– Возьми, детка! Снеси своей маме, она больна. Вам хватит этого на несколько дней. Бедность – скверная вещь.
Девочка растерянно уронила корзинку и, прижав худые руки к корсажу, бросилась опрометью из зала, а принц опустился на место с небрежной улыбкой человека, сделавшего пустяк, о котором не стоит вспоминать.
Оркестр умолк, на столиках перестали звенеть стаканы и ножи, и можно было бы без преувеличения сказать, что в эти минуты последний потомок ассорской династии снискал у зрителей не меньший успех, чем ожидаемая танцовщица.
Среди тишины стукнул упавший стул, и из-за стола поднялся старый лидер демократической оппозиции, мужчина нечеловеческого роста, с курчавой шевелюрой и нечеловеческими же усами. Он тряхнул гривой и решительно направился к ложе. Принц, завидевший его приближение, попытался было скрыться в аванложу, но сидевшая рядом женщина что-то шепнула ему, и он остался, смотря на подходящего испуганными кроличьими глазами.
Лидер подошел к ложе, облокотился на барьер и, протянув ладонь, похожую на большой норвежский боевой топор, пророкотал гладким басом:
– Долг последовательного демократа предписывает мне ненавидеть ваше высочество, как потомка тиранов, но голос человека, видевшего ваше бескорыстное благодеяние в таком огромном размере, заставляет меня отныне предложить вам мое сердце.
Принц Максимилиан, скроив на одутловатом личике робкую улыбку, пригласил демократа в ложу выпить за будущую дружбу.
За лидером оппозиции последовали другие, и вскоре ложа принца напоминала первое заседание коалиционного министерства, ибо в ней звенели стаканами представители всех парламентских группировок республики. После недолгого размышления к обществу в ложе присоединился и только что приехавший генерал фон Брендель.
И когда музыка по собственному почину заиграла старинную песенку о короле, подхваченную с энтузиазмом всеми присутствовавшими, за одним из столиков посетитель нагнулся к другому:
– Примечай, Атанас! В воздухе пахнет миро… тем самым миро, которым попы мажут плоские королевские лбы… Поверь моему опыту!
Второй собеседник повернулся к ложе принца и долго рассматривал его сощуренными глазами.
– Ты хочешь сказать, что эта двуногая простокваша, которая пропахла уборной и сидит там, в ложе, метит короноваться? Так, что ли?
– Совершенно так… именно так!
– Но…
– Ты хочешь сказать, что у него нет данных для этого, что он слишком мочала? Не беспокойся, за него все сделают другие. Ему останется только положить в рот верноподданное отечество со всеми угодьями и обитателями… Ты видел, какую бумажку он швырнул маленькой Лите?
– Десять тысяч, – ответил Атанас, поперхнувшись цифрой, как будто четыре нуля ее застряли у него в горле.
– Они самые! А ты видел когда-нибудь у этого недоноска больше медного гроша?
– Нет… Так значит?..
– Так значит, друг мой, что у него завелся банк… Банки же бывают разные, включительно до плавучих, и в данном случае это так и есть…
– Иностранцы?
– Да… и я соображаю. Если он будет королем, даю сейчас выпростать все мои потроха, если я – да и ты – не будем министрами. Мне надоели темные аферы. Я хочу стать честным демократом. Хоть ненадолго… Для развлечения".
– Что же, мы пойдем представляться этой кукле?
Коста бросил в пепельницу огрызок сигары и отмахнулся от голубой змейки дыма, которая закарабкалась по его лицу.
– Сейчас нет… Рано… И потом честь не позволяет мне сидеть рядом с народными представителями. Подождем удобной минуты. Кроме того, не забудь, что завтра мы едем к куриному генералу. И так как третий час утра, я полагаю, что члены торгового дома "Кантариди и сын" нуждаются в кратком отдыхе.
Он поднялся, отряхнул крошки с костюма, направился к дверям, сопровождаемый компаньоном, и у самого входа разминулся с тремя наутилийскими моряками, только что прибывшими в "Преподобную Крысу".
Двое из них ничем не были замечательны, третий обратил на себя общее внимание почти неприятной красотой. Женские взоры в зале повернулись к нему с такой стремительностью, что некоторые потом уверяли, будто слышали скрип глазных яблок в орбитах при этом внезапном маневре.
Баронет Осборн (это был он) со спутниками угрюмо занял большой стол визави коронной ложи, веселье в которой приняло к этому времени уже совсем свободный характер. Он не обращал никакого внимания ни на обстрел восхищенных зрачков, ни на хохот и крик из ложи.
Поиски Геммы, продолжавшиеся третьи сутки, не дали никакого результата. Баронет не ощущал особой сердечной боли от отсутствия возлюбленной, тем более что воображение его было занято ослепительной спиной президентской дочери, но бегство Геммы грозило его служебной карьере и било по самолюбию.
Он мрачно сосал коньяк и сосредоточенно смотрел на скатерть, не поддаваясь никаким внешним впечатлениям, и потому не заметил, как на эстраде появилась новая танцовщица в гавайской тапе и заколыхалась под пронзительные свисты флейт в "уле-уле". Он очнулся только тогда, когда один из спутников крепко сдавил ему плечо и прорычал в ухо:
– Фрэди, да посмотрите же на сцену, говорю вам!
Коммодор нехотя повернулся, к сцене, вздрогнул и несколько минут оставался неподвижным. Спутник продолжал шипеть ему в ухо:
– Восхитительно!.. Она успела уже получить ангажемент… Это женщина! Вы просто олух, Фрэди, что упустили ее.
Баронет воспрянул от оцепенения, вскочил на ноги и вытянул руку в направлении сцены. Между столиков, шелестя, проползло легкое замешательство, и флейты жалобно оборвались.
Антоний Баст, покраснев от гнева, спросил у невежливого гостя:
– Что вам угодно, сэр, и почему вы прерываете программу?
– Я желаю говорить с этой женщиной, – ответил баронет, указывая на эстраду, и двумя скачками очутился у рампы.
Танцовщица стояла, скрестив руки на груди, колебавшейся тяжелыми и яростными толчками.
– Гемма!.. Я рад, что вы нашлись! Я предлагаю вам сойти вниз и отправиться домой, – сказал Осборн, занося ногу на помост.
Гемма выпрямилась и обожгла его лицо сухим огнем зрачков.
– Не подходите!.. Не лезьте на эстраду!.. Я не желаю вас видеть, Фрэди! Вы негодяй, вы жалкий бабник! Вы променяли меня, у которой все на месте, на драную кошку, у которой нет ничего, кроме спины. Не лезьте на эстраду, повторяю вам… иначе я закричу на всю залу, каких вестовых…
Она не успела договорить, ибо баронет, понявший, что еще два слова – и он погиб, очутился на эстраде под аплодисменты и сочувственный хохот женщин.
Но Гемма отшатнулась от него и, перебежав сцену, исполинским фуэте перелетела полуторасаженное пространство, отделявшее ее от ложи принца Максимилиана. Протянувшиеся руки подхватили ее, как залетевшую ласточку.
Старый Баст, почувствовав приближение небывалого, тщетно пытался вылезть из-за прилавка, но живот, застрявший между стулом и стойкой, не пускал его, и он вопил, багровый и взбешенный:
– Господа!.. господа!.. я пошлю за полицией!
Но никто уже не слушал.
Баронет Осборн сошел с эстрады и спокойно подошел к ложе.
– Кто является ответственным в этом помещении? – спросил он гневно.
Лицо принца, украшенное моноклем, склонилось к нему.
– Здесь я хозяин, милостивый государь, – сказал он презрительно, – что вам угодно?
– Вы стащили мою женщину! – крикнул баронет, сжимая кулаки.
Принц пожевал губами.
– Должен заметить, милостивый государь, что в нашей стране собственность на женщин отменена. И, кроме того, вы ведете себя, как скверный нахал.
Баронет взмахнул рукой и нанес молниеносный удар в нос принца, затем вскочил на барьер ложи. Но здесь его постигла неудача. Лидер оппозиции, вставши во весь свой гигантский рост, схватил смельчака поперек туловища, и тело баронета, описав дугу, шлепнулось на столик посреди зала в звоне и дребезге разбитой посуды.
Присутствовавшие в зале наутилийские офицеры бросились на выручку, и у барьера ложи вырос неистовый клубок сцепившихся людей.
В гаме и грохоте низкими волнами рокотал бас лидера оппозиции, который, сорвав палку от портьеры, орудовал ею с необычайной легкостью, как рапирой, и пел во весь голос национальный гимн.
Палка летала, как молния, оставляя кровавые следы на лицах наступавших, и долго еще потом очевидцы утверждали, что никогда национальное самосознание и героический патриотизм не достигали в Итле такой степени энтузиазма и готовности самопожертвования в борьбе за независимость, как в этот достопамятный момент.
Генерал фон Брендель, выброшенный кем-то из ложи, повис, запутавшись шпорой в портьерных кистях, вниз головой и, тщетно стараясь принять нормальное положение, кричал изнемогающим голосом:
– Смирно… ря-яды вздвой!..
А в аванложе Гемма вытирала тонким шелковым платком вспухший нос пострадавшего принца и торопила его, бросая озабоченные взгляды в сторону зала:
– Скорей… зажмите крепче… мы выбежим через боковую дверь… вы наймете коляску и отвезете меня домой… я не хочу попасть в лапы этого безумного мальчишки!..
– Но если он нападет на меня на лестнице? – возразил трепетно принц.
– Да он не очнется скоро от своего полета… Торопитесь!
Она ухватила принца за руку и вытащила почти силой из ложи. В коридоре и на лестнице было пусто, и они выбежали на площадь, уже зарозовевшую утренним светом. У фонаря стояла закрытая каретка. Гемма распахнула дверцу, втолкнула принца, вскочила сама, и сытая лошаденка помчала их по улице.
Мисс Эльслей оглядела своего спутника, прижавшегося в угол кареты. Он зажимал нос и казался смертельно перепуганным.
– Кто вы такой? – спросила она.
– Я… принц Максимилиан Лейхтвейс, – простонал он в ответ.
Гемма широко раскрыла глаза и внезапно захохотала.
– Нет… это поразительно! Можно подумать, что я прирожденная роялистка, до того мне везет на царственных особ. Не успела удрать от одного, как попадаю к другому.
Она помолчала, лукаво улыбнулась и сказала, придвинувшись ближе:
– Впрочем, это все равно!.. Вы мой спаситель и можете меня поцеловать.
Принц не шевелился.
– Ну, что же вы, – вспыхнула Гемма, – вы не хотите? Нечего сказать вежливо!
– Я боюсь… испачкать вас кровью, – пролепетал принц в платок.
– Ничего… целуйте! Это рыцарская кровь, – ответила Гемма.
Принц отнял платок от носа, и мисс Эльслей ощутила робкое прикосновение детски мягких и нерешительных губ.
Каретка остановилась. Кучер открыл дверцу, принц помог спутнице выйти и остановился у подъезда.
– Вы, может быть, зайдете ко мне, умоетесь?.. выпьете кофе?
Принц испуганно затрепетал белыми ресницами и проронил еле внятно:
– Нет… благодарю вас… я не могу… я не… мне ничего… позвольте мне уйти…
– Вы не хотите? – с неподдельным изумлением спросила мисс Эльслей, зарозовев.
– Я… я… вы… нет… нет!.. – выкрикнул принц и вдруг, повернувшись, бросился бежать по улице.
Гемма пожала плечами и поднялась на четвертый этаж в свою скромную, три дня назад снятую комнату. Там она сбросила платье, накинула легкий капотик и вышла на балкон.
Зажмурилась от солнца и легла, зевнув, в плетеное кресло. Вспомнила необъяснимое бегство кавалера и, хрустнув вытянутыми пальцами, подумала в обволакивающей дремоте:
"Невероятно!.. Человек королевской крови отказывается от женщины… Что-то противоестественное… Или он ископаемый экземпляр, – gentilhomme sans mersi, или дурак!"
10. Истина из колодца
С улицы несся полнозвучный и тугой крик разносчика.
Он бежал по только что политой мостовой, шлепая босыми пятками по лужам, и на спине у него подпрыгивал, переливаясь медным блеском, сосуд с холодным лимонадом, разукрашенный цветным стеклярусом и бубенцами.
– Лимонад!.. сладкий лимонад!
Тротуары расцветились гуляющими республиканцами в пестрых одеждах. По мостовой шуршали шинами пролетающие авто, шелестели коляски. Маленькие ослики, нагруженные фруктами и вся; кой снедью, бодро стрекотали по камню звонкими стаканчиками копыт и весело ревели.
К белой подкове набережной густо-синей мазью прилипло тихое море, в котором, как стальные ангелы-хранители, расположились полукругом наутилийские дредноуты, и над всем этим привлекательным зрелищем истекало золотым жиром расплавленное солнце.
Но сэр Чарльз был глух и слеп к красотам природы.
Он мерил из угла в угол по диагонали свою приемную, и в походке его был опасный ритм тигра, расхаживающего по непрочной клетке.
То, что рассказал ему сидевший перед ним в кресле посетитель, привело полномочного представителя Наутилии в состояние, близкое к собачьему бешенству. Щеки сэра Чарльза налились бурачным жомом, глаза метали огни, как ночной фонарик в руке полисмена.
– Это… это неслыханно!.. это не имеет названия!.. За это они поплатятся жесточайшим образом! – сказал он сурово и вдруг пристально взглянул на своего гостя.
– Кто мне может поручиться, что вы тоже не лжете? Раз здесь все построено на бессовестном обмане, чем я гарантирован, что вы?..
– Бросьте, дорогой господин… я вам не жулик вроде этих бродячих комедиантов, выдающих себя за законное правительство страны, которую и не нюхали раньше… Мне врать нет смысла… честь нашей фирмы. А впрочем, если не верите, спросите любого сопляка на набережной… Он вам скажет, что даже высокие особы доверялись "Кантариди и сыну" и не раскаивались в этом. Не правда ли, папаша?
Старший Кантариди наклонил голову и промычал утвердительное междометие.
– Но это так невероятно!.. это так…
– Бесчестно, хотите высказать?.. Каждый имеет свою профессию или ремесло. Бесчестие и есть ремесло этих шарлатанов, которые вертятся вокруг власти, как карусельные лошади вокруг столба.
Вероятно, переводчик придал фразе гостя какой-то не совсем точный смысл, потому что сэр Чарльз спросил несколько визгливым голосом, не считает ли гость всякое лицо, наделенное прерогативами власти, шарлатаном.
Кантариди-младший неопределенно усмехнулся и ответил с равнодушным презрением:
– Все они не стоят рачьей скорлупы, господин. У них даже нет размаха крупных мошенников. Они мелкие пакостники!
Ответ был достаточно категоричен, и лорд Орпингтон хотел уже напомнить забывшемуся гостю о приличиях, но вспомнил мгновенно, что в лице этого; человека в сером костюме с острыми и колюче-веселыми глазами перед ним сидит нефть.
Черный мираж ее снова встал перед умственным взором посла Гонория XIX. Масляные волны катились с мрачным гулом, сливаясь в патетическую симфонию, в которой радужные акции Островной компании шелестели, как струны первых скрипок в нежном пиано.
И сэр Чарльз воспользовался этим видением, чтобы отчасти перевести разговор с темы, становившейся опасной, на ту, которая была близка и желанна ему.
– Хорошо!.. Я верю вам, – сказал он благосклонно, – но все же я не совсем обманут. Пусть все правительство республики, как вы утверждаете, бродячие комедианты, люди без роду и племени, выброшенные на гостеприимный берег республики социальной грозой. Пусть они захватчики и насильники и никто из них не имеет права стоять на почве вашего отечества. За это и за ложь, за попытку обмануть и ввести в заблуждение дружественного монарха великой державы и его представителя, они понесут ответственность перед историей и… нашими законами военного времени. Но я удовлетворен тем, что все же хоть раз мне пришлось видеть подлинное население страны, ее рабочие массы, и я встретил у них самый простой и сердечный прием.
Оба Кантариди переглянулись, и старший с заискрившимся взглядом спросил, где именно лорд Орпингтон видел коренное население республики.
– Как где? На ваших же нефтяных промыслах, господа. Я видел рабочих, они привет… Но что с вами?
Вопрос сэра Чарльза был вполне своевременен, ибо впервые перед взором вождя и дипломата, личного партнера за карточным столом величайшего из монархов развернулось подобное зрелище.
Кантариди-старший поник головой на плечо младшему, а младший уткнулся лицом в колени старшему в совершенном восторге. Тела их дергались, как у картонных паяцев, а из уст в промежутках хохота извергались отрывистые слова:
– Нет… ты слыхал… коренное… массы… ой, не могу… честное слово, лопну, вот так гуси… висельники…
Сэр Чарльз впал в раздраженное состояние.
– Я возмущен, – сказал он, пожимая плечами. – Допустим, господа, что вы выросли в этой стране и с детства выразились непосредственностью ее природы, но если все ваши соотечественники так ведут себя в чужом доме, я предпочитаю им тех, кого вы именуете бродягами и захватчиками.
Переводчик значительно усилил резкость нравоучения сэра Чарльза, и это привело его гостей в нормальное состояние.
– Простите, господин, мы, может быть, вели себя нехорошо, но мы люди простые и любим посмеяться над тем, что смешно. Мы не хотели вас обидеть.
Сэр Чарльз встал, сверкнув, как утреннее светило, золотом и регалиями парадного мундира.
– Меня никто не может обидеть, – произнес он грозно и внушительно, ваше правительство скоро убедится, что член верхней палаты Наутилии не объект для наглых шуток дрянных актериков. Но я предлагаю вам молчать и не передавать никому нашего разговора. Я покончу с этой комедией одним ударом.
– Вы хотите слопать наших кроликов? – осведомился напрямик Кантариди-младший.
Сэра Чарльза покоробило, но он сдержался и ответил:
– Будущее покажет, что именно я найду нужным сделать. А теперь, господа, я хочу перейти к нашему главному делу, к обсуждению вашего предложения.
– Что же обсуждать? Ваши деньги – наш товар. Гоните монету чистоганом и все. Наши условия изложены в письме. Старший Кантариди кротко вздохнул и набожно посмотрел в потолок.
– Я советовался с нашим финансовым консультантом и послал вчера же вечером радиограмму концерну компании и в обоих случаях получил ответ, что ваши условия можно считать нормальными. Таким образом…
– Эти слова не для нас, господин, – "консультант, концерн". Это не по нашим мозгам. Вы говорите прямо, – хотите купить – давайте деньги. Не хотите – в каждой стране много ловчил, которые смотрят, где плохо лежит нефть. В этом мы понимаем.
Переводчик заикнулся, переводя эту тираду в смягченном по возможности виде, боясь, что даже образцовая выдержка и такт генерала Орпингтона спасуют на этот раз. Но, к его удивлению, сэр Чарльз добродушно засмеялся.
– Я очень рад, что молодая промышленность вашего отечества так быстро усвоила приемы американизма. Итак, ваши условия: шесть миллионов за всю территорию приисков с готовым оборудованием и имеющимися запасами нефти? Так ведь?
– В самую точку!
– И вы хотите два миллиона сейчас, а остальные выплачиваются в течение четырех лет?
– Оно самое!
– В таком случае мы немедленно подпишем условие. Вы пройдете со мной в канцелярию, – сказал сэр Чарльз переводчику, – условие нужно будет написать на обоих языках. А вас, господа, я попрошу обождать несколько минут. Кстати, – вас удовлетворит выплата задатка акциями Островной компании или вы предпочитаете чек на ваш национальный банк?
Кантариди-старший взглянул на младшего, младший подобрал губы так, как будто хотел засвистать, и оба, взяв свои шляпы, молча пошли к дверям.
Сэр Чарльз оторопел.