Опять "Молодое перо"
Ответ на статью "Современника" "Тревоги "Времени""
("Современник", март, № 3)
Впился-таки! Не выдержал самого первого натиска! Я и предрекал, что вопьется… О молодое перо! Какой визг из-за того, что вам отдавили ножку. А вспомните-ка, молодой, но блестящий талант, вспомните, как вы куражились в феврале над А. Скавронским за его "Литературную подпись"! А вот как коснулось до вас самих, так и наполнили тотчас же вселенную своими воплями:
Remplit les bois et les campagnes
Du cri percant de ses douleurs.
Вот потому-то сейчас и видно, что еще молодой талант, да еще без всякой дрессировки. А еще обижается за слово "молодой"!
Вы рассердились на статью во "Времени". Вы проговорились и упоминаете о ней в вашей статье "Тревоги "Времени"". А не надо бы было упоминать, не надо бы было проговариваться, что от нее пострадали, а следственно, что вас злость берет и тянет выругаться в предупреждение разлития желчи. Статья ваша точно доктором вам прописана, по рецепту. Она пахнет аптекой, гофманскими каплями, уксусом и лавро-вишневой водой. Вот это-то и значит свои бока подставлять. Тут именно надобен вид, что и видом не видал враждебной статьи и слыхом не слыхал о ней. А кто спросит: "Читали, как вас отделали?" - Э, вздор! что читать! есть мне время читать такие статьи! A propos, mon garçon, ведь "у испанского посланника вчера был, кажется, раут?" Ну и замять разговор испанскими-то делами.
Важности, солидности, великосветской небрежности было бы больше. А то: "Ой, больно!" Сейчас надо и показать, что больно. А вышел водевиль: "Отдавленная ножка, или Отмщенный А. Скавронский". Ну что ж, что больно? До свадьбы заживет.
В ваших же интересах говорю, добру учу; о неопытность!
Вы вообще ужасно спешите. Молодая прыть. Вам ужасно хочется оправдаться, поскорей, как можно поскорей уверить публику, "что это не я; что это всё от злобы, а я самый блестящий талант". Правда, ваше положение понятно, и я искренно ему сочувствую. Как в самом деле: столько времени подвизался на прихотливом поприще российского юмора, столько лет повременные издания похваливали, столько лет срывал цветы удовольствия, - "розы рвал и фиалки поливал" и вдруг - ругань! да еще какая: называют "молодым пером", "молодым человеком" (что может быть ужаснее!), ставят на одну доску с А. Скавронским, говорят, что подражает Брамбеусу, Дружинину (согласитесь, что "Дружинину-то" вас наиболее и кольнуло. Так ли? Знаю я сердце человеческое иль нет?). Говорят, наконец, будто ваши критические статьи - одно искусство для искусства, цветы удовольствия, "часы досуга", перлы, скатившиеся с молодого пера, употребленного с эфемерною целью.
И брызгал перлом водомет.
Шумиха слов, колечки табачного дыма, выпущенные ловким военным курителем, и (что всего хуже) некоторое литературное виляние туда и сюда, литературные, так сказать, прибавления к "Инвалиду-Современнику". По поводу прибавлений дают вам разные советы, вам, прогрессисту-то! Да еще не простому прогрессисту, а перепеченному недавно в нигилисты по редакционной надобности. И это в первый раз еще так относятся к вам, в первый раз в жизни в продолжение стольких приятных лет дешевенькой литературной игривости. Да как тут не взбеситься, как тут не прорваться, как тут не провраться. О! мой нигилист du lendemain! Будьте уверены, что я слишком хорошо понимаю ваше положение…
Но остановимся на минуту для одного щекотливого объяснения.
Вы горько жалуетесь, что мы называем вас "молодым человеком", "молодым пером", "молодым, но блестящим талантом" и проч. Всё - молодым. Вам кажется это неуважительно, и вы дуетесь. (Если б вам не было горько, вы бы не высказались). О неопытность! Да жалоба-то ваша и есть первое доказательство вашей молодости. Какой юноша не обижается, когда его называют молодым человеком? Какой юноша не скоблит себе усов перочинным ножичком, чтоб они поскорее росли? Я соглашаюсь, что всё это признаки нежные, грациозные, признаки весны и молодого поползновения… Тем не менее вы сами себя с головой и выдали. Но успокойтесь; объявляю вам торжественно, что, намекая на вашу молодость, я не прямо разумел ваши лета, а говорил метафорически. В сущности мне и дела-то нет, молоды вы или стары. В статье моей "Молодое перо" я разумел только вашу молодость и неопытность в российской журналистике, так сказать, нововыпеченность. И не в злом каком-либо смысле я разумел это, о нет! Я искренно любовался, глядя на вас, - любовался этой прытью, этим молодым прискоком и вывертом, этими, так сказать, первыми, радостными взвизгами молодого литературного дарованья. Я люблю эти первые взвизги, молодой человек! Вы показались мне в некотором смысле гусаром в русской литературе, молодым, краснощеким корнетом отечественной словесности (вроде "Корнета, играющего на пистоне", о котором упоминалось как-то раз в "Головешке"). Итак, успокойтесь. Вы промахнулись, вы не сумели скрыть, что вам отдавили ножку. Но кураж! Поправитесь после. Какой солдат не надеется быть фельдмаршалом!
Но однако ж (я все-таки не могу забыть этого!), к чему, к чему доходить до такого бешенства, до такого нервного сотрясения, до такой пены у рта! До гофманских-то капель для чего доходить? Ведь вы ругаетесь, как какой-нибудь сотрудник "Головешки", а хуже уж ничего про литературного человека нельзя придумать. Ведь вам только один шаг остался до попреков за табачную фабрику. Ведь вся статья ваша - только "головешкина" отрыжка и ничего больше. А "Головешка" вдобавок еще, говорят, теперь постится и на постном масле начиная с самой подписки сидит… (Vous comprenez, n'est ce pas?)
Вижу, вижу вас теперь, как наяву, о молодое, но необстрелянное дарованье, - вижу вас именно в тот самый момент, когда вам принесли февральскую книгу "Времени" и сказали вам, что в ней есть статья против вас, под названием "Молодое перо". Вы саркастически улыбнулись и свысока развернули книгу. Всё это представляется мне в воображении как по писаному. Если у вас были в это время гости, или вы были в гостях, вы, прочтя статью, постарались, разумеется, скрепить себя; но нервная дрожь, некоторое подергивание губ, краска, пятнами выступившая на вашем лице, - всё это ясно свидетельствовало о бесконечной злобе, клокотавшей в жаждущем похвал сердце вашем. Вы даже попробовали улыбнуться и выговорить: "совсем не остро…" Но как-то не вышло, как-то уж очень жалко выговорилось. По крайней мере гости сконфузились и старались на вас не взглядывать, старались заговорить о чем-нибудь другом. И вы всё это тут же заметили… Но зато, помните ли, помните ли ту грустную минуту, когда вы пришли домой и, наконец оставшись один, дали волю всему, что сдерживали в груди вашей? Помните ли, как вы разломали стул, разбили вдребезги чайную чашку, стоявшую на вашем столе, и, в ярости колотя что есть силы обоими кулаками в стену, вы клялись с пеной у рта написать такую статью, такую ругательную статью, что стоял мир и будет стоять - а такой статьи еще не бывало до сих пор ни на земле, ни в литературе! И вот вышли ваши "Тревоги "Времени"". О, поверьте, что мне не надо было подкупать наборщиков вашей типографии (в чем вы нас упрекнули), чтоб узнать, что всё так и было, то есть и разбитая чашка, и кулаки в стену, и проч., и проч. Я предузнал всё это единственно одним воображением, но предузнал по духу, по тону вашей ответной статьи. Иначе что же такое ваша статья? Откуда же могло поместиться в ней столько бешенства и печеночного расстройства? Откуда столько ругательств, столько личных ругательств и уподоблений в этой статье и во всех других выходках против "Времени", помещенных в той же мартовской книжке "Современника"? Тут уж явная очевидность, а не наборщики.
Кстати, знаете что: ведь я совершенно уверен, что это вы сами написали: "Тревоги "Времени"", а между тем вы объявляете, что эта статья будто бы прислана вам одним из друзей ваших, каким-то молодым нигилистом. Другими словами: вы спрятались под стол, прикрывшись именем вымышленного друга. Прием чрезвычайно наивный. Тю-тю, дескать, Костенька спрятался, нянюшка ищи… А нас еще упрекаете, что мы сами себе письма пишем. Мало того: я даже совершенно уверен, что и примечание от редакции, сделанное к вашей статье, и разные там московские известия о толстоте тела г-на Лонгинова, всё это ваше, все это вы сами сочинили. Конечно, я не имею никаких осязательных фактов, но я убежден в этом; мне так кажется. Ну что же делать с убеждением? Виноваты, впрочем, вы: к чему прятаться? Уж не было ли у вас каких-нибудь особенных целей? А вот посмотрим: Во-первых, вы что-то заговорили о типографских наборщиках. Это в примечании от редакции "Современника" к вашей статье. Выпишем-ка это примечание. Вот оно слово в слово.
"Верность этого замечания поразительна. Во втором своем номере "Время", желая изобидеть одного из наших сотрудников, по поводу помещенной в первом томе "Современника" рецензии на "Литературную подпись" г-на Скавронского, поместило статью "Молодое перо", в которой, во-первых, сравнивает нашего сотрудника с бароном Брамбеусом, и во-вторых, обращаясь к нему, постоянно называет его "молодым человеком". Точь в-точь такое сравнение и обращение делал два года тому назад "Русский вестник", у которого "Время" все это и заимствовало, разумеется внеся в это заимствование своих собственных "сапогов всмятку". Эти "сапоги всмятку" заключаются в том, что будто бы наш сотрудник-рецензент до того "впился в интересы редакции "Современника", что, впиваясь, оставил прежнее у порога…". Читая эти слова, мы долго не могли прийти в себя от изумления. Что это такое! да ведь рецензия не подписана! к кому же может относиться обвинение "Времени"? и как могло узнать "Время", кто именно написал статью, приведшую его в такое волнение? Или, может быть, "Время" имеет привычку справляться у наборщиков типографии, в которой печатается "Современник"? Но если это так, то уверяем вас, о "Время", что наборщик, сообщивший интересные для нас сведения, обманул вас. Лицо, которое вы так легкомысленно упрекнули в чем-то, "прежнем", уже четыре года постоянно и исключительно печатает свои сочинения в "Современнике"; если в прошлом году и было помещено несколько его рассказов во "Времени", то это произошло единственно оттого, что "Современник" был закрыт, а налагать на уста молчание не всегда бывает для литератора удобно. Следовательно, интересы "Современника" всегда были близки этому рецензенту, следовательно, и впиваться было не во что, следовательно, и слова ваши, как и все вообще ваши слова, суть не более как толкование в пустыне и о пустыне. Что же касается до того, что вы в полемике своей против неизвестного вам рецензента сослались на пословицу "береги честь смолоду", то надо думать, что презренная эта выходка употреблена вами в припадке особенного увлечения и что впредь этого с вами не случится. Ред.".
Ну-с, а ведь я вас теперь поймаю. Знаете, что я хочу? Я хочу вас изобличить. Я хочу выставить всему свету: кто вы и какой вы именно деятель в отечественной словесности. А изобличив, я вам самому предложу вопрос: можно ли с вами вести хоть какое-нибудь дело серьезно? Вся-то штука в том, что вы думали, я вас не изобличу.
Во-первых, о наборщике. Вы удивляетесь, каким образом я мог узнать ваше имя, и предполагаете, что я непременно должен был подкупать наборщика. Хоть тут у вас и заключается одна ядовитенькая мысль, именно заявить о нас публике, что мы из тех, которые подкупают наборщиков с целью пошпионить о другом журнале, то есть почти что распечатываем чужие письма, но на все это я смотрю как на пустяки. Разобижены вы очень, ну там вдобавок еще воинственная кровь, Барклай де Толли зашевелился…одним словом, простить вам на первый случай можно. К тому же вы сами знаете - дело это слишком шутовски разъясняется. О призвании вашем из-за моря, к участию в "Современнике", конечно, с целью подымать "Современник", сама редакция столько уже печатала в своих объявлениях, что узнать вас очень легко было. Следовательно, это дело поконченное. Но не в том дело. Главная суть в том состоит, что я теперь могу вас назвать публично, изобличив вас при этом, что вы, умышленно, с тем, чтоб нам повредить, исказили в одном дельце правду. Извольте послушать.
Вы уверяете (то есть редакция "Современника" уверяет, но я считаю, что это всё равно, и имею право на это. Я положительно знаю, что вы участвуете в интересах редакции, и, следственно, примечание, сделанное редакцией к вашей статье, не могло вас обойти. Вы знали про это примечание, вы, может быть, сами же держали его корректуру; без вашего ведома оно не могло пройти; может быть наконец, вы сами же его и писали, так же, как и статью, в чем я убежден. Следовательно, вы и отвечаете за все, что сочинено в примечании. Почему я так резко говорю о моем праве всё это высказывать и так бесцеремонно и публично нарушать ваши бесчисленные псевдонимы, вы поймете сейчас, прочитав немного далее). Итак, вы уверяете в примечании к вашей статье, что "лицо (то есть вы), которое мы (по вашим словам) так легкомысленно упрекнули в чем-то "прежнем", уже четыре года постоянно и исключительно печатает свои сочинения в "Современнике", и что если в прошлом году и было помещено несколько рассказов этого лица (то есть ваших) во "Времени", то это произошло единственно оттого, что "Современник" был закрыт, а налагать на уста молчанье не всегда бывает для литератора удобно".
Заметьте это покамест. Теперь в другом месте статьи "Тревоги "Времени"" вы говорите:
"И еще вы хвастаетесь, что вас любит публика, что у вас много подписчиков. Знаете ли, кому вы этим обязаны? Вы обязаны этим "Современнику", который некоторое время заблуждался, что из вас может нечто выйти, и занимался наставлением вас на путь истинный: вы обязаны этим временному прекращению того же "Современника", которое на минуту сосредоточило у вас все литературные силы. И тут покровительствующею вам силою явились не собственные ваши сапоги всмятку, а чужая неудача".
Короче сказать, если б не случилось с "Современником" несчастья, то есть если б не принужден он был остановиться в июне месяце, то, по-вашему, к нам бы не пришли литераторы с своими статьями, что вы сами "единственно" только потому и печатали у нас прошлого года свои статьи, что "Современник" не издавался, и всё это подразумевается потому, что наш журнал сам по себе до того ничтожен и не имеет никакой цены, что к нам нельзя идти таким молодым, но блестящим талантам, как вы, когда издается "Современник". Это ясно и очень хорошо растолковано в другой раз в газете "Очерки", где один господин уже успел подхватить вашу мысль и написал на нас длиннейшую статью с ядом и ругательствами. Вот отрывок, в котором подтверждается ваша мысль:
"Успехом своим "Время" обязано некоторым, помещавшимся в нем беллетристическим произведениям, характер и направление которых, впрочем, так же относились к характеру и направлению "Времени", как цветы к морозу. Тут напечатаны были некоторые из произведений Островского, Щедрина, Помяловского; тут же напечатаны были "Униженные и оскорбленные" Ф. Достоевского, с их сладеньким героем Ваничкой, и "Записки из мертвого дома". Вообще беллетристический отдел во "Времени" был нередко положительно хорош, но и в этом отношении редакция не причинна. Пожар способствовал ей много к украшению ее журнала. Писатели, помещавшие статьи свои во "Времени" после петербургских пожаров, теперь публично объявляют, что они загнаны были в этот журнал горькою необходимостью (см. "Современник", № 3)".
Под этой статьею в "Очерках" подписано: И. Дмитриев. Кстати, объявляем публике, что этот самый г-н И. Дмитриев сам доставил в наш журнал свою статью под названием· "Провинциальная газета". Эту статью, по ее незначительности, мы не напечатали и возвратили назад автору. Теперь эта статья появилась в "Современнике" (№ 1 и 2), а сам он ругает нас в газетах и объявляет что писатели загнаны были в наш журнал горькою необходимостью, то есть запрещением "Современника".
Конечно, отказ напечатать статью г-на И. Дмитриева во "Времени" непременно нужно принять в соображение. Но вот что особенно удивляет нас: почему же, если прекратился "Современник", г-н И. Дмитриев обращался именно в наш журнал? Разве не было "Отечественных записок", "Библиотеки для чтения", "Русского вестника" и множества еженедельных изданий, кроме "Времени"? Почему же непременно все эти блестящие таланты (то есть г-н Дмитриев и "молодое перо") сами текли во "Время", а теперь объявляют, что были только загнаны к нам одною необходимостью, то есть запрещением "Современника"?
Но это в скобках, а теперь опять к вам.
Ну что, если я вас сейчас же изобличу и докажу, что вы говорите неправду, докажу тем, что назову вас лично и объявлю, какие статьи печатали вы у нас прежде закрытия "Современника" и даже безо всякой необходимости?