И Ева… если б не она, я не думал бы сейчас о тебе, мой город! Я не хочу, чтобы она в тебе затерялась. Я знаю - она твоя, она станет твоей, и сумеет сказать свое слово под твоими, Москва, небесами. И я… я все сделаю, чтобы мы не остались безгласными, чтобы мы не молчали! Мы такие ещё нелепые, неумелые, но мы хотим научиться - всерьез! - говорить с тобою на равных. С тобой, а значит со всеми, кто жил здесь, кто вложил в твою историю свои силы и душу…
Он поежился - странно, никогда он не думал так… А тут вдруг заговорил с Москвой - он ведь нашептывал все это вслух, тяжко дыша и спеша - поднимаясь в гору…
Где она? - кажется там, впереди…
"Неужели я всегда буду догонять её, ускользающую как мечта? Неужели мы никогда не будем идти с ней в ногу?."
- Это зависит от тебя одного… - словно бы кто-то сказал ему…
Ослышался он? Почудилось? Или это внутренний голос… Кто-то ответил ему.
Никита подумал, что не должен сейчас отвлекаться, что так он попросту потеряет её - свою путеводную звезду, чей темный силуэт двигался впереди. Ева свернула налево - Никита чуточку повременил и тоже повернул за ней вслед. Только сначала выглянул из-за угла. Вон она! Идет потихонечку. И этот черт в обличье кота все сидит у неё на руках как ни в чем не бывало.
Он шагнул вперед… и что-то острое вдруг полоснуло по шее, что-то черное упало на грудь. Никита потерял равновесие и опрокинулся навзничь. Черный кот прыгнул ему на горло, вытаращив зеленые, горящие в темноте глаза…
- А-а-а!
Ему казалось, что он завопил на всю улицу, но из горла вырвался только слабый хрип.
- Ах ты, гадина! - прохрипел Кит и попытался отодрать от себя вцепившееся в горло животное…
Но не тут-то было - кот рвал на нем шарф, стараясь дотянуться до голой шеи… его когти скользнули по коже, располосовав её поперек. Но ни когти, ни боль, ни кровь - не это пугало, нет!
Глаза! Те же глаза, что глянули на него из пролома в полу, - не звериные, не человечьи… но чьи? Беса, дьявола?..
Нет, Никита не мог в тот миг ничего объяснить - страх жалом змеи вонзился в него и как яд парализовал способность мыслить и чувствовать. Он жег как огонь. Хуже огня!
Вдруг, когда он каким-то чудом вывернулся, а кот оказался под ним, кто-то с силой ударил его кулаком по голове.
Он готов был поклясться, что саданули не палкой, не камнем - не каким-то твердым предметом, а именно кулаком - рукой, которая, хоть и тверда, но покрыта мягкой на ощупь кожей…
Он глухо охнул, бухнулся лицом в снег…
"Вот и все!" - стрельнуло в угасавшем сознании.
- Нет, не все… - прошептал он и, не дыша, скорчившись, свернувшись в клубок, выпростал из-под себя руку и засунул за пазуху.
Слава Богу, она была там - бабушкина молитва. Не провалилась вниз - к поясу, не выпала в снег… Он стиснул твердую, нагретую теплом его тела бумажку и… сразу почувствовал, что свободен.
Какое-то время Никита ещё лежал в снегу, не шевелясь. Потом осторожно приподнял голову…
К нему приближались шаги.
- Эй, пацан, хорош снег трамбовать! Вставай. Ну надо же так нажраться!
Чьи-то сильные руки подняли его, встряхнули…
- А ну-ка, дыхни!
Никита глупо и расслабленно заулыбался. Дыхнуть у него попросту не было сил.
- Не-е-е, вроде не пьяный… Слышь, парень, ты чего это тут на снегу отдыхаешь, а? Сердце, может? Разбери тут вас, молодежь - ещё не ровен час винта нарежешь! Может, скорую вызвать, а, парень? Ты как?
Возле Никиты хлопотал невысокий крепкий мужик в шапке-ушанке. К нему спешили ещё двое из ворот проходной, за ними народ повалил валом - видно, смена кончилась.
- Да нет, все в порядке, - смущенно переминаясь под перекрестным огнем пары десятков твердых и испытующих глаз, лепетал Никита. - Я… просто голова закружилась.
- А ты ел сегодня чего? - вопросил один - длинный и бледный. - А то на! - он протянул парню свежую булочку.
- Спасибо… - тот совсем растерялся. Эта толпа окруживших его мужчин и смущала и в то же время притягивала его. - Спасибо, я ел. Просто… наверное, отравился. Очень живот болит. Мне надо домой - я тут близко живу.
- Ну, смотри, - с сомнением изрек мужик в ушанке. - А то я тебя провожу - мне спешить некуда - жена, брат, к теще уехала.
Тут остальные начали хохмить и откалывать шуточки столь неделикатного свойства, что Никита, оглушенный потоком этих соленых мужицких словес, покраснел, смешался и… поспешил прочь, крикнув им на прощанье, - благо, голос прорезался:
- Спасибо вам! С Рождеством!
Они долго ещё гоготали, сворачивая в проулок, ведущий к метро. Никите вдруг захотелось догнать их, схватить кого-нибудь за руку и не отпускать не покидать их тесный веселый круг.
"Дяденьки, возьмите меня с собой!" - он почти уж готов был крикнуть им вслед, лишь бы не оставаться наедине со своим страхом. Ему хотелось послать кому-нибудь сигнал бедствия - растерянная душа дрожала, взывая к чувству самосохранения - она нашептывала ему, что он в беде, что с ним сейчас может случиться все самое худшее! Все, что угодно…
Но Никита попытался уверить её - свою душу, что это не так, что он все ж таки не в лесу, хотя в лесу ему, право, было бы поспокойнее… Он несколько раз подпрыгнул на месте и притопнул ногами, чтобы убедиться, что мышцы слушаются его, и двинулся дальше - туда, где несколько минут назад виднелся знакомый силуэт. Но вскоре в растерянности остановился.
Куда теперь? Евы нигде не видно. Мерзкая тварь добилась своего - он таки потерял ее!
Кто ж не знает, что в книгах про нечистую силу и во всяких ужастиках бесы часто принимают обличье кота. И не какого-нибудь, а черного. Выходит враг его - бес! Или какое-то существо, бесу подручное. И уж кто-кто - а Никита и книг таких, и фильмов под завязочку насмотрелся и начитался! Чего стоит один кот Бегемот в любимом его романе Булгакова "Мастер и Маргарита"! Хорошо, пусть так, но кто же тогда ударил его, когда кот был под ним на снегу? Значит, враг у него не один! Значит, их как минимум двое…
"Что толку голову зря ломать: чертовщина - она чертовщина и есть! Вот то-то и оно, что есть она. Существует на самом деле! А я-то, дурак, думал, что всю жизнь проживу тихо-мирно, книжечки на диване почитывая…" - думал Никита, сжавшись в комок, - его колотила дрожь.
Город качался и плыл под ногами, пурга убаюкивала, мысли путались… От бесконечного мельтешения снега перед глазами голова и впрямь закружилась.
"Может, назад повернуть? Все равно ведь не знаю точного адреса… мелькнула в нем мысль-искусительница. - Ни за что! Я тогда никогда не стану собой…"
И почему так - почему эта упрямая убежденность вдруг утвердилась в нем, Никита не понимал - он просто знал это. И это знание, рожденное любовью, вьюгой, опасностью и одиночеством, вдруг придало ему сил. Он почувствовал, что должен идти против ветра - отныне и всегда - и только так, не сдаваясь, не уклоняясь от избранного пути, сможет стать настоящим мужчиной. Таким, который не прячется за чужие спины, не изменяет принятых решений и идет к своей цели.
Он приподнял повыше воротник своей короткой дубленки и, наклонив голову, чтобы снег не слепил глаза, двинулся вперед.
- Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении чумы… - выдыхал он во мглу чеканные строки Пушкина. И ритм стиха влек его за собой.
И странное дело - внезапно Кит ощутил в себе такую уверенность, такой прилив сил, которых прежде не ощущал. Он вдруг понял, что счастлив. Он существует не зря - у него есть его родной город, его любимая девочка, родители, которые ждут его, книги, стихи и… что-то ещё - что-то иное, высшее существующее во всем… Он ясно ощутил чье-то невидимое благое присутствие и… неожиданно еле слышно - одними губами - прошептал:
- Господи, помоги мне!
"Да, конечно, я и гадать не гадал, что мне - наяву - доведется встретится с проявлением темных сил… Но… раз они есть, ведь это значит, что и чудеса тоже есть! И высшая благая защита - покров небесный! И Николай Угодник, и Матерь Божья и Тот, Кто рождается завтра в ночь… Даже подумать страшно, что это - реальность, самая настоящая - та, которая была, есть и будет, а мы… мы как дым. И может быть, то, во что ты веришь - и станет твоей реальностью. И здесь, на земле, и потом… Да, - повторил он и улыбнулся - так захватила и поразила его эта мысль, - я где-то читал, что мысли… они воплощаются. И мама так говорит. Так пусть воплотится все самое доброе и хорошее в эти дни. Для всех - и для города, и для людей, и для тех, кто уже там - в мире ином… для всех, кто любит и верит - пусть для всех совершится чудо… Рождество! Да… пусть будет так!"
И он прибавил ходу, словно эти мысли сделали его старше, сильнее. Он перестал дрожать и окреп.
Темная громада вынырнула из тьмы слева от него - храм, одетый в строительные леса. За ним показалась другая церковь - поменьше. Она явно была уже действующей - купола загадочно светились во тьме, пространство внутреннего двора расчищено. Когда Никита поравнялся с церковью, гулко ударил колокол. Раз, другой, третий…
Он улыбнулся. И почувствовал себя ещё уверенней, словно бы получил ответ на самый важный вопрос. Точно этот звон ответил ему…
"Ступай вперед и не бойся. Грядет Рождество, и каждый, кто верит в него, - под покровом высшей защиты…"
Глава 10
СТАРУХА
Никита прошел ещё немного вперед и справа показались дома - высоченные узкие башни. Он попробовал сосчитать этажи, но сбился - в темноте это оказалось не таким простым делом.
"Это здесь!" - подсказал ему внутренний голос.
- Ишь, зачастил! - буркнул Кит этому самому голосу.
И откуда только тот взялся - прежде ничего подобного не было. Но теперь чувства его так обострились… Да с недавних пор он воспринимал окружающее тоньше, острей… Как будто душа жила своей жизнью, как бы обособленной от него.
- Экстремальная ситуация! - усмехнулся Никита, стараясь убедить себя в том, что ничего особенного с ним не происходит. - Вот и шестое чувство прорезалось…
Он не хотел сам себе признаваться, что кто-то присутствует рядом с ним во тьме занесенного снегом города. Кто-то ведет его… И рядом с этим незримым спутником зло отступало.
В башнях светились окна. Какое из них? Где-то там - в одном из этих домов - Ева. Он знал, что она там. И ему нужно проникнуть туда. Только тогда он сможет понять, что происходит с ней и кто владеет судьбой его златовласой девочки…
Он запрокинул голову, оглядел освещенные окна, стараясь ни о чем не думать, - просто стоял и смотрел. Он не знал, сколько простоял так, в неподвижности, пока одно из окон на втором этаже в дальней от него башне не привлекло внимания. Оно мерцало каким-то слабым свечением, точно внутри работал сварочный аппарат.
- Она там! - шепнул он и быстрым шагом направился к дому.
Подойдя к подъезду, Кит увидел, что поманившее его окно находится как раз над козырьком подъезда. Если туда забраться - можно заглянуть в окно. Он какое-то время постоял возле подъезда, выжидая - не будет ли ещё знака какого… Но все было тихо - дом дремал у самого края ночи. В подъезд никто не входил и никто не выходил оттуда. Путь был свободен!
Как же забраться наверх? Прямо возле подъезда, чуть правее, росла крепкая ветвистая рябина - её ветви поднимались до окон четвертого этажа.
Нужно попробовать! - подумал Никита и, сняв перчатки, обхватил руками холодный ствол. Неожиданно для себя самого он начал довольно проворно взбираться наверх, ноги в удобных немецких ботинках удерживали его, вжимаясь в ствол, пока он переставлял руки, залезая все выше. Вот и первая ветка - самая нижняя, отходящая от ствола под углом. Теперь осталось всего ничего - пролезть по ней до крытого шифером козырька, над которым она наклонялась, и спрыгнуть вниз.
Это легко удалось - через минуту Никита был уже там, скрючившись в три погибели, чтобы его не заметили. Еще примут за вора - тогда все рухнет: потащат в милицию, начнут родителей мучить - поди докажи, что ты не верблюд! Нет, он должен быть незаметным как тень - стать невидимым и неслышимым, чтобы ни одна душа не узнала, что там, над дверью подъезда находится человек и заглядывает в чье-то окно…
А главное - об этом не должны догадаться те, за кем он следит, потому что тогда всему настанет конец. Эти темные люди постараются сделать так, чтобы подчинить себе и его волю.
Он почти не сомневался, что тут затевается колдовство!
Не дыша, он на корточках приблизился к краю прямоугольной площадки и, прижавшись к стене, вытянулся вдоль нее, чтобы заглянуть в окно.
"Хорошенькое дело! - стучало в висках. - Видели бы меня родители!"
Но уже через миг он позабыл обо всем на свете. Там, в комнате, уставленной резной мебелью красного дерева и освещенной зыбким пляшущим светом свечей, была Ева!
Она лежала в глубоком кресле, свернувшись клубочком и подложив руки под голову. В ногах у неё лежал страшный кот и дремал, положив голову на лапы. Круглая красная свечка, стоявшая на овальном столике возле кресла, освещала её лицо неровным мерцающим светом. Она была так бледна и неподвижна, что Никите на миг показалось, что девочка не дышит.
"Там, за речкой тихоструйной
Есть высокая гора,
В ней - глубокая нора;
В той норе во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места;
В том гробу твоя невеста."
Это были его любимые строки - загадочные, таинственные… Он с детства твердил их про себя, точно знал: настанет день - и они сбудутся… Так вот она - его невеста. И он должен спасти ее! Там, у Пушкина, королевич Елисей поцеловал царевну, она проснулась и ожила… А тут… его отделяла от Евы стена, за которую он не мог проникнуть, и заиндевевшее стекло… оно не пропустит к ней даже его дыхания…
"И надо же, - подумал он, - все сбылось, все как у Пушкина: и впрямь мы тут - за речкой тихоструйной, и - высокая гора имеется… ведь переулок-то на гору поднимается - на высокий левый берег Яузы. И нора тоже есть - потому что дом этот старухин - сущая нора! Только московская… А гроб… хорошо хоть, что его не видать, хотя понятно: мы видим и ощущаем вовсе не все, что существует на самом деле… А потом это же образ. И какой точный! Она, моя милая, - ну, точь-в-точь как в гробу лежит - ни живая, ни мертвая…"
Но тут Ева застонала во сне и судорожно вздохнула - так, что её пальцы дернулись, а потом сжались, как будто она хотела ухватить что-то во сне…
- Просыпайся! - шепнул Никита, прильнув к холодному стеклу. - Не спи! Тебе нельзя спать…
Он чувствовал, что сон её - дурной, нехороший - мертвый сон… Ей нужно проснуться - и как можно скорей! А ему бы исхитриться и как-то подать ей знак: стукнуть в окно или царапнуть по стеклу… Но при этом не выдать своего присутствия тому, кто был рядом с ней, там, в квартире. А там кто-то был - он знал это.
Очки то и дело запотевали от его горячечного дыхания. Приходилось то и дело протирать их, но все равно происходящее в комнате за окном виделось словно в туманной дымке.
На столике возле Евы стояла тарелочка, на которой лежало круглое красное яблоко. Оно было надкушено. И ещё был бокал, в котором темнела какая-то жидкость. Ее оставалось совсем немного - на донышке. Видно, Ева пила из этого бокала.
Как же ему подать ей знак? Он постарался заглянуть в комнату, чтобы увидеть её всю, сплошь заставленную антикварной мебелью, бутылями из темного стекла и сухими букетами в напольных вазах - так, что в комнате едва можно было повернуться. Какие-то драпировки, выгораживающие часть пространства, рояль, едва втиснутый в него… Множество портретов и фотографий в серебряных рамках - кто и что было изображено на них он не видел - ему не так-то просто было дотягиваться до края окна, сохраняя равновесие, да ещё все время оглядываясь: не идет ли кто… А ещё эти очки…
Но на улице все было тихо - город спал. И сон его был беспробуден, глубок, точно и Москву опоили колдовским зельем. Внезапно Никита почувствовал, что его самого клонит в сон - голова стала тяжелой, глаза начали закрываться… Он ущипнул себя за руку, сняв перчатку, - не хватало ещё и ему заснуть тут, на засыпанном снегом козырьке над незнакомым подъездом.
Он уже почувствовал, что замерзает не в шутку, когда в квартире послышались шаги. Он потряс головой, прогоняя дремоту…
В комнате показалась старуха.
Поступь её была медлительна и тяжела - точно не женщина шла, а ожившая статуя. Она была очень высока ростом - едва ли не выше Никитиного отца. Все в ней было крупное, резкое - и черты лица, и руки с длинными цепкими пальцами, а голос, гулкий и властный, не предвещал ничего хорошего. От него становилось не по себе.
При появлении Евиной тетки, - а это, по всей видимости, была она, девочка слабо пошевелилась и приподнялась в кресле.
- Что, тетушка, который час? Я задремала немножко, а мне уж домой пора.
- Еще рано, деточка, нет ещё десяти, - пробасила старуха. - Поспи у меня еще. А лучше всего - давай-ка мы с тобой дело сделаем!
- Ой, тетушка, нет, не сегодня! Пожалуйста… - взмолилась Ева, и Никита весь сжался - таким жалким и жалобным был её голосок…
Она боялась своей тетки - боялась смертельно! Та словно поработила Еву, овладела её душой. И Никита должен сделать все возможное и невозможное, чтобы разрушить это недоброе старухино влияние - разбить, уничтожить, развеять, чтобы его девочка снова стала свободной. Стала самой собой!
Легко сказать! А вот как это сделать? Он-то ведь не колдун! Никаких заговоров и заклятий не знает. И спросить не у кого…
"Посмотрим и поглядим… - подумал он, снова приникая к стеклу, - а там видно будет."
Старуха склонилась над Евой, повела ладонью возле её лица.
- Погляди на материно кольцо, - приказала она, - полюбуйся, каким оно стало красивым…
Ева медленно, словно сомнамбула, подняла свою правую руку и поднесла к самым глазам. Кот приподнял голову и тоже впился взглядом в кольцо, точно оно было для него источником силы.
Кольцо у Евы на пальце как будто налилось кровью - там, внутри, в самой сердцевине овального камня точно ожил кто-то… ожил и задвигался, пульсируя и разбухая. Никите показалось, что сейчас из перстня выскочит кто-то - какое-то существо, вцепится Еве в глаза… и выест их. Он едва удержал крик - так ему стало страшно!
- Давай, милая, сделаем дело! Гляди - так хочет твоя мать. Она завещала нам сделать это. Пора, дорогая, пора - я должна передать тебе все, чем владею, - и то, что невидимо, и то, что окружает тебя. Смотри…