Но общий дух детской и в особенности англичанка очень не понравились Дарье Александровне. Только тем, что в такую неправильную семью, как Аннина, не пошла бы хорошая, Дарья Александровна и объяснила себе то, что Анна, с своим знанием людей, могла взять к своей девочке такую несимпатичную, нереспектабельную англичанку. Кроме того, тотчас же по нескольким словам Дарья Александровна поняла, что Анна, кормилица, нянька и ребенок не сжились вместе и что посещение матерью было дело необычное. Анна хотела достать девочке ее игрушку и не могла найти ее.
Удивительнее же всего было то, что на вопрос о том, сколько у ней зубов, Анна ошиблась и совсем не знала про два последние зуба."
- Мне иногда тяжело, что я как лишняя здесь, - сказала Анна, выходя из детской и занося свой шлейф, чтобы миновать стоявшие у двери игрушки. - Не то было с первым.
- Я думала, напротив, - робко сказала Дарья Александровна.
- О нет! Ведь ты знаешь, я его видела, Сережу, - сказала Анна, сощурившись, точно вглядываясь во что-то далекое. - Впрочем, это мы переговорим после. Ты не поверишь, я как голодный, которому вдруг поставили полный обед, и он не знает, за что взяться. Полный обед - это ты и предстоящие мне разговоры с тобой, которых я ни с кем не могла иметь, и я не знаю, за какой разговор прежде взяться. Mais je ne vous ferai grâce de rien. Мне все надо высказать. Да, надо тебе сделать очерк того общества, которое ты найдешь у нас, - начала она. - Начинаю с дам. Княжна Варвара. Ты знаешь ее, и я знаю твое мнение и Стивы о ней. Стива говорит, что вся цель ее жизни состоит в том, чтобы доказать свое преимущество над тетушкой Катериной Павловной; это все правда; но она добрая, и я ей так благодарна. В Петербурге была минута, когда мне был необходим un chaperon. Тут она подвернулась. Но, право, она добрая. Она много мне облегчила мое положение. Я вижу, что ты не понимаешь всей тяжести моего положения… там, в Петербурге, - прибавила она. - Здесь я совершенно спокойна и счастлива. Ну, да это после. Надо перечислить. Потом Свияжский, - он предводитель, и он очень порядочный человек, но ему что-то нужно от Алексея. Ты понимаешь, с его состоянием, теперь, как мы поселились в деревне, Алексей может иметь большое влияние. Потом Тушкевич, - ты его видела, он был при Бетси. Теперь его отставили, и он приехал к нам. Он, как Алексей говорит, один из тех людей, которые очень приятны, если их принимать за то, чем они хотят казаться, et puis, comme il faut, как говорит княжна Варвара. Потом Весловский… этого ты знаешь. Очень милый мальчик, - сказала она, и плутовская улыбка сморщила ее губы. - Что это за дикая история с Левиным? Весловский рассказывал Алексею, и мы не верим. Il est très gentil et naïf, - сказала она опять с тою же улыбкой. - Мужчинам нужно развлечение, и Алексею нужна публика, поэтому я дорожу всем этим обществом. Надо, чтоб у нас было оживленно и весело и чтоб Алексей не желал ничего нового. Потом управляющий, немец, очень хороший и знает свое дело. Алексей очень ценит его. Потом доктор, молодой человек, не то что совсем нигилист, но, знаешь, ест ножом… но очень хороший доктор. Потом архитектор… Une petite cour.
XX
- Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, - сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. - Она говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
Княжна Варвара ласково и несколько покровительственно приняла Долли и тотчас же начала объяснять ей, что она поселилась у Анны потому, что всегда любила ее больше, чем ее сестра, Катерина Павловна, та самая, которая воспитывала Анну, и что теперь, когда все бросили Анну, она считала своим долгом помочь ей в этот переходный, самый тяжелый период.
- Муж даст ей развод, и тогда я опять уеду в свое уединение, а теперь я могу быть полезна и исполняю свой долг, как мне это ни тяжело, не так, как другие. И как ты мила, как хорошо сделала, что приехала! Они живут совершенно как самые лучшие супруги; их будет судить бог, а не мы. А разве Бирюзовский и Авеньева… А сам Никандров, а Васильев с Мамоновой, а Лиза Нептунова… Ведь никто же ничего не говорил? И кончилось тем, что все их принимали. И потом, c'est un intérieur si joli, si comme il faut. Tout-à-fait à l'anglaise. On se réunit le matin au breakfast et puis on se sépare. Всякий делает что хочет до обеда. Обед в семь часов. Стива очень хорошо сделал, что прислал тебя. Ему надо держаться их. Ты знаешь, он через свою мать и брата все может сделать. Потом они делают много добра. Он не говорил тебе про свою больницу? Ce sera admirable, - все из Парижа.
Разговор их был прерван Анной, нашедшею общество мужчин в бильярдной и с ними вместе возвращавшеюся на террасу. До обеда еще оставалось много времени, погода была прекрасная, и потому было предложено несколько различных способов провести эти остающиеся два часа. Способов проводить время было очень много в Воздвиженском, и все были не те, какие употреблялись в Покровском.
- Une partie de lawn tennis, - улыбаясь своею красивою улыбкой, предложил Весловский. - Мы опять с нами, Анна Аркадьевна.
- Нет, жарко; лучше пройти по саду и в лодке прокатиться, показать Дарье Александровне берега, - предложил Вронский.
- Я на все согласен, - сказал Свияжский.
- Я думаю, что Долли приятнее всего пройтись, не правда ли? А потом уже в лодке, - сказала Анна.
Так и было решено. Весловский и Тушкевич пошли в купальню и там обещали приготовить лодку и подождать.
Двумя парами пошли по дорожке, Анна с Свияжским, Долли с Вронским. Долли была несколько смущена и озабочена тою совершенно новою для нее средой, в которой она очутилась. Отвлеченно, теоретически, она не только оправдывала, но даже одобряла поступок Анны. Как вообще нередко безукоризненно нравственные женщины, уставшие от однообразия нравственной жизни, она издалека не только извиняла преступную любовь, но даже завидовала ей. Кроме того, она сердцем любила Анну. Но в действительности, увидав ее в среде этих чуждых для нее людей, с их новым для Дарьи Александровны хорошим тоном, ей было неловко. В особенности неприятно ей было видеть княжну Варвару, все прощавшую им за те удобства, которыми она пользовалась.
Вообще, отвлеченно, Долли одобряла поступок Анны, но видеть того человека, для которого был сделан этот поступок, было ей неприятно. Кроме того, Вронский никогда не нравился ей. Она считала его очень гордым и не видела в нем ничего такого, чем он мог бы гордиться, кроме богатства. Но, против своей воли, он здесь, у себя дома, еще более импонировал ей, чем прежде, и она не могла быть с ним свободна. Она испытывала с ним чувство, подобное тому, которое она испытывала с горничной за кофточку. Как пред горничной ей было не то что стыдно, а неловко за заплатки, так и с ним ей было постоянно не то что стыдно, а неловко за самое себя.
Долли чувствовала себя смущенною и искала предмета разговора. Хотя она и считала, что с его гордостью ему должны быть неприятны похвалы его дома и сада, она, не находя другого предмета разговора, все-таки сказала ему, что ей очень понравился его дом.
- Да, это очень красивое строение и в хорошем старинном стиле, - сказал он.
- Мне очень понравился двор пред крыльцом. Это было так?
- О нет! - сказал он, лицо его просияло от удовольствия. - Если бы вы видели этот двор нынче весной!
И он стал, сначала осторожно, а потом более и более увлекаясь, обращать ее внимание на разные подробности украшения дома и сада. Видно было, что, посвятив много труда на улучшение и украшение своей усадьбы, Вронский чувствовал необходимость похвастаться ими пред новым лицом и от души радовался похвалам Дарьи Александровны.
- Если вы хотите взглянуть на больницу и не устали, то это недалеко. Пойдемте, - сказал он, заглянув ей в лицо, чтоб убедиться, что ей точно было не скучно.
- Ты пойдешь, Анна? - обратился он к ней.
- Мы пойдем. Не правда ли? - обратилась она к Свияжскому. - Mais il ne faut pas laisser le pauvre Весловский et Тушкевич se morfondre là dans le bateau. Надо послать им сказать. Да, это памятник, который он оставит здесь, - сказала Анна, обращаясь к Долли с тою же хитрою, знающею улыбкой, с которою она прежде говорила о больнице.
- О, капитальное дело! - сказал Свияжский. Но, чтобы не показаться поддакивающим Вронскому, он тотчас же прибавил слегка осудительное замечание. - Я удивляюсь, однако, граф, - сказал он, - как вы, так много делая в санитарном отношении для народа, так равнодушны к школам.
- C'est devenu tellement commun, les écoles, - сказал Вронский. - Вы понимаете, не от этого, но так, я увлекся. Так сюда надо в больницу, - обратился он к Дарье Александровне, указывая на боковой выход из аллеи.
Дамы раскрыли зонтики и вышли на боковую дорожку. Пройдя несколько поворотов и выйдя из калитки, Дарья Александровна увидала пред собой на высоком месте большое красное, затейливой формы, уже почти оконченное строение. Еще не окрашенная железная крыша ослепительно блестела на ярком солнце. Подле оконченного строения выкладывалось другое, окруженное лесами, и рабочие в фартуках на подмостках клали кирпичи и заливали из шаек кладку и ровняли правилами.
- Как быстро идет у вас работа! - сказал Свияжский. - Когда я был в последний раз, еще крыши не было.
- К осени будет все готово. Внутри уже почти все отделано, - сказала Анна.
- А это что же новое?
- Это помещение для доктора и аптеки, - отвечал Вронский, увидав подходившего к нему в коротком пальто архитектора, и, извинившись перед дамами, пошел ему навстречу.
Обойдя творило, из которого рабочие набирали известку, он остановился с архитектором и что-то горячо стал говорить.
- Фронтон все выходит ниже, - ответил он Анне, которая спросила, в чем дело.
- Я говорила, что надо было фундамент поднять, - сказала Анна.
- Да, разумеется, лучше бы было, Анна Аркадьевна, - сказал архитектор, - да уж упущено.
- Да, я очень интересуюсь этим, - отвечала Анна Сияжскому, выразившему удивление к ее знаниям по архитектуре. - Надо, чтобы новое строение соответствовало больнице. А оно придумано после и начато без плана.
Окончив разговор с архитектором, Вронский присоединился к дамам и повел их внутрь больницы.
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верху уже почти все было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
- Это приемная, - сказал Вронский. - Здесь будет пюпитр, стол, шкаф и больше ничего.
- Сюда, здесь пройдемте. Не подходи к окну, - сказала Анна, пробуя, высохла ли краска. - Алексей, краска уже высохла, - прибавила она.
Из приемной они прошли в коридор. Здесь Вронский показал им устроенную вентиляцию новой системы. Потом он показал ванны мраморные, постели с необыкновенными пружинами. Потом показал одну за другою палаты, кладовую, комнату для белья, потом печи нового устройства, потом тачки, такие, которые не будут производить шума, подвозя по коридору нужные вещи, и много другого. Свияжский оценивал все, как человек, знающий все новые усовершенствования. Долли просто удивлялась не виданному ею до сих пор и, желая все понять, обо всем подробно спрашивала, что доставляло очевидное удовольствие Вронскому.
- Да, я думаю, что это будет в России единственная вполне правильно устроенная больница, - сказал Свияжский.
- А не будет у вас родильного отделения? - спросила Долли. - Это так нужно в деревне. Я часто…
Несмотря на свою учтивость, Вронский перебил ее.
- Это не родильный дом, но больница, и назначается для всех болезней, кроме заразительных, - сказал он. - А вот это взгляните… - и он подкатил к Дарье Александровне вновь выписанное кресло для выздоравливающих. - Вы посмотрите. - Он сел в кресло и стал двигать его. - Он не может ходить, слаб еще или болезнь ног, но ему нужен воздух, и он ездит, катается…
Дарья Александровна всем интересовалась, все ей очень нравилось, но более всего ей нравился сам Вронский с этим натуральным наивным увлечением. "Да, это очень милый, хороший человек", - думала она иногда, не слушая его, а глядя на него и вникая в его выражение и мысленно переносясь в Анну. Он так ей нравился теперь в своем оживлении, что она понимала, как Анна могла влюбиться в него.
XXI
- Нет, я думаю, княгиня устала, и лошади ее не интересуют, - сказал Вронский Анне, предложившей пройти до конного завода, где Свияжский хотел видеть нового жеребца. - Вы подите, а я провожу княгиню домой, и мы поговорим, - сказал он, - если вам приятно, - обратился он к ней.
- В лошадях я ничего не понимаю, и я очень рада, - сказала несколько удивленная Дарья Александровна.
Она видела по лицу Вронского, что ему чего-то нужно было от нее. Она не ошиблась. Как только они вошли через калитку опять в сад, он посмотрел в ту сторону, куда пошла Анна, и, убедившись, что она не может ни слышать, ни видеть их, начал:
- Вы угадали, что мне хотелось поговорить с вами? - сказал он смеющимися глазами глядя на нее. - Я не ошибаюсь, что вы друг Анны. - Он снял шляпу и, достав платок, отер им свою плешивевшую голову.
Дарья Александровна ничего не ответила и только испуганно поглядела на него. Когда она осталась с ним наедине, ей вдруг сделалось страшно: смеющиеся глаза и строгое выражение лица пугали ее.
Самые разнообразные предположения того, о чем он сбирается говорить с нею, промелькнули у нее в голове: "Он станет просить меня переехать гостить к ним с детьми, и я должна буду отказать ему; или о том, чтобы я в Москве составила круг для Анны… Или не о Васеньке ли Весловском и его отношениях к Анне? А может быть, о Кити, о том, что он чувствует себя виноватым?" Она предвидела все только неприятное, но не угадала того, о чем он хотел говорить с ней.
- Вы имеете такое влияние на Анну, она так любит вас, - сказал он, - помогите мне.
Дарья Александровна вопросительно-робко смотрела на его энергическое лицо, которое то все, то местами выходило на просвет солнца в тени лип, то опять омрачалось тенью, и ожидала того, что он скажет дальше, но он, цепляя тростью за щебень, молча шел подле нее.
- Если вы приехали к нам, вы, единственная женщина из прежних друзей Анны, - я не считаю княжну Варвару, - то я понимаю, что вы сделали это не потому, что вы считаете наше положение нормальным, но потому, что вы, понимая всю тяжесть этого положения, все так же любите ее и хотите помочь ей. Так ли я вас понял? - спросил он, оглянувшись на нее.
- О да, - складывая зонтик, ответила Дарья Александровна, - но…
- Нет, - перебил он и невольно, забывшись, что он этим ставит в неловкое положение свою собеседницу, остановился, так что и она должна была остановиться. - Никто больше и сильнее меня не чувствует всей тяжести положения Анны. И это понятно, если вы делаете мне честь считать меня за человека, имеющего сердце. Я причиной этого положения, и потому я чувствую его.
- Я понимаю, - сказала Дарья Александровна, невольно любуясь им, как он искренно и твердо сказал это. - Но именно потому, что вы себя чувствуете причиной, вы преувеличиваете, я боюсь, - сказала она. - Положение ее тяжело в свете, я понимаю.
- В свете это ад! - мрачно нахмурившись, быстро проговорил он. - Нельзя представить себе моральных мучений хуже тех, которые она пережила в две недели в Петербурге… и я прошу вас верить этому.
- Да, но здесь, до тех пор, пока ни Анна… ни вы не чувствуете нужды в свете…
- Свет! - с презрением сказал он. - Какую я могу иметь нужду в свете?
- До тех пор - а это может быть всегда - вы счастливы и спокойны. Я вижу по Анне, что она счастлива, совершенно счастлива, она успела уже сообщить мне, - сказала Дарья Александровна, улыбаясь; и невольно, говоря это, она теперь усумнилась в том, действительно ли Анна счастлива.
Но Вронский, казалось, не сомневался в этом.
- Да, да, - сказал он. - Я знаю, что она ожила после всех ее страданий; она счастлива. Она счастлива настоящим. Но я?.. я боюсь того, что ожидает нас… Виноват, вы хотите идти?
- Нет, все равно.
- Ну, так сядемте здесь.
Дарья Александровна села на садовую скамейку в углу аллеи. Он остановился пред ней.
- Я вижу, что она счастлива, - повторил он, и сомнение в том, счастлива ли она, еще сильнее поразило Дарью Александровну. - Но может ли это так продолжаться? Хорошо ли, дурно ли мы поступили, это другой вопрос; но жребий брошен, - сказал он, переходя с русского на французский язык, - и мы связаны на всю жизнь. Мы соединены самыми святыми для нас узами любви. У нас есть ребенок, у нас могут быть еще дети. Но закон и все условия нашего положения таковы, что являются тысячи компликаций, которых она теперь, отдыхая душой после всех страданий и испытаний, не видит и не хочет видеть. И это понятно. Но я не могу не видеть, Моя дочь по закону - не моя дочь, а Каренина. Я не хочу этого обмана! - сказал он с энергическим жестом отрицания и мрачно-вопросительно посмотрел на Дарью Александровну.
Она ничего не отвечала и только смотрела на него. Он продолжал: