Глава вторая
В тот день инженер-экономист Наталья Семеновна Невельская подкреплялась в буфете своего министерства. Напротив нее за столиком сидел мужчина, она видела его крупные руки, в которых он держал такой же, как у нее, граненый стакан кофе и надкусанный кекс. Руки не двигались, она подумала: "Он сейчас рассматривает меня" - и подняла взгляд, вскинула густые, сабельно изогнутые ресницы - мужчина внимательно читал "Крокодил", прислоненный к кефирной бутылке. Губы его вот-вот готовы были сложиться в улыбку. Но мужчина вздохнул и перевел взгляд на свою соседку. Их глаза встретились…
Подобный момент в жизни двух отражали или пытались отразить писатели всех времен. Я же пока ограничусь протокольными словами "их глаза встретились" и расскажу немного о них обоих, так как появились они на страницах романа отнюдь не случайно и не на один этот миг.
Наталье Семеновне скоро тридцать, но она не замужем, хотя ее яркая внешность всегда привлекала внимание и романы у нее бывали. Первый, когда она еще училась в средней школе, - с преподавателем физкультуры. Ей очень нравился этот парень, особенно когда он бывал в синем тренировочном костюме с надписью на груди "СССР". Весь он был какой-то упругий, ходил танцующей походкой и имел разряд по легкой атлетике. В школьном спортзале он повесил на стене свою фотографию, где был снят на пьедестале, на самой высокой его ступеньке, в момент, когда ему вручали свернутую в трубку грамоту. А вверху трепетал на ветру транспарант: "Навстречу республиканской спартакиаде!" Пока учился в институте физкультуры, он потерял спортивную форму и, получив диплом, стал преподавателем физкультуры в школе, где училась Наташа. Она влюбилась.
Маркэнг - так красиво его звали - это заметил, а когда узнал, что эта красивая рыжеволосая десятиклассница - единственная дочь знаменитого строителя Невельского, сам потерял голову. Он не имел своей жилплощади, а там у Невельских, на улице Горького, роскошная квартира.
Однажды Наташа поведала маме о своих встречах с учителем физкультуры и сообщила, что он клянется ей в вечной любви.
- Вы целуетесь? - шепотом спросила мама.
Наташа рассмеялась:
- Мамуля, не смеши меня своей старомодностью. Да будет тебе известно, что Лидка из нашего класса в прошлом месяце делала аборт и теперь перед всеми нами дерет нос.
- Так! - тихо сказала мама, и лицо ее сильно побледнело. - Сейчас я посылаю "молнию" и вызываю в Москву отца. Ему это так кстати. На стройке как раз начинается перекрытие реки. Боже, какую дуру мы вырастили. Учитель физкультуры! Ты с ним…
Наташа расхохоталась и убежала в свою комнату.
Когда, спустя несколько минут, она вышла, мамы нигде не было, но во всех комнатах в самом воздухе висела ощутимая кожей тревога.
Позже выяснилось, что "молнию" отцу мама не послала, но приняла и без того достаточно решительные меры. В течение дня она побывала в школе, в районо и у заместителя министра, где служил муж.
Уже на другой день учитель физкультуры в школе не появился. Уроки физкультуры были отменены, и Наташины подружки, заглядывая ей в глаза, спрашивали со злодейским безразличием:
- Натка, ты не знаешь, что с нашим Маркэнгом?
Наташа догадывалась, но делиться своей догадкой не собиралась.
И вообще мама, скорей всего, права. В самом деле, как бы они с ним жили на его сто десять? И где бы они жили? Мама сказала, что не пустила бы его на порог квартиры. Надо знать маму.
Из первого своего романа Наташа извлекла очень важный урок: нельзя, в самом деле, затевать строительство семьи, если не на чем, не из чего и не на что воздвигать эту стройку. Мама искусно укрепляла это ее убеждение, все время рассказывала, как трудно живут знакомые им пары, и все оттого, что создали семьи, не подумав, на что они будут жить.
Потом был институт. Держала в театральный - не прошла. Особенно не горевала, успела подать документы в планово-экономический, недотянула одного балла, но где-то нажал отец, и ее приняли.
В студенчестве за ней ухаживали многие. Мама говорила: "Возле нашей Натки прямо пчелиный рой, но она как скала. Прежде всего учеба". Это были студенты, а под конец и преподаватель института. Прямо смешно - опять преподаватель, да еще женатый и двое детей. Она отшила его уже без маминой помощи..
После института ее взяли по распределению в Министерство автомобильной промышленности. Очевидно, и тут не обошлось без отцовского нажима. И вот уже пять лет она инженер-экономист. И все эти пять лет она подыскивала мужа. В ее душе уже поселилось беспокойство - все-таки замуж-то надо выходить. Отец подшучивал: "Что-то ты, милая моя, в девках засиделась". Мать бросалась наперерез: "Не болтай глупости! Такие не засиживаются, но и не выскакивают за кого попало!"
Года три назад на нее обратил внимание весьма солидный мужчина. Каждый день перед работой он играл в теннис на корте на Петровке, приезжал туда на собственной "Волге". Наташа тоже играла там в утренние часы. Там они и познакомились. Однажды оказались вместе в паре и выиграли. В этот день они выяснили "кто - кто", и он подвез ее в министерство.
О себе он сообщил Наташе скупо и туманно - директор мебельного производства… но не просто одной фабрики, а, что ли, целого куста фабрик. Константин Борисович Алмазов.
Утренние встречи на теннисе продолжались. Там, на корте, о них уже говорили: "Эта пара - рыжая с седым - играет слаженно". Потом они стали встречаться и не на корте - гуляли, ходили в театр, кино. Постепенно Наташа полностью выяснила житейскую анкету своего поклонника: кроме собственной еще и персональная "Волга", оклад также персональный, квартира на Котельнической набережной в высотном доме, дача где-то на Минском шоссе. Но имеются еще шестнадцатилетний сын и жена, естественно.
Было воскресенье, они обедали наверху в ресторане "Националь", и он сказал, глядя на нее ласковыми серыми глазами:
- А почему бы нам не сходить в загс?
Наташа натянуто рассмеялась:
- Вопрос прикажете расценивать как предложение?
- Естественно. - Он взял ее за руку. - Я все продумал.
- А семья?
- Не проблема.
- Как же это не проблема?
- Очень просто. Жена у меня вполне самостоятельный человек - художник по костюмам, хорошо зарабатывает, сын поступил в институт. Я получу для них квартиру. Сыну буду помогать, он у меня парень умный, современный, а увидев тебя, он все поймет и простит. Дай бог каждому такую мачеху…
Она спросила деловито:
- А как посмотрят на твоей службе? Ты же, кажется, член парткома?
- Развод и женитьба по любви не преследуются, - усмехнулся он, но, пожалуй, в его усмешке было сомнение.
Они обсудили все, что нужно делать. Получалось все так, как мечтала Наташина мать, но почему-то сама Наташа волнения особенного не испытывала.
Глядя в окно, как какие-то иностранцы грузили в машину пестрые от наклеек чемоданы, она вдруг спросила:
- Мог бы ты… бросить все… и сейчас уехать со мной на машине… ну, в Крым, например?
- Мог бы я так сделать? - переспросил он и ответил: - Только позвонил бы заму, что завтра не буду на работе.
- А он бы спросил: почему? Что бы ты ответил?
- Причина - любовь, - произнес он и рассмеялся, мол, все это чушь…
Вскоре, в день рождения Наташи, он подарил ей кольцо с бриллиантом. Наташа толк в этом знала. Подарок был дорогой. В тот же день он был позван к ней домой и представлен матери. Отец, как всегда, был на своей очередной стройке.
Маме он понравился. Когда он ушел, Наташа с мамой уселись на диване рядком, обнявшись, и тихо разговаривали, поглядывая на мерцающий экран телевизора, где в это время веселились вечные персонажи кабачка "13 стульев".
- Он старше меня на пятнадцать, даже больше, на семнадцать лет, - сказала Наташа, может, о самом главном, что тревожило ее.
- Во-первых, он выглядит гораздо моложе своих лет, - ответила мама, - во-вторых, возраст - это опытность, мудрость, и он всегда будет помнить, что ты подарила ему свою молодость, он-то понимает, какой неоплатный аванс получает. Он же смотрит на тебя как на икону. И если ты сразу поставишь себя как надо, он не пожалеет для тебя ничего.
Загс, однако, откладывался с месяца на месяц. Не получилось с квартирой для его сына, мешало и что-то связанное со службой, в подробности он не вдавался. Говорил только: "Ты представить себе не можешь, как все сложно…" И все же они часто встречались, он бывал озабочен, даже похудел, бедняжка, Наташа его жалела.
И вдруг…
В подобных ситуациях это всегда случается вдруг… Медленно протекал спокойный семейный вечер. Наташа в полудреме смотрела по телевизору песенный конкурс, и ей казалось, что один и тот же красивый, упитанный парень все время поет одну и ту же песню. Мама отправилась за "Вечеркой" - это всегда было ее привилегией, - она хотела раньше всех знать, кто из знакомых умер. Вернувшись с газетой, она села к столу, посмотрела последнюю страницу и, облегченно вздохнув - в этот день не было ни одного траурного объявления - на второй странице внизу прочитала, заголовок:
"Алмазов любил красивую жизнь".
Это был фельетон, написанный остро, зло и очень точно - с первых строк прямо как живой предстал перед ней Константин Борисович Алмазов - Наташин жених.
- Наташка, он мерзавец… - потерянно сказала она.
- Кто? - с трудом пробудилась Наташа от вечной песни.
Мать подала ей через стол газету.
"Алмазов любил красивую жизнь…"
В фельетоне были описаны любовные похождения Алмазова. Наташа, стиснув зубы, вся напрягшись, пронеслась по строчкам - вдруг и она есть в его списке? Но нет, ее не было, газета, как всегда, знала не все…
- Герой не столько моего, как твоего романа, - сказала она, со злостью швырнув газету.
- Что ты только говоришь? - взмолилась Ольга Ивановна. - Это ты должна подумать, почему каждый раз вляпываешься с женихами…
Удар был больной - Наташа выбежала из столовой, вслед ей с телевизионного экрана очередной певец, воткнув в рот микрофон, громко кричал:
Ты полюби меня однажды
И потом всю жизнь меня люби…
Спустя неделю Наташу пригласили повесткой в прокуратуру. Она пошла туда. По совету многоопытной матери захватила с собой кольцо.
- В конце концов, кроме этого колечка, тебя ничто с ним не связывало, - говорила мать, провожая ее. - Отдай им колечко, и делу конец…
- Никакого романа у нас не было… - со спокойным видом говорила Наташа следователю, отворачиваясь в сторону, будто от солнца, бившего в окно. - Пожалуй, он был ко мне неравнодушен, даже сделал мне в день рождения дорогой подарок. - Она вынула из сумочки кольцо и положила его на стол. - Солнце вспыхнуло и погасло в бриллианте. - Мне не нужен его подарок…
- Вас не смутила стоимость подарка? - спросил следователь, разглядывая кольцо.
- Я цены его не знала. Только когда показала вашу повестку маме, она сразу сказала, что вызывают из-за колечка, и объяснила, что оно дорогое.
Следователь посмотрел на нее с непонятной грустью, вздохнул и, оформив, как положено, сдачу кольца, отпустил ее.
- Надеюсь, меня больше таскать не будут? - спросила Наташа.
- Если понадобится, вызовем, - ответил следователь.
Больше не вызывали. Спустя месяц она уже не чувствовала ни горя, ни жалости. Одна злая пустота. Сказала маме: "Ты говорила возраст - это опытность и мудрость. Запомни - ты толкнула меня в этот позор…" Единственным, чего она лишилась в результате этой истории, были игры в теннис по утрам на Петровке - она стыдилась показаться там.
Прошло после этого почти два года, и вот в буфете министерства Наташа Невельская случайно встретилась и познакомилась с Евгением Максимовичем Горяевым, который вскоре стал ее мужем.
Глава третья
Сергей Акимович Гурин очнулся утром. Увидел над собой белый потолок и висевший высоко стеклянный шарик абажура, скользнул взглядом вниз по стене: электрический выключатель над белой тумбочкой, какая-то рогоза с подвешенными на ней стеклянными колбами и резиновыми трубками, а дальше - дверь с забеленными стеклами - больница!
Да, да, конечно, больница. Гурин подумал об этом спокойно. Что ж тут удивительного? Последнее время сердце качало все хуже. Сколько он заглотал нитроглицерина - откроешь левый ящик служебного стола, а там гремят пустые стекляшки от лекарства. Врачи давно говорили - надо лечь в больницу, серьезно подлечить сердце. И в горкоме это говорили. Конечно, надо было, но что теперь об этом вспоминать? Вот она, больница, он здесь и вроде жив. Гурин захотел повернуться на бок, и все исчезло…
Прошло еще несколько томительных длинных больничных дней, когда счет времени шел по градусникам, по завтракам и ужинам да по обходам врачей. Сколько он здесь? Пожалуй, больше недели - Гурин точно определить не мог. Он уже знал, что у него двусторонний инфаркт, что положение у него было тяжелое, осложненное тем, что его нашли лежащим на полу с запозданием на целый час. Пришлось прибегнуть к сложной аппаратуре реанимации, и он лежал в этой специальной больничной палате…
- Мы, батенька, вас воскресили, а теперь обязаны поставить на ноги и вернуть в строй, - сказал ему профессор Струмилин. - Но помогайте и вы. Пока не разрешим - никаких движений, лежать по стойке "смирно", не волновать себя никакими посторонними мыслями.
Но однажды профессор сказал:
- Опасный рубеж, батенька, пройден, завтра вас перевезут в обычную палату.
С вечера накануне волновался, плохо спал ночью… Когда стали перекладывать с кровати на каталку, застыдился своей беспомощности. Но вот его повезли по длинному коридору, вкатили в маленькую палату и переложили на кровать. Он полежал несколько минут с закрытыми глазами и стал осматривать комнату. Немного справясь с волнением, повернул голову и встретился взглядом с соседом по палате. И оба рассмеялись: они знали друг друга давно.
Гурин издали симпатизировал Лукьянчику, его удачливой судьбе. На сессиях горсовета, когда слово предоставляли Лукьянчику, в зале неизменно возникало оживление. Выступал он смело, с хлестким украинским юморком, вызывая то смех, то аплодисменты. Пожалуй, лучшего соседа по больничной палате Гурин не мог себе желать, по крайней мере, скучно не будет.
- Ну что, прокурор, инфаркт? - тихо спросил, улыбаясь, Лукьянчик.
- Выходит, что так, - ответил Гурин. - А я и не знал, что вы тоже здесь.
- Откуда же знать-то? Бюллетеней о состоянии здоровья лиц среднего звена в газете не печатают. С нами все проще. Вчера навещал меня мой зам Глинкин. Рассказывает - позвонил Митяев: где Лукьянчик? В больнице. Что он там делает? Лежит вроде с инфарктом. Нашел время… и вешает трубку. Митяев в своем репертуаре. - Лукьянчик тихо и беззлобно рассмеялся. Председатель облисполкома Митяев действительно был человек сухой, исповедующий святую уверенность, что с людей должно только требовать. Но надо сказать, сам работал как вол и со знанием дела, за что ему прощали и его жесткость…
- Давно лежите? - спросил Гурин.
- Вторую неделю завершаю, а конца не видно. А вы?
- Почти месяц. Лежал в палате, где воскрешают.
- А-а! - рассмеялся Лукьянчик. - Я тут у нянечки интересовался, что это за палата. Она сказала - там вашего брата за ноги с того света на этот тянут. У меня главное - не ко времени: самый разгар стройки…
- Болезнь, наверно, всегда не ко времени, - отозвался Гурин.
- Меня-то свалил скандал с моим бывшим стройуправлением. План первого квартала сорван, обнаружены приписки, а мой преемник Вязников оказался провокатором, говорит, что я критикую его за недостатки, которые в свое время сам в управлении насадил, и тому подобное. Я с ним схватился, и тут-то меня и трахнуло… - Лукьянчик тяжело вздохнул и замолчал.
На самом деле все было совсем не так, как сказал он Гурину.
В исполком уже давно поступали жалобы на начальника второго строительного управления Вязникова, что он ведет себя как удельный князь: не терпит критику, хамит подчиненным, поощряет подхалимов, а непокорных вынуждает увольняться. Лукьянчик мог бы решительно призвать самодура к порядку, но дело в том, что, уходя из стройуправления, он сам рекомендовал на свое место этого Вязникова, который при нем был главным инженером.
После каждой жалобы Лукьянчик вызывал его к себе в исполком и с глазу на глаз воспитывал, пугал, советовал образумиться. Вязников слушал, не спорил, не оправдывался и произносил в ответ одно слово "учту"…
И вдруг скандал. В исполком к Лукьянчику является бухгалтер стройуправления Когин, работавший там и при нем.
- Иду в народный контроль с "телегой" на Вязникова, - объявил он.
- Что случилось? - спокойно спросил Лукьянчик, хорошо зная бухгалтера, он был уверен, что тот попусту шум не поднимет.
- Обнаглел ваш Вязников, - продолжал Когин. - Приписки бывали и при вас, бухгалтерия тогда проспала. Но Вязников потерял всякую меру. Я ему сказал, что прикрывать не буду, а он взял и уволил меня… за непригодность. Но я ему пригожусь… в последний раз пригожусь. - Когин показал на папку с "телегой".
- Но вы тоже премии небось получали? - напомнил Лукьянчик. Но не тут-то было…
- А как же?! Если бить посуду, так всю.
- Подождите до завтра, - попросил Лукьянчик. - Он приказ отменит.
- Ну, нет… - Когин поднял папку над головой. - Это будет там еще сегодня.
Когин ушел.
Лукьянчик немедленно разыскал Вязникова и рассказал ему о визите бухгалтера.
- Беги в народный контроль, перехвати его во что бы то ни стало. Отменяй приказ о нем. Если контроль начнет трясти стройуправление, тебе несдобровать, и я тебя не помилую.
- Никуда я не побегу, - заявил Вязников. Он был явно во хмелю. - А если меня возьмут за шкирку, я скажу, что всем этим хитростям я учился у всеми уважаемого товарища Лукьянчика.
Лукьянчик пошел советоваться к своему заму Глинкину, и там-то и было решено лечь Лукьянчику в больницу, а погасить опасную ситуацию взялся Глинкин…
Расстались Гурин с Лукьянчиком вполне дружески, даже обнялись и расцеловались.
- Давайте и вы поскорее отсюда, отъелись тут, как на курорте. - Лукьянчик легко подхватил сумку и ушел быстрым, энергичным шагом.
Гурину пришлось пробыть в больнице еще больше месяца. Однажды не выдержал, изменил своей сдержанности и раздраженно сказал профессору Струмилину, что его держат в больнице в порядке перестраховки.
- Почему вы это решили? - сухо спросил профессор.
- Лукьянчик ушел почти месяц назад, а болезнь у нас с ним одна и та же.
Профессор усмехнулся:
- По-вашему, советской власти мы не боимся, а перед прокурором дрожим? Несерьезно, товарищ Гурин. И я бы искренне желал, чтобы у вас было то же, что у товарища Лукьянчика. Но, увы, у вас двусторонний тяжелый инфаркт, а у него… - профессор замялся и добавил: - В общем, я бы желал вам его вариант. Кстати, после больницы вам крайне необходимо по крайней мере две недели провести в санатории. Я горком об этом предупредил. Потом я вас посмотрю, проверим ваше сердце, и только тогда я смогу сказать, сможете ли вы продолжать свою работу, насыщенную отрицательными эмоциями. Извините, но вы меня на этот неприятный разговор вызвали сами.
В эту ночь Гурин почти не спал, в голову ему лез Лукьянчик… Почему профессор о его болезни сказал пренебрежительно?