- Нет. Я тебе обещаю поддержку, но только при условии, что в августе ты бросишь возню на столько, на сколько мы с Василием найдем нужным. Иначе завтра в отставку, - пригрозил Вика. - А кроме того, эту неделю ты тоже просидишь дома. То есть не дома, а на воздухе.
- Ладно. Раз ты такой предатель - сдаюсь, - сказал Михаил Викентьевич и дал Вике легкого шлепка по затылку.
Вика сел и стиснул отца.
- Золотой ты мой папка, единственный. Я тебя сам лечить начну. Я тебя физкультурником сделаю. Вот что - послезавтра у меня теннисное состязание. Очень интересное. Беру с тебя слово, что ты придешь на стадион смотреть. Ладно? А то мне обидно будет. Все смотрят, а тебя нет.
- Хорошо, - сказал Михаил Викентьевич, - я и сам рад на воздухе побывать. Второй год, как за город не выезжал.
- Вот здорово будет! И Леонид приедет со мной. Он любитель. На все состязания ездит. Я обещал за ним заехать, - обрадовался Вика.
Они проболтали до темноты. В сумерках приехал Василий.
Расспросив отца о визите к Бекману, он решительно потребовал, чтобы Михаил Викентьевич немедленно бросил работу и уезжал в Кисловодск. Но Вика сдержал слово и пришел на помощь отцу.
После долгих споров решили окончательно, что сейчас Михаил Викентьевич возьмет отпуск на две недели, потом вернется на завод, а в августе уедет лечиться в Кисловодск и уйдет с работы на такой срок, который найдут нужным врачи.
Михаил Викентьевич артачился, упирался, огрызался на Василия, но в конце концов сдал и уступил напору сыновей. Уходя спать, сказал уже успокоенный:
- Ладно, сыны. Может, вы и правы… От больного в работе проку немного. Полечусь… а там поживем - увидим. В могилу мне еще недосуг. Спокойной ночи, ребятки!
Лязгнув скелетом, трамвай остановился у стадиона. Шумливая ватага молодежи выплеснулась со ступенек вагона и растеклась по парковым дорожкам. Михаил Викентьевич, постукивая палочкой и глядя вперед поверх очков, медленно зашагал по хрусткому гравию к ярко-голубой деревянной арке входа.
Арку перерезала надпись. Она начиналась громадной фигурой физкультурника в полосатой футболке. Художник изобразил его лицом к входу с широко расставленными руками. Физкультурник был первой буквой надписи, буквой "Т". Дальше шли обычные белые буквы.
"Только физически развитой пролетарий может встать в ряды образцовых ударников пятилетки", - прочел Михаил Викентьевич и болезненно сощурился, словно опять почувствовал то отвратительное замирание сердца и страх, который испытал во время припадка.
Он подошел к кассе, взял билет и спросил у кассира, как пройти к теннисным кортам.
- Прямо… налево… к морю, - ответила кассирша автоматической скороговоркой.
Михаил Викентьевич побрел по широкой аллее. Слева от нее пушистой зеленой скатеркой лежало футбольное поле. По нему живым узором красных и белых маков носились за мячом в тренировочной игре футболисты. Михаил Викентьевич, поглазев немного на них, свернул налево. В просвете деревьев над дорожкой зацвело синевой море. В его влажном мареве проплыл белый блеск парусов уносящейся яхты. У обрыва берега, за зеленой дранкой и проволочными сотами ограды, желтели корты. Михаил Викентьевич толкнул калитку и вошел внутрь.
На трибунах никого не было - Михаил Викентьевич приехал рано. Он знал, что игра начнется в шесть, но ему просто хотелось подольше побыть на воздухе. Два корта пустовали, на третьем у трибуны бегала девушка в белом холстинковом платьице, вышитом понизу зелеными треугольниками. Партнером ее был полный мужчина в фуражке командира флота. На крошечном носике его трепетала блестящая стрекоза пенсне.
На нижней скамье трибуны лежал в одних трусах отдыхающий игрок, подложив под курчавую голову ракету. Солнце жарко сверкало на загорелой груди и ногах.
Михаил Викентьевич присел на скамью неподалеку от лежащего. Он с любопытством смотрел на игру, которую видел вблизи впервые.
Ракетки мелькали в воздухе, как флажки в руках сигнальщика. Пушистый фланелевый шарик то тупо ударялся о землю, то с глуховатым звоном отпрыгивал от тугой плоскости струн. Девушка и моряк прыгали и перебегали, словно исполняя древний и таинственный танец спортивного ритуала. Моряк, несмотря на толщину, бегал легко, и только рубашка его взмокла и прилипла сзади к широкой спине.
- Сетбол! - звонко крикнула девушка, отводя от глаза прядку волос, и смешливо добавила: - Вы делаете успехи, Кульчицкий. Если я погоняю вас каждый день по два часа, вы будете играть как Тильден и станете стройны как Хаджи-Мурат. Даю.
Ракетка на круглом размахе встретила высоко подкинутый мяч, и он ринулся через сетку, чтобы немедленно отпрянуть назад от встречного удара мужской ракеты. Еще два раза он перенесся с одной стороны на другую. Михаил Викентьевич щурясь, с невольной улыбкой следил за полетом. В последний раз мяч лег коротко, едва перелетев сетку, и заставил моряка сделать два отчаянных прыжка, чтобы поймать его на ракету. Все же он успел отбить мяч, но девушка, лукаво блеснув зубами, резким поворотом послала мяч в опустевший, незащищаемый угол площадки. Он мягко прошипел, вздымая струйку песка, и, не встреченный ракетой, глухо стукнул на отпрыге об зеленую дранку ограды.
- Готово… Ваших нет, - хохоча сказала девушка и, направившись к скамьям, села рядом с Михаилом Викентьевичем.
- Ладно, - отозвался партнер, - мы свое возьмем. Пойду заливать горе лимонадом. Вы не хотите?
- Нет… Я посижу.
Моряк ушел. Девушка сидела, подкидывая мячик и ловя его ракетой. На темно-розовых, голых до плеча руках колосился светящийся пушок. Ловя мяч, она покосилась раза два на Михаила Викентьевича.
- Вы, дедушка, не на состязания пришли? - спросила она вдруг с доверчивой лаской, - вам долго еще ждать придется.
Михаилу Викентьевичу стало весело от вопроса, от теплого девичьего голоса.
- Ну, разве я дедушка? У меня даже внуков нет. Я молодой.
Девушка не смутилась.
- А у меня дедушка на вас похож… Вы в первый раз здесь? Я раньше вас никогда не видела. Вы интересуетесь теннисом? А сами играли раньше?
Вопросы слетали с ее губ, как капли теплого летнего дождя, бездумные и беспечные. Она говорила потому, что светило летнее солнце и сама она была молода, здорова, полна своей радостью.
- Меня сын соблазнил поглазеть. Он сегодня будет играть. Вот и позвал старика похвастать.
- А ваш сын сегодня играет? А как ваша фамилия? Левченко? Что вы говорите? Вы отец Левченко? Как интересно! Хорошо, если б он выиграл…
- Почему? - спросил Михаил Викентьевич, любуясь девушкой.
- Он очень славный. Он так быстро выдвинулся в рабочей команде. А его противник Марлов - противный задавака, фасон ломает. Ваш сын должен выиграть.
Прожаренный солнцем отдыхающий теннисист поднялся и, потягиваясь, сказал:
- Восторженная Лелечка, не угодно ли вам покидаться?
- Давайте.
Девушка выбежала на корт и с середины еще раз крикнула Михаилу Викентьевичу:
- Скажите сыну, чтоб он не сдавал. Он не смеет проиграть.
Михаил Викентьевич тоже встал. Ему захотелось пройти к морю. Он вышел из ограды и спустился по каменной лестнице к водяной станции. Под стрижеными шарами акаций стояли парусиновые шезлонги. Михаил Викентьевич сел и вытянул ноги.
Был тот час, когда солнечный блеск, теряя знойную ослепительность, уже не жжет, а нежит. Море дрожало перед глазами пляской серебряных искр. С плавательной вышки, пластаясь в воздухе, летали тела, буравя плотную зелень воды. В густом цвете моря, в палевых треугольниках парусов, в громких голосах пловцов жила и дышала молодость, цвело здоровье.
Михаил Викентьевич вспомнил внезапно безучастные глаза профессора Бекмана, когда, выслушав Михаила Викентьевича, он с профессиональным равнодушием говорил об усталом теле Михаила Викентьевича, как о неживой и скучной вещи. Он не видел, профессор Бекман, как сжимались от его вялого голоса нервы стоящего перед ним человека, - человека, прошедшего многотрудную жизнь, полную работы, и ждавшего от профессора совета не как прекращать работу, а как продолжить ее, ибо жизнь без работы теряла всякий смысл. Бекман ничего этого не понял. Он принял и отпустил Михаила Викентьевича, как принимал сотни и тысячи людей.
От этого воспоминания Михаил Викентьевич зябко передернул плечами. За его спиной зазвучали зовущие голоса. Он обернулся.
От лестницы легко полушел-полубежал Вика. В левой руке он нес ракету в чехле, помахивая ею. За ним спускался по лестнице Курков.
- Ты давно, папка? - спросил Вика. - Мне на кортах сказали, что ты был там.
- Это девушка с треугольничками?
- Ну да… Леля.
- Она просила передать тебе, чтоб ты не сдавал и непременно выиграл.
- В самом деле? - засмеялся Вика. - Постараюсь.
Подошедший Курков тоже поздоровался с Михаилом Викентьевичем.
- Ну, папка, отправляйся с Леонидом на трибуну. Я иду одеваться. Через десять минут начнем. Я действительно должен сегодня выиграть, - сказал Вика, хмуря морщинку над переносьем.
Он повернулся и убежал.
Михаил Викентьевич и Курков прошли на заполненную уже трибуну. Над ней колыхался гул разговора. Они заняли свои места. Михаил Викентьевич долго разглядывал публику.
- Непонятный какой-то народ, - сказал он наконец Куркову, - больно парадно.
- Публика верхушечная, - отозвался Курков. - Недавно еще теннис считался у нас буржуазной игрой. Теперь эту дурость ликвидировали. Игра замечательная и с каждым годом демократизируется. А зрители еще прежние в большинстве. Но игра будет занятная. Марлов и Вика. Два полюса спорта… Смотрите, вон уже и судья идет.
Высокий пожилой человек в белом, держа в руке блокнот, поднялся на зеленую вышку, и в то же время из калитки на корт вышел Вика, в голубой майке и легких полотняных брюках. Круглые мускулы легко и ритмично ходили у него под кожей. Он подошел к трибуне против места отца.
- Не продуешь? - улыбаясь, спросил Вику Курков.
- Боюсь гадать. По-настоящему мне сегодня отдыхать надо было бы, да неудобно отлынивать, когда соревнование до кипятка долезло. Ну, есть немного гула в руках. А впрочем, думаю, разойдется.
- А где Марлов?
Вика обвел глазами корты и кивнул на противоположную сторону. Там, у скамьи, расцвеченной женскими платьями, стоял высокий, гибкий юноша. Он поставил ракетку ободом на край скамьи и, опираясь на нее, разговаривал с хорошенькой черноглазой женщиной, щуря глаза и изгибаясь, как избалованный котенок. На нем была легкая широкая рубашка кремового шевиота и такие же брюки. По краю подошвы резиновых заграничных туфель бежала тоненькая красная полоска.
Гладко зачесанные на пробор черные волосы стягивала шелковая сеточка.
Отвечая на какой-то вопрос собеседницы, он лениво вздернул плечами и презрительно засмеялся.
- Жучок, - сказал Михаил Викентьевич, повеселевшими глазами смотря на противника сына.
Вика хотел что-то ответить отцу, но его прервал резкий голос судьи:
- Внимание. Финальная встреча по городскому первенству второго класса. Игроки: Марлов - клуб совработников, Левченко - рабочий клуб "Металлостроя". Игроки, на корт! Прошу выбрать места.
Марлов, смеясь, поцеловал протянутые пальчики собеседницы и, слегка раскачиваясь на ходу, пошел к сетке. Вика порывисто бросился туда же.
- Нервничает, щенок, - поморщившись, обронил Михаил Викентьевич.
Вика действительно нервничал. До финала он дошел без особого труда, легко справляясь с противниками. Но встреча с Марловым была опасной. Марлов стоял головой выше всего второго класса, был в это лето в хорошей форме и играл сильнее Вики. Для Вики результат встречи означал многое. Первое - победа рабочей команды, второе - переход в первый класс и возможность попасть на всесоюзные соревнования. Это волновало Вику, и, торопясь к сетке, он потерял ритм движения, неловко попал опущенной ракеткой между колеи и споткнулся. Выпрямляясь, увидел насмешливую гримасу, дернувшую уголок рта Марлова. Темная злость на эту улыбку, на это нескрываемое превосходство поднялась в нем.
- Марка или пустышка? - спросил Марлов, вертя ракету.
- Пустышка, - резко бросил Вика, как бы обращая это слово к Марлову. Упавшая на ручку ракета закружилась волчком и легла.
- Марка, - сказал Марлов, - беру подачу. Ваша сторона.
Вика выбрал сторону спиной к солнцу. Оба разошлись по местам. Публика на трибуне притихла.
- Подача Марлова, - возгласил судья, - по нулю.
Марлов поднялся на цыпочки, подкинул мяч и, мгновенно откинув корпус назад, встретил опускающийся шарик широким взмахом ракеты. Прорезав воздух, тонко свистнули струны. Мяч почти невидимкой, как пуля, прошел низко и плоско над ленточкой сетки, щелкнул по земле, и Вика не успел дать нужный угол своей ракете. Мяч скользнул по ней и бессильно скатился вбок.
- Пятнадцать - ноль, - равнодушно отметил судья.
Вика перешел в левый угол со вспыхнувшими щеками.
Ему показалось, что в момент его неудачного удара в публике кто-то засмеялся. Он шире расставил ноги, согнувшись вперед, весь обратясь во внимание. Второй мяч Марлова он принял уже спокойно и отдал правильно. Марлов отбил косым в правый угол. Вика, рассчитывая каждое движение мускулов, развернулся пружиной навстречу мячу. Пушечным драйвом мяч ударил в ноги Марлову и остался на его стороне.
- По пятнадцати, - простонал судья.
- Ага, - шепнул Вика сам себе, сжимая челюсти, - рано обрадовался.
Он убил еще два мяча Марлова один за другим. Счет стал "пятнадцать - сорок". Для выигрыша первой игры оставалось сделать еще один мяч. Приняв подачу, Вика ринулся к сетке и встретил летящий шарик с лету, коротким ударом вниз… Он думал опять послать его в самые ноги противнику, но Марлов успел отпрыгнуть и мягко, без размаха, подставил ракету под отпрыг. Вика сразу сообразил опасность. Вместо того, чтобы ответить сильным ударом, Марлов прибег к коварной свече. С внезапным холодком Вика понял, что сейчас случится: мяч медленно взовьется кверху, высоко перейдет над сеткой, недостижимый для ракеты, и ляжет где-то у самой задней линии. Нужно сейчас же бежать назад, догоняя мяч, стараться отбить его там, на месте падения, хотя бы через голову, из-за спины, как-нибудь. Правда, свеча была не менее опасна и для Марлова. Малейшая ошибка в силе удара - и мяч ляжет за линией, в аут. Но Марлов был слишком хорошим игроком, чтобы грубо промахнуться - его могла подвести только случайность… Вика рванулся назад. Вот мяч близко, Вика занес ракетку, но было поздно. Мяч, словно издеваясь, лениво лег на самой черте задней линии, и достать его не удалось.
- Тридцать - сорок, - оживился судья.
Следующий мяч оба брали осторожно и цепко. Он был решающим для обоих. Взяв его - Вика, выигрывал, проиграв - он давал возможность противнику сравнять счет. Мяч метался через сетку от Вики к Марлову и обратно долго - Вика потерял счет переброскам. Случайно взглянув в сторону трибуны, он едва подавил приступ глухого смеха. Головы зрителей, следящих за полетом мяча, как по команде поворачивались. Было похоже, что на трибунах сидят фарфоровые китайские болванчики, головы которых одновременно пущены в ход.
Зрителям, видимо, надоела бесконечная переброска мяча.
- Пошли качать, - громко сказал кто-то с трибуны.
Этот возглас слышали оба - и Вика и Марлов. Оливковое лицо Марлова побелело, и губы поджались. На следующем ударе, отогнав Вику к задней линии, он вдруг коротко уронил мяч вплотную за сеткой резаным ударом и взял очко у растерявшегося противника.
Трибуна радостно зааплодировала. Хотя Вика чувствовал, что прекрасный удар Марлова заслуживает одобрения и в этом одобрении нет пристрастия, - рукоплескания смутили его.
- Ровно, - сквозь зубы сказал судья, закуривая.
Вика вытер тылом ладони мокрый лоб. Поглядев в сторону, где сидел отец, он увидел за стеклами очков Михаила Викентьевича знакомый иронический блеск. Так смеялись глаза отца всегда, когда Вика делал что-нибудь неловко или неладно, и это еще больше обескуражило Вику.
Он вяло отбил мяч Марлова, но Марлов, поскользнувшись, тоже не успел поймать мяч и ударил наугад. Вика следил за идущим на него мячом, стоя за задней линией и держа ракету наготове. Мяч упал за линией, и Вика не ударил, видя явную ошибку.
- Мяч правильный. Больше, - протянул судья.
Вика с изумлением посмотрел на судью, потом себе под ноги. В шести дюймах за меловой полосой линии, вне корта, на желтом слое песка виднелся темный овальный след, выдавленный ударом мяча. Ошибка была настолько очевидна, что не заметить ее было нельзя. Судья явно засчитал в пользу Марлова проигранный им мяч. Но спорить с судьей было нельзя. Вика с яростью сжал рукоятку ракеты, как эфес сабли.
Следующий розыгрыш он провел совершенно не глядя на мяч. На третьем ударе игра была кончена.
- Игра Марлова. Счет игр один - ноль. Марлов ведет в первой партии. Прошу меняться сторонами, - ленивой скороговоркой пробубнил судья, отмечая в листке соревнований результат.
Вика стал проигрывать игру за игрой. Только когда счет дошел до "пять - ноль", огромным напряжением воли он заставил себя играть внимательно и вырвал одну игру у Марлова. Недружные рукоплескания не подбодрили его. Он боялся поднять голову и посмотреть на трибуны, на публику, отца, Куркова. Он почти радостно вздохнул, когда судья объявил:
- Первая партия Марлова, со счетом шесть - одна.
В конце концов, если проигрывать, то чем скорее, тем лучше. Меньше придется быть на площадке, оставаясь мишенью для острот чужой публики.
Вторая партия началась стремительным нападением Марлова. Он уже не считался с противником и играл с Викой, как кошка с мышью. Вика проиграл две первые игры со счетом "ноль - сорок". Он тупо смотрел перед собой в землю и с отчаянием думал: "Скорее… только бы скорее…" Для него ничего не существовало больше, кроме усыпанной песком тупо гудящей земли под ногами и белых меловых полос на ней.
Меняясь сторонами после очередной игры, он проходил по краю корта, противоположному трибунам, с опущенной головой, как вдруг его слух уловил тихий оклик:
- Витька! Ты что же подводишь? Неужто скис?
Вика вскинул глаза и увидел озабоченное лицо футболиста Петьки Волкова из команды строительства. Он смотрел на Вику с укором и негодованием. Но лицо товарища мелькнуло только на миг. Вику поразило другое. С этой стороны корта, пустовавшей в начале игры, теперь плотной толпой сбились люди. Не те, которые, оплатив нумерованные места, с удобством расположились на трибуне. В этой толпе Вика увидел знакомые взволнованные лица ребят-физкультурников, легкие матерчатые шляпки и красные платочки девушек. От них повеяло теплым сочувствием, дружеской поддержкой, сознание одиночества сменилось у Вики радостным, разлившимся по телу подъемом. Он вскинул голову и неожиданно широко и открыто улыбнулся всем этим слабо различаемым от волнения лицам.
И от этой улыбки размягчившиеся мускулы его налились сразу звенящим кровяным током, отвердели. Он взглянул в противоположную сторону, на трибуну, занятую привычной публикой соревнований, и трибуна сразу потускнела и расплылась в его глазах, и отчетливо видно на ней стало только лицо отца с нахмуренными седыми бровями.