заводской обстановке.
Впервые с тех пор, как Надя вышла за Груздева, они разговаривали почти непринужденно.
- Не жалеете, что перевелись к нам? - Юрий все-таки называл ее на "вы", и, словно забыв о том, что пережила она после своего "перевода": - Некоторые полагают, что переработка нефти - мужское дело, потому что здесь человек должен целиком отдаваться заводу, а женщине и в рабочее время мешают личные домашние заботы.
Надя вспыхнула, бросила с вызовом:
- Надеюсь, ты так не думаешь? Ведь и среди мужчин есть разгильдяи! А женщины на нашем заводе просто герои, и мне здесь очень интересно. Вот освою технологический процесс, изучу автоматику… Чтобы правильно проектировать, надо быть и хорошим прибористом.
Возле газоразливочной станции Надя вспомнила, как Алексей пояснял однажды экскурсантам: "Сухой газ - все равно что сухое вино: и то и другое отжато до предела; почти нет примесей".
"Алеша, дорогой, ты не сомневайся во мне! - сказала она мысленно. - Да разве я могу теперь хоть что-нибудь изменить в своей… в нашей жизни?!"
Она взглянула на Юрия - он шел рядом с нею, размахивая большими руками, долговязый, с упрямо сжатым ртом, - и улыбнулась ему дружески, хотя он не заметил того. "Нет, мальчишка, не только женщины бывают заняты во время работы домашними переживаниями!"