У ворот избы Тараса действительно сидел Кишкин, а рядом с ним Окся. Старик что-то расшутился и довольно галантно подталкивал свою даму локтем в бок. Окся сначала ухмылялась, показывая два ряда белых зубов, а потом, когда Кишкин попал локтем в непоказанное место, с быстротой обезьяны наотмашь ударила его кулаком в живот. Старик громко вскрикнул от этой любезности, схватившись за живот обеими руками, а развеселившаяся Окся треснула его еще раз по затылку и убежала.
- Ох-хо-хо! - заливался Мыльников, подъезжавший в этот трагический момент к своему пепелищу. - Вот так Окся: уважила Андрона Евстратыча… Ишь, разыгралась к ненастью! Ах, курва Окся, ловко она саданула…
V
Ожидание возвращения с Фотьянки "самого" в зыковском доме было ужасно. Сама Устинья Марковна чувствовала только одно, что у нее вперед и язык немеет и ноги подкашиваются. Что она будет говорить взбешенному мужу, когда сама кругом виновата и вовремя не досмотрела за дочерью? Понадеялась на девичью совесть… "Вековушка" Марья и замужняя Анна, конечно, останутся в стороне. Последняя, хотя и слабая, надежда у старухи была на мужиков - на пасынка Яшу и на зятя Прокопия. Она все поглядывала в окошко, не едет ли Яша. Вот уже стало и темнеться, значит, близко шести часов, а в семь свисток на фабрике, а к восьми выворотится Родион Потапыч и первым делом хватится своей Фени. Каждый стук на улице заставлял ее вздрагивать.
- Хоть бы Прокопий-то поскорее пришел, - вслух думала старушка, начинавшая сомневаться в благополучном исходе Яшиной засылки.
Вот загудел и свисток на фабрике. Под окнами затопали торопливо шагавшие с фабрики рабочие, - все торопились по домам, чтобы поскорее попасть в баню. Вот и зять Прокопий пришел.
- Нету ведь Яши-то, - шепотом сообщила ему Устинья Марковна. - С самого утра уехал… Что ему делать-то в Тайболе столько время?.. Думаю, не завернул ли Яша в кабак к Ермошке…
Прокопий ничего не ответил. Он закусил у печки вчерашнего пирога с капустой и пошел из избы.
- Ты куда, Прокопий? - окликнула его в ужасе Устинья Марковна.
- Я пойду Яшу искать, - ответил он, глядя в угол. - Куды мы без него? Некуда ему деться, окромя кабака.
И теща и жена отлично понимали, что Прокопий хочет скрыться от греха, пока Родион Потапыч будет производить над бабами суд и расправу, но ничего не сказали: что же, известное дело, зять… Всякому до себя.
- А что же в баню-то сегодня не пойдешь, что ли? - окликнула Прокопия уже на пороге вековушка Марья.
- Успеется и баня, - ответил Прокопий. - Пусть батюшка первым идет…
"Банный день" справлялся у Зыковых по старине: прежде, когда не было зятя, первыми шли в баню старики, чтобы воспользоваться самым дорогим первым паром, за стариками шел Яша с женой, а после всех остальная чадь, то есть девки, которые вообще за людей не считались. С выходом Анны замуж "первый пар" был уступлен зятю, а потом шли старики. Убегавший теперь от первого пара Прокопий показывал свою полную нравственную несостоятельность, что и подчеркнула своим вопросом вековушка Марья. Она горько улыбнулась, когда захлопнулась дверь за Прокопием, и проворчала:
- Тоже, мужик называется… Оставил одних баб. Разве так настоящие-то мужики делают?..
- Молчи, Марья! - окликнула ее мать. - Ты бы вот завела своего мужика да и мудрила над ним… Не больно-то много ноне с зятя возьмешь, а наш Прокопий воды не замутит.
- У тебя нет лучше Прокопья, - ворчала Марья.
- Ты у меня поворчи! - крикнула мать. - Зубы-то долги стали…
За убегом Фени с Марьей точно что сделалось, и она постоянно приставала к матери, чего раньше и в помине не было.
Время летело быстро, и Устинья Марковна совсем упала духом: спасенья не было. В другой бы день, может, кто-нибудь вечером завернул, а на людях Родион Потапыч и укротился бы, но теперь об этом нечего было и думать: кто же пойдет в банный день по чужим дворам. На всякий случай затеплила она лампадку пред скорбящей и положила перед образом три земных поклона.
Родион Потапыч явился на целых полчаса раньше, чем его ожидали. Его подвез какой-то попутний из Фотьянки.
- А где Феня? - спросил он по обыкновению, поднимаясь на крыльцо.
- В соседи увернулась, - ответила Устинья Марковна, ни живая ни мертвая от страху.
- Не нашла время…
Старик вошел в избу, снял с себя шубу, поставил в передний угол железную кружку с золотом, добыл из-за пазухи завернутый в бумагу динамит и потом уже помолился.
- Это на какую причину лампадка теплится? - спросил он.
- А воскресенье завтра, Родивон Потапыч… Банька готова, хоть сейчас можно идти.
- А Прокопий когда успел в баню сходить?
- Да он потом, Родивон Потапыч, он тоже увернулся по делу.
- Порядков не знаете?! - крикнул старик и топнул ногой. - Ты у меня смотри, потатчица…
Он сразу почуял что-то неладное и грозно посмотрел на трепетавшую старуху, потом хотел что-то сказать, но в этот критический момент под самым окном раздалась пьяная песня:
Как сибирский енерал
Да ста-анового о-бучал!..
Устинья Марковна так и обомлела: она сразу узнала голос пьяного Яши… Не успела она опомниться, как пьяные голоса уже послышались во дворе, а потом грузный топот шарашавшихся ног на крыльце.
- Батюшки, да никак и Тарас с ним! - охнула Устинья Марковна, опрометью бросаясь из избы, чтобы прогнать пьяниц.
Но было уже поздно. Тарас и Яша входили в избу, подталкивая друг друга и придерживаясь за косяки.
- Родителю… многая лета… - бормотал Мыльников, как-то сдирая шапку с головы. - А мы вот с Яшей, значит, тово… Да ты говори, Яша!
Родион Потапыч точно онемел: он не ожидал такой отчаянной дерзости ни от Яши, ни от зятя. Пьяные, как стельки, и лезут с мокрым рылом прямо в избу… Предчувствие чего-то дурного остановило Родиона Потапыча от надлежащей меры, хотя он уже и приготовил руки.
- Так мы, значит, из Тайболы… - объяснил Мыльников, тыкая шапкой вперед. - От Федосьи Родивоновны поклончик привезли.
- От какой Федосьи Родивоновны? - повторил старик, чувствуя, как у него волосы поднимаются дыбом. - Да вы сбесились, оглашенные?.. Да я…
- А ты не больно, родитель, тово… - неожиданно заявил насмелившийся Яша. - Не наша причина с Тарасом, ежели Феня тово… убежала, значит, в Тайболу. Мы ее как домой тащили, а она свое… Одним словом, дура.
Тут уже Устинья Марковна не вытерпела и комом повалилась в ноги грозному мужу, причитая:
- Уж и что мы наделали!.. Феня-то сбежала в Тайболу… за кержака, за Акиньку Кожина… Третий день пошел…
Зыков зашатался на месте, рванул себя за седую бороду и рухнул на деревянный диван. Старуха подползла к нему и с причитаньями ухватилась за ногу, но он грубо оттолкнул ее.
- Да вы… вы одурели тут все без меня? - хрипло крикнул он, все еще не веря собственным ушам. - Да я вас… Яшка, вон!.. Чтобы и духу твоего не осталось!
- А ты не больно, родитель, тово… - дерзко ответил Яша.
- Что-о?!.
- А вот это самое… Будет тебе надо мной измываться. Вполне даже достаточно… Пора мне и своим умом жить… Выдели меня, и конец тому делу. Купи мне избу, лошадь, коровенку, ну обзаведение, а там я сам…
- Правильно, Яша! - поощрял Мыльников. - У меня в суседях место продается, первый сорт. Я его сам для себя берег, а тебе, уж так и быть, уступаю…
Старик рванулся с места, схватил Яшу левой рукой, зятя правой и вытолкнул их за дверь.
- Да ты не больно!.. - кричал Мыльников уже в сенях. - Ишь какой выискался… Мы тоже и сами с усами!.. Айда, Яша, со мной…
В этот момент выскочила из задней избы Наташа и ухватила отца за руку, да так и повисла.
- Тятя, родимый!.. Я боюсь!.. Тятя!..
- Ну, вот… - проговорил Яша таким покорным тоном, как человек, который попал в капкан. - Ну что я теперь буду делать, Тарас? Наташка, отцепись, глупая…
- Тятенька, миленький…
Яша сразу обессилел: он совсем забыл про существование Наташки и сынишки Пети. Куда он с ними денется, ежели родитель выгонит на улицу?.. Пока большие бабы судили да рядили, Наташка не принимала в этом никакого участия. Она пестовала своего братишку смирненько где-нибудь в уголке, как и следует сироте, и все ждала, когда вернется отец. Когда в передней избе поднялся крик, у ней тряслись руки и ноги.
- Наташка, перестань… Брось… - уговаривал ее Мыльников. - Не смущай свово родителя… Вишь, как он сразу укротился. Яша, что же это ты в самом-то деле?.. По первому разу и испугался родителей…
- И ты тоже хорош, - корил Яша своего сообщника. - Только языком здря болтаешь… Ступай-ка вот, поговори с тестем-то.
Мыльников презрительно фыркнул на малодушного Яшу и смело отворил дверь в переднюю избу. Там шел суд. Родион Потапыч сидел по-прежнему на диване, а Устинья Марковна, стоя на коленях, во всех подробностях рассказывала, как все вышло. Когда она начинала всхлипывать, старик грозно сдвигал брови и топал на нее ногой. Появление Мыльникова нарушило это супружеское объяснение.
- Ты… ты зачем? - грозно спрашивал его старик.
- А дело есть, Родивон Потапыч… Ты вот Тараса Мыльникова в шею, а Тарас Мыльников к тебе же с добром, с хорошим словом.
- Говори скорее, коли дело есть, а то проваливай, кабацкая затычка…
- И не маленькое дельце, Родивон Потапыч, только пусть любезная наша теща Устинья Марковна как быдто выдет из избы. Женскому полу это не следствует и понимать…
Зыков сделал знак глазами, и любезная теща уплелась из избы, благославляя на этот раз заблудящего и отпетого зятя.
- Дело-то самое короткое, Родивон Потапыч… Шишка-то был у тебя на Фотьянке?
- Ну, был…
- Опрашивал он тебя касаемо допрежних времен и казенной работы?
- Пустой он человек. Болтал разное…
- Ну, так слушай… Ты вот Тараса за дурака считал и на порог не пускал…
- Да не болтай глупостев, шалая голова!.. Не люблю…
- Донос Шишка пишет, вот что! - точно выстрелил Тарас. - О казенной работе, как золото воровали на промыслах. Все пишет. Сегодня меня подговаривал… Значит, как я в те поры на Фотьянке в шорниках состоял, ну, так он и меня записал. Анжинеров Шишка хочет под суд упечь, потому как очень ему теперь обидно, что они живут да радуются, а он дыра в горсти. Слышь, и тебя в главные свидетели запятил, и фотьянских штегеров, и балчуговских, всех в один узел хочет завязать. Вот он каков человек есть, значит, Шишка. Прямо так и говорит: "Всех в Сибирь упеку".
- Не пойму я тебя, Тарас, - сурово проговорил старик. - А ты садись, да и рассказывай толком…
Мыльников с важностью присел к столу и рассказал все по порядку: как они поехали в Тайболу, как по дороге нагнали Кишкина, как потом Кишкин дожидался их у его избушки.
- Сперва-то он издалека речь завел, - рассказывал Мыльников. - Насчет Кедровской казенной дачи, что она выходит на волю и что всякий там может работать… Известно, соблазнял, а потом и подсыпался: "Ты, Тарас Матвеич, ходил в шорниках на Фотьянке? Можешь себя обозначить, ежели я в свидетели поставлю, как анжинеры золото воровали?.." И пошел. Золото, грит, у старателей скупали по одному рублю двадцати копеек за золотник, а в казну его записывали по четыре да по пяти цалковых. И пошел, и пошел… И нынешнюю, грит, кампанию заодно подведу, потому, грит, мне заодно пропадать. Вот он каков человек есть, Шишка этот. Самый зловредный выходит…
- Ну, а еще-то что?
- Да все тут… А ежели относительно сестрицы Федосьи Родивоновны, то могу тоже соответствовать вполне.
- Ну, это не твоего ума дело! Убирайся…
- Только и всего?
- Достаточно по твоему великому уму… И Шишка дурак, что с таким худым решетом, как ты, связывается!..
- Ну и дал бог родню! - ругался Мыльников, хлопая дверью.
Выгнав из избы дорогого зятя, старик долго ходил из угла в угол, а потом велел позвать Якова. Тот сидел в задней избе рядом с Наташей, которая держала отца за руку.
- Ты это что за модель выдумал… а?! - грозно встретил Родион Потапыч непокорное детище. - Кто в дому хозяин?.. Какие ты слова сейчас выражал отцу? С кем связался-то?.. Ну, чего березовым пнем уставился?
- Из твоей воли, тятенька, я не выхожу, - упрямо заявил Яша, сторонясь, когда отец подходил слишком близко. - А желаю выдел получить…
- Какой тебе выдел, полоумная башка?.. Выгоню на улицу, в чем мать родила, вот и выдел тебе. По миру пойдешь с ребятами…
- А уж что бог даст… Получше нас с тобой, может, с сумой в другой раз ходят. А что касаемо выдела, так уж как волостные старички рассудят, так тому и быть.
Родион Потапыч с ужасом посмотрел на строптивца, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и бессильно опустился на диван.
- Пора мне и свой угол завести, - продолжал Яша. - Вот по весне выйдет на волю Кедровская дача, так надо не упустить случая… Все кинутся туда, ну и мы сговорились.
- Что-о?..
- Сговорились, говорю. Своя у нас канпания: значит, зять Тарас Матвеич, я, Кишкин…
- Вот так канпания! - охнул Родион Потапыч. - Всех вас, дураков, на одно лыко связать да в воду… Ха-ха!..
Старик редко даже улыбался, а как он хохочет - Яша слышал в первый раз. Ему вдруг сделалось так страшно, так страшно, как еще никогда не было, а ноги сами подкашивались. Родион Потапыч смотрел на него и продолжал хохотать. Спрятавшаяся за печь Устинья Марковна торопливо крестилась: трехнулся старик…
- Так канпания? А? - спрашивал Родион Потапыч, делая передышку. - Кедровская дача на волю выйдет? Богачами захотели сделаться… а?..
- Уж это кому какие бог счастки пошлет…
- Хорошо, я тебе покажу Кедровскую дачу. Ступай, оболокайся…
Когда Яша с привычной покорностью вышел, из-за печи показалось испуганное лицо Устиньи Марковны.
- Как же насчет Фени-то?.. - шептала она побелевшими от страха губами. - Слезьми, слышь, изошла…
Старик посмотрел на жену, повернулся к образу и, подняв руку, проговорил:
- Будь она от меня проклята…
Устинья Марковна так и замерла на месте. Она всего ожидала от рассерженного мужа, но только не проклятия. В первую минуту она даже не сообразила, что случилось, а когда Родион Потапыч надел шубу и пошел из избы, бросилась за ним.
- Родион Потапыч, опомнись!.. Родной…
Но он уже спускался по лесенке, а за ним покорно шел Яша.
VI
Родион Потапыч вышел на улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас за плотиной направо стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но дело было неотложное, и старик смело вошел в настежь открытые ворота на широкий господский двор.
- Степан Романыч дома? - сурово спросил он стоявшего на крыльце лакея Ганьку.
- У них гости… - с лакейской дерзостью ответил Ганька и даже заслонил дверь своей лакейской особой. - К нам нельзя-с…
- Дурак! - обругал старик, отталкивая Ганьку. - А ты, Яшка, подождешь меня здесь!..
Господский дом на Низах был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
В большой передней всех гостей встречали охотничьи собаки, и Родион Потапыч каждый раз морщился, потому что питал какое-то органическое отвращение к псу вообще. На его счастье вышла смазливая горничная в кокетливом белом переднике и отогнала обнюхивавших гостя собак.
- У них гости… - шепотом заявила она, как и Ганька. - Анжинер Оников да лесничий Штамм…
Доносившийся из кабинета молодой хохот не говорил о серьезных занятиях, и Зыков велел доложить о себе.
- Сурьезное дело есть… Так и скажи, - наказывал он с обычной внушительностью. - Не задержу…
Горничная посмотрела на позднего гостя еще раз и, приподняв плечи, вошла в кабинет. Скоро послышались легкие и быстрые шаги самого хозяина. Это был высокий, бодрый и очень красивый старик, ходивший танцующим шагом, как ходят щеголи-поляки. Волнистые волосы снежной белизны были откинуты назад, а великолепная седая борода, закрывавшая всю грудь, эффектно выделялась на черном бархатном жакете. Карачунский был отчаянный франт, настоящий идол замужних женщин и необыкновенно веселый человек. Он всегда улыбался, всегда шутил и шутя прожил всю жизнь. Таких счастливцев остается немного.
- Ну что, дедушка? - весело проговорил Карачунский, хлопая Зыкова по плечу. - Шахту, видно, опустил?..
- С нами крестная сила! - охнул Родион Потапыч и даже перекрестился. - Уж только и скажешь словечко, Степан Романыч…
- Что же, этого нужно ждать: на Спасо-Колчеданской шахте красик пошел, значит, и вода близко… Помнишь, как Шишкаревскую шахту опустили? Ну, и с этой то же будет…
- Может, и будет, да говорить-то об этом не след, Степан Романыч, - нравоучительно заметил старик. - Не таковское это дело…
- А что?
- Да так… Не любит она, шахта, когда здря про нее начнут говорить. Уж я замечал… Вот когда приезжают посмотреть работы, да особливо который гость похвалит - нет того хуже.
- Сглазить шахту можно?.. - засмеялся Карачунский. - Ну, бог с ней…
Зыков переминался с ноги на ногу, косясь на стоявшую в зале горничную. Карачунский сделал ей знак уйти.
- Что, разве чай будем пить, дедушка? - весело проговорил он. - Что мы будем в передней-то стоять… Проходи.
- Ох, не до чаю мне, Степан Романыч…
Оглядевшись еще раз, старик проговорил упавшим голосом, в котором слышались слезы:
- К твоей милости пришел, Степан Романыч… Не откажи, будь отцом родным! На тебя вся надежа…
С последними словами он повалился в ноги. Неожиданность этого маневра заставила растеряться даже Карачунского.
- Дедушка, что ты… Дедушка, нехорошо!.. - бормотал он, стараясь поднять Родиона Потапыча на ноги. - Разве можно так?..
- Парня я к тебе привел, Степан Романыч… Совсем от рук отбился малый: сладу не стало. Так я тово… Будь отцом родным…
- Какого парня, дедушка?
- Да Яшку моего беспутного…
- Ах, да… Ну, так что же я могу сделать?
- Окажи божецкую милость, Степан Романыч, прикажи его, варнака, на конюшне отодрать… Он на дворе ждет.
Карачунский даже отступил, стараясь припомнить, нет ли у Зыкова другого сына.
- Да ведь он уже седой, твой-то парень? Ему уж под шестьдесят?
- Вот то-то и горе, что седой, а дурит… Надо из него вышибить эту самую дурь. Прикажи отправить его на конюшню…
Зыков опять повалился в ноги, а Карачунский не мог удержаться и звонко расхохотался. Что же это такое? "Парнишке" шестьдесят лет, и вдруг его драть… На хохот из кабинета показались горный инженер Оников, бесцветный молодой человек в форменной тужурке, и тощий носатый лесничий Штамм.
- Вот не угодно ли? - обратился к ним Карачунский, делая отчаянное усилие, чтобы не расхохотаться снова. - Парнишку хочет сечь, а парнишке шестьдесят лет… Нет, дедушка, это не годится. А позови его сюда, может быть, я вас помирю как-нибудь.