- Вовсе не Карамазов, совсем не он. Просто наши сами туда стали ходить, конечно сперва с Карамазовым. И ничего такого не было, никаких глупостей. Сначала один, потом другой. Отец был ужасно нам рад. Ты знаешь, он просто с ума сойдет, коль умрет Илюша. Он видит, что Илюша умрет. А нам-то как рад, что мы с Илюшей помирились. Илюша о тебе спрашивал, ничего больше не прибавил. Спросит и замолчит. А отец с ума сойдет или повесится. Он ведь и прежде держал себя как помешанный. Знаешь, он благородный человек, и тогда вышла ошибка. Все этот отцеубийца виноват, что избил его тогда.
- А все-таки Карамазов для меня загадка. Я мог бы и давно с ним познакомиться, но я в иных случаях люблю быть гордым. Притом я составил о нем некоторое мнение, которое надо еще проверить и разъяснить.
Коля важно примолк; Смуров тоже. Смуров, разумеется, благоговел пред Колей Красоткиным и не смел и думать равняться с ним. Теперь же был ужасно заинтересован, потому что Коля объяснил, что идет "сам по себе", и была тут, стало быть, непременно какая-то загадка в том, что Коля вдруг вздумал теперь и именно сегодня идти. Они шли по базарной площади, на которой на этот раз стояло много приезжих возов и было много пригнанной птицы. Городские бабы торговали под своими навесами бубликами, нитками и проч. Такие воскресные съезды наивно называются у нас в городке ярмарками, и таких ярмарок бывает много в году. Перезвон бежал в веселейшем настроении духа, уклоняясь беспрестанно направо и налево где-нибудь что-нибудь понюхать. Встречаясь с другими собачонками, с необыкновенною охотой с ними обнюхивался по всем собачьим правилам.
- Я люблю наблюдать реализм, Смуров, - заговорил вдруг Коля.
- Заметил ты, как собаки встречаются и обнюхиваются? Тут какой-то общий у них закон природы.
- Да, какой-то смешной.
- То есть не смешной, это ты неправильно. В природе ничего нет смешного, как бы там ни казалось человеку с его предрассудками. Если бы собаки могли рассуждать и критиковать, то наверно бы нашли столько же для себя смешного, если не гораздо больше, в социальных отношениях между собою людей, их повелителей, - если не гораздо больше; это я повторяю потому, что я твердо уверен, что глупостей у нас гораздо больше. Это мысль Ракитина, мысль замечательная. Я социалист, Смуров.
- А что такое социалист? - спросил Смуров.
- Это коли все равны, у всех одно общее имение, нет браков, а религия и все законы как кому угодно, ну и там все остальное. Ты еще не дорос до этого, тебе рано. Холодно, однако.
- Да. Двенадцать градусов. Давеча отец смотрел на термометре.
- И заметил ты, Смуров, что в средине зимы, если градусов пятнадцать или даже восемнадцать, то кажется не так холодно, как например теперь, в начале зимы, когда вдруг нечаянно ударит мороз, как теперь, в двенадцать градусов, да еще когда снегу мало. Это значит, люди еще не привыкли. У людей все привычка, во всем, даже в государственных и в политических отношениях. Привычка - главный двигатель. Какой смешной, однако, мужик.
Коля указал на рослого мужика в тулупе, с добродушною физиономией, который у своего воза похлопывал от холода ладонями в рукавицах. Длинная русая борода его вся заиндевела от мороза.
- У мужика борода замерзла! - громко и задирчиво крикнул Коля, проходя мимо него.
- У многих замерзла, - спокойно и сентенциозно промолвил в ответ мужик.
- Не задирай его, - заметил Смуров.
- Ничего, не осердится, он хороший. Прощай, Матвей.
- Прощай.
- А ты разве Матвей?
- Матвей. А ты не знал?
- Не знал; я наугад сказал.
- Ишь ведь. В школьниках небось?
- В школьниках.
- Что ж тебя, порют?
- Не то чтобы, а так.
- Больно?
- Не без того!
- Эх, жисть! - вздохнул мужик от всего сердца.
- Прощай, Матвей.
- Прощай. Парнишка ты милый, вот что.
Мальчики пошли дальше.
- Это хороший мужик, - заговорил Коля Смурову. - Я люблю поговорить с народом и всегда рад отдать ему справедливость.
- Зачем ты ему соврал, что у нас секут? - спросил Смуров.
- Надо же было его утешить?
- Чем это?
- Видишь, Смуров, не люблю я, когда переспрашивают, если не понимают с первого слова. Иного и растолковать нельзя. По идее мужика, школьника порют и должны пороть: что, дескать, за школьник, если его не порют? И вдруг я скажу ему, что у нас не порют, ведь он этим огорчится. А впрочем, ты этого не понимаешь. С народом надо умеючи говорить.
- Только не задирай, пожалуйста, а то опять выйдет история, как тогда с этим гусем.
- А ты боишься?
- Не смейся, Коля, ей-богу, боюсь. Отец ужасно рассердится. Мне строго запрещено ходить с тобой.
- Не беспокойся, нынешний раз ничего не произойдет. Здравствуй, Наташа, - крикнул он одной из торговок под навесом.
- Какая я тебе Наташа, я Марья, - крикливо ответила торговка, далеко еще не старая женщина.
- Это хорошо, что Марья, прощай.
- Ах ты постреленок, от земли не видать, а туда же!
- Некогда, некогда мне с тобой, в будущее воскресенье расскажешь, - замахал руками Коля, точно она к нему приставала, а не он к ней.
- А что мне тебе рассказывать в воскресенье? Сам привязался, а не я к тебе, озорник, - раскричалась Марья, - выпороть тебя, вот что, обидчик ты известный, вот что!
Между другими торговками, торговавшими на своих лотках рядом с Марьей, раздался смех, как вдруг из-под аркады городских лавок выскочил ни с того ни с сего один раздраженный человек вроде купеческого приказчика и не наш торговец, а из приезжих, в длиннополом синем кафтане, в фуражке с козырьком, еще молодой, в темно-русых кудрях и с длинным, бледным, рябоватым лицом. Он был в каком-то глупом волнении и тотчас принялся грозить Коле кулаком.
- Я тебя знаю, - восклицал он раздраженно, - я тебя знаю!
Коля пристально поглядел на него. Он что-то не мог припомнить, когда он с этим человеком мог иметь какую-нибудь схватку. Но мало ли у него было схваток на улицах, всех и припомнить было нельзя.
- Знаешь? - иронически спросил он его.
- Я тебя знаю! Я тебя знаю! - заладил как дурак мещанин.
- Тебе же лучше. Ну, некогда мне, прощай!
- Чего озорничаешь? - закричал мещанин. - Ты опять озорничать? Я тебя знаю! Ты опять озорничать?
- Это, брат, не твое теперь дело, что я озорничаю, - произнес Коля, остановясь и продолжая его разглядывать.
- Как не мое?
- Так, не твое.
- А чье же? Чье же? Ну, чье же?
- Это, брат, теперь Трифона Никитича дело, а не твое.
- Какого такого Трифона Никитича? - с дурацким удивлением, хотя все так же горячась, уставился на Колю парень. Коля важно обмерил его взглядом.
- К Вознесенью ходил? - строго и настойчиво вдруг спросил он его.
- К какому Вознесенью? Зачем? Нет, не ходил, - опешил немного парень.
- Сабанеева знаешь? - еще настойчивее и еще строже продолжал Коля.
- Какого те Сабанеева? Нет, не знаю.
- Ну и черт с тобой после этого! - отрезал вдруг Коля и, круто повернув направо, быстро зашагал своею дорогой, как будто и говорить презирая с таким олухом, который Сабанеева даже не знает.
- Стой ты, эй! Какого те Сабанеева? - опомнился парень, весь опять заволновавшись. - Это он чего такого говорил? - повернулся он вдруг к торговкам, глупо смотря на них.
Бабы рассмеялись.
- Мудреный мальчишка, - проговорила одна.
- Какого, какого это он Сабанеева? - все неистово повторял парень, махая правою рукой.
- А это, надоть быть, Сабанеева, который у Кузьмичевых служил, вот как, надоть быть, - догадалась вдруг одна баба.
Парень дико на нее уставился.
- Кузь-ми-чева? - переговорила другая баба, - да какой он Трифон? Тот Кузьма, а не Трифон, а парнишка Трифоном Никитичем называл, стало, не он.
- Это, вишь, не Трифон и не Сабанеев, это Чижов, - подхватила вдруг третья баба, доселе молчавшая и серьезно слушавшая, - Алексей Иванычем звать его. Чижов, Алексей Иванович.
- Это так и есть, что Чижов, - настойчиво подтвердила четвертая баба.
Ошеломленный парень глядел то на ту, то на другую.
- Да зачем он спрашивал, спрашивал-то он зачем, люди добрые? - восклицал он уже почти в отчаянии, - "Сабанеева знаешь?" А черт его знает, какой он есть таков Сабанеев!
- Бестолковый ты человек, говорят те - не Сабанеев, а Чижов, Алексей Иванович Чижов, вот кто! - внушительно крикнула ему одна торговка.
- Какой Чижов? Ну, какой? Говори, коли знаешь.
- А длинный, возгривый, летось на базаре сидел.
- А на кой ляд мне твово Чижова, люди добрые, а?
- А я почем знаю, на кой те ляд Чижова.
- А кто тебя знает, на что он тебе, - подхватила другая, - сам должен знать, на что его тебе надо, коли галдишь. Ведь он тебе говорил, а не нам, глупый ты человек. Аль правду не знаешь?
- Кого?
- Чижова.
- А черт его дери, Чижова, с тобой вместе! Отколочу его, вот что! Смеялся он надо мной!
- Чижова-то отколотишь? Либо он тебя! Дурак ты, вот что!
- Не Чижова, не Чижова, баба ты злая, вредная, мальчишку отколочу, вот что! Давайте его, давайте его сюда, смеялся он надо мной!
Бабы хохотали. А Коля шагал уже далеко с победоносным выражением в лице. Смуров шел подле, оглядываясь на кричащую вдали группу. Ему тоже было очень весело, хотя он все еще опасался, как бы не попасть с Колей в историю.
- Про какого ты его спросил Сабанеева? - спросил он Колю, предчувствуя ответ.
- А почем я знаю, про какого? Теперь у них до вечера крику будет. Я люблю расшевелить дураков во всех слоях общества. Вот и еще стоит олух, вот этот мужик. Заметь себе, говорят: "Ничего нет глупее глупого француза", но и русская физиономия выдает себя. Ну не написано ль у этого на лице, что он дурак, вот у этого мужика, а?
- Оставь его, Коля, пройдем мимо.
- Ни за что не оставлю, я теперь поехал. Эй! здравствуй, мужик!
Дюжий мужик, медленно проходивший мимо и уже, должно быть, выпивший, с круглым простоватым лицом и с бородой с проседью, поднял голову и посмотрел на парнишку.
- Ну, здравствуй, коли не шутишь, - неторопливо проговорил он в ответ.
- А коль шучу? - засмеялся Коля.
- А шутишь, так и шути, Бог с тобой. Ничего, это можно. Это всегда возможно, чтоб пошутить.
- Виноват, брат, пошутил.
- Ну и Бог те прости.
- Ты-то прощаешь ли?
- Оченно прощаю. Ступай.
- Вишь ведь ты, да ты, пожалуй, мужик умный.
- Умней тебя, - неожиданно и по-прежнему важно ответил мужик.
- Вряд ли, - опешил несколько Коля.
- Верно говорю.
- А пожалуй что и так.
- То-то, брат.
- Прощай, мужик.
- Прощай.
- Мужики бывают разные, - заметил Коля Смурову после некоторого молчания. - Почем же я знал, что нарвусь на умника. Я всегда готов признать ум в народе.
Вдали на соборных часах пробило половину двенадцатого. Мальчики заспешили и остальной довольно еще длинный путь до жилища штабс-капитана Снегирева прошли быстро и почти уже не разговаривая. За двадцать шагов до дома Коля остановился и велел Смурову пойти вперед и вызвать ему сюда Карамазова.
- Надо предварительно обнюхаться, - заметил он Смурову.
- Да зачем вызывать, - возразил было Смуров, - войди и так, тебе ужасно обрадуются. А то что же на морозе знакомиться?
- Это уж я знаю, зачем мне его надо сюда на мороз, - деспотически отрезал Коля (что ужасно любил делать с этими "маленькими"), и Смуров побежал исполнять приказание.
IV
Жучка
Коля с важною миной в лице прислонился и забору и стал ожидать появления Алеши. Да, с ним ему давно уже хотелось встретиться. Он много наслышался о нем от мальчиков, но до сих пор всегда наружно выказывал презрительно равнодушный вид, когда ему о нем говорили, даже "критиковал" Алешу, выслушивая то, что о нем ему передавали. Но про себя очень, очень хотел познакомиться: что-то было во всех выслушанных им рассказах об Алеше симпатическое и влекущее. Таким образом, теперешняя минута была важная; во-первых, надо было себя в грязь лицом не ударить, показать независимость: "А то подумает, что мне тринадцать лет, и примет меня за такого же мальчишку, как и эти. И что ему эти мальчишки? Спрошу его, когда сойдусь. Скверно, однако же, то, что я такого маленького роста. Тузиков моложе меня, а на полголовы выше. Лицо у меня, впрочем, умное; я не хорош, я знаю, что я мерзок лицом, но лицо умное. Тоже надо не очень высказываться, а то сразу-то с объятиями, он и подумает… Тьфу, какая будет мерзость, если подумает!.."
Так волновался Коля, изо всех сил стараясь принять самый независимый вид. Главное, его мучил маленький его рост, не столько "мерзкое" лицо, сколько рост. У него дома, в углу на стене, еще с прошлого года была сделана карандашом черточка, которою он отметил свой рост, и с тех пор каждые два месяца он с волнением подходил опять мериться: на сколько успел вырасти? Но увы! вырастал он ужасно мало, и это приводило его порой просто в отчаяние. Что же до лица, то было оно вовсе не "мерзкое", напротив, довольно миловидное, беленькое, бледненькое, с веснушками. Серые, небольшие, но живые глазки смотрели смело и часто загорались чувством. Скулы были несколько широки, губы маленькие, не очень толстые, но очень красные; нос маленький и решительно вздернутый: "Совсем курносый, совсем курносый!" - бормотал про себя Коля, когда смотрелся в зеркало, и всегда отходил от зеркала с негодованием. "Да вряд ли и лицо умное?" - подумывал он иногда, даже сомневаясь и в этом. Впрочем, не надо полагать, что забота о лице и о росте поглощала всю его душу. Напротив, как ни язвительны были минуты пред зеркалом, но он быстро забывал о них, и даже надолго, "весь отдаваясь идеям и действительной жизни", как определял он сам свою деятельность.
Алеша появился скоро и спеша подошел к Коле; за несколько шагов еще тот разглядел, что у Алеши было какое-то совсем радостное лицо. "Неужели так рад мне?" - с удовольствием подумал Коля. Здесь кстати заметим, что Алеша очень изменился с тех пор, как мы его оставили: он сбросил подрясник и носил теперь прекрасно сшитый сюртук, мягкую круглую шляпу и коротко обстриженные волосы. Все это очень его скрасило, и смотрел он совсем красавчиком. Миловидное лицо его имело всегда веселый вид, но веселость эта была какая-то тихая и спокойная. К удивлению Коли, Алеша вышел к нему в том, в чем сидел в комнате, без пальто, видно, что поспешил. Он прямо протянул Коле руку.
- Вот и вы наконец, как мы вас все ждали.
- Были причины, о которых сейчас узнаете. Во всяком случае, рад познакомиться. Давно ждал случая и много слышал, - пробормотал, немного задыхаясь, Коля.
- Да мы с вами и без того бы познакомились, я сам о вас много слышал, но здесь-то, сюда-то вы запоздали.
- Скажите, как здесь?
- Илюша очень плох, он непременно умрет.
- Что вы! Согласитесь, что медицина подлость, Карамазов, - с жаром воскликнул Коля.
- Илюша часто, очень часто поминал об вас, даже, знаете, во сне, в бреду. Видно, что вы ему очень, очень были дороги прежде… до того случая… с ножиком. Тут есть и еще причина… Скажите, это ваша собака?
- Моя. Перезвон.
- А не Жучка? - жалостно поглядел Алеша в глаза Коле. - Та уже так и пропала?