Ряд статей о русской литературе
I. Введение
Впервые опубликовано в журнале "Время" (1861. № 1. Отд. II. С. 1–34) без подписи.
На принадлежность Достоевскому "Введения", как и других статей цикла ("Г-н - бов и вопрос об искусстве", "Книжность и грамотность", "Последние литературные явления Газета "День""), указал H. H. Страхов в списке, переданном им А. Г. Достоевской. В тексте всех статей цикла есть много мест автобиографического характера - воспоминаний о 40-х годах и о периоде каторги и ссылки, прямых и косвенных реминисценций из других произведений Достоевского.
Достоевский, как об этом свидетельствует письмо его от 13 апреля 1856 г к A. E. Врангелю, еще тогда собирался обратиться к публицистической деятельности и даже выступить со статьей остро политической: "Я говорил Вам о статье об России. Но это выходил чисто политический памфлет. Из статьи моей я слова не захотел бы выкинуть. Но вряд ли позволили бы мне начать мое печатание с памфлета, несмотря на самые патриотические идеи". Отказавшись от замысла памфлета с патриотическими идеями, Достоевский принялся за статью "Письма об искусстве": "Статья моя плод десятилетних обдумываний <…> Будет много оригинального, горячего <…> В некоторых главах целиком будут страницы из памфлета. Это собственно о назначении христианства в искусстве" (XXVIII, кн. 1, 229).
Замысел "Писем об искусстве" с включением памфлетных глав из другой статьи, "политической", - отдаленное предвестие "Ряда статей о русской литературе". Здесь была осуществлена и идел сращения политического памфлета с письмами эстетическими, правда, не "о назначении христианства в искусстве", а о социальном и эстетическом назначении литературы. Ценно и свидетельство о давнем стремлении выступить с литературно-критическими статьями: фактическим подтверждением этого признания является объяснение Ф. M. Достоевского Следственной комиссии.
О замысле цикла статей, но с несколько измененным заглавием, сообщает Достоевский и брату в письме от 3 ноября 1857 г.: "Хотел было я, под рубрикой "писем из провинции", начать ряд сочинений о современной литературе. У меня много созревшего на этот счет, много записанного, и знаю, что я обратил бы на себя внимание. И что же: за недостатком материалов, то есть журналов за последнее десятилетие, - остановился" (XXVIII, кн. 1, 288). Идея цикла стала конкретнее, и злободневнее становится контур будущего цикла осенью 1858 г.; Достоевский сообщал 13 сентября брату о том, что им "вписано и набросано несколько литературных статей <…> о современных поэтах, о статистическом направлении литературы, о бесполезности направлений в искусстве, - статьи, которые писаны задорно и даже остро, а главное легко" (XXVIII, кн. I, 316).
Возвращение в Петербург, дискуссии в кружке А. П. Милюкова способствовали уяснению содержания "Ряда статей о русской литературе". После разрешения издания "Времени", в сентябре - ноябре 1860 г. была окончательно обдумана и написана первая статья - "Введение". Тогда же в общих чертах была продумана и вторая, уже всецело и непосредственно литературная, - "Г-н - бов и вопрос об искусстве". Первоначально предполагалось, что цикл будет большим и статьи под этой рубрикой будут появляться регулярно, в каждом номере "Времени". Достоевский не смог выполнить данного читателям обещания: работа над "Униженными и оскорбленными", "Записками из Мертвого дома", писание полемических статей, требовавшихся срочно и все в большем числе, огромный редакторский труд - не позволили ему осуществить замысел "Ряда статей о русской литературе" в первоначально намечавшемся объеме; в марте цикл прерывается надолго - до июля; затем после августа - вновь перерыв на два месяца - до ноября; в декабре - статьи опять нет, а в 1862 г., как и в последующие годы, цикл уже не возобновляется.
В "Ряде статей о русской литературе", в сущности, нет единой скрепляющей идеи. Но это и не просто статьи, написанные по различным поводам: во всех статьях цикла на первом плане - русская литература, ее социальные, воспитательные, эстетические функции, история ее развития и развития русской критики, которая, по мнению Достоевского, есть "повесть <…> нашего роста". Именно под таким углом зрения рассматривает Достоевский творчество Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Островского, Щедрина, Толстого во "Введении"; деятельность Белинского и В. H. Майкова - в следующей статье об искусстве. Поэтому-то он и полемизирует так остро с критиками других направлений, будь то С. С. Дудышкин, H. А. Добролюбов, M. H. Катков, славянофилы, упрекая их всех в утилитарном подходе к ярким и знаменательным фактам русской духовной жизни, что равносильно было, по Достоевскому, утрате чувства реальности, теоретической слепоте, одностороннему "доктринерству". В этом смысле все статьи, очень различные по тематике, по объектам полемики и жанру, едины, целенаправленны и программны. Они определили не только отношение журнала к русской литературе и критике прошлого и 1860-х годов, но и общественно-политическую ориентацию "Времени". Объединяет статьи цикла также и то, что они по смыслу и тону строго выдержаны в духе "Объявления". Заявленная в нем вражда к литературному "кумовству", борьба с литературными авторитетами ведется в них неуклонно и беспрестанно. Литературные и общественно-политические мнения "Отечественных записок", "Современника", "Русского вестника", "Дня" подвергнуты строгому разбору, продемонстрировавшему отсутствие пристрастия Ф. M. Достоевского к какой-либо одной, определенной из существовавших литературных партий. "Ряд статей о русской литературе" представляет собой в более широком смысле развитие главных тезисов "Объявления об издании "Времени"", развертывание и уточнение основных пунктов намеченной там программы; именно здесь, особенно во "Введении:" и "Книжности и грамотности", формулируются центральные положения "почвенничества". А в статье "Г-н - бов и вопрос об искусстве" содержится эстетическая и литературная программа журнала. К "Ряду статей о русской литературе" в разной степени тяготеют почти все другие материалы в критических и общественно-политических отделах "Времени"; статьи данного цикла - как бы главный ориентир и идейно-эстетическая доминанта журнала, допускающая отклонения и в сторону радикально-демократической, и в сторону славянофильской линии. Такого рода колебания и довольно широкая свобода мнений (корректировавшаяся, правда, редакционными примечаниями) были предусмотрены исследовательским, "недогматическим", открытым духом журнала.
В записной книжке (не позднее июня 1861 г.) Достоевский планировал ряд тем очередных статей цикла:
"Непременно разборы
"Читальник"
По поводу одной рецензии
Авторитеты (и Чернышевский)
Кузьма Прутков
Поэтики Всеволод Крестовский, Д. Минаев, Николай Курочкин и проч.
Кохановская
Гончаров" (XX, 168).
Из этих замыслов был осуществлен только один: разбор "Читальника" H. Ф. Щербины ("Книжность и грамотность").
"Введение" открывает "Ряд статей о русской литературе" и в большей степени, чем последующие статьи, носит обобщающе-теоретический характер, давая углубленное развитие почти всех сжато изложенных в объявлении о подписке общественно-политических и идеологических положений. "Введение" по праву может быть определено как манифест "почвенничества". Именно так оно и было воспринято журналистикой 1860-х годов.
Выше говорилось, что в "Объявлении" могли найти отражение идеи политического памфлета, о котором Достоевский сообщал A. E. Врангелю в 1856 г. Памфлет Достоевского, по-видимому, был задуман как ответ на антирусскую кампанию в Англии и Франции в период Крымской войны; подтверждением такому предположению служит следующая фраза из "Введения": "Последние нелепые возгласы о нас иностранцев были большею частию произнесены в состоянии неспокойном, во время недавних раздоров, теперь уже, слава богу, поконченных надолго, если не навсегда, во время войны, среди яростных боевых криков". К 1850-м годам возвращает нас и язвительное ответное замечание на разглагольствования иностранцев о качествах русского солдата: "… полагают, что русский солдат - совершенная механика, сделан из дерева, ходит на пружинах, не мыслит и не чувствует и потому довольно стоек в сражениях, но не имеет никакой самостоятельности и во всех отношениях уступает французу" "Введение" Достоевский строит как диалог с воображаемыми собеседниками-европейцами. Статья 1856 г. получилась бы, вероятно, горячее и почти целиком явилась бы ответом на пристрастные и враждебные памфлеты английских и французских публицистов, появившиеся в период Крымской войны. E. В. Тарле так характеризует поток западных книг о России тех лет: "Война 1853-55 гг. породила довольно много книг и памфлетов о России - либо справочного характера, либо враждебно-шовинистического".
Во "Введении" Достоевский из памфлетной литературы периода Крымской войны непосредственно коснулся лишь суждений западных публицистов о русском солдате. Зато Достоевский возвращается к книге А. де Кюстина "Россия в 1839." (La Russie en 1839. Par Le Marquis de Custine), с которой он полемизировал еще в "Петербургской летописи". Во "Введении" автор прямо повторил некоторые из прежних иронических замечаний, но значительно расширил круг объектов полемики. Она носит обобщенный характер, мнение европейцев о России берется в суммарном виде: при всех существенных различиях воззрения немцев и французов оказываются одинаково неверными и ложными, "европейскими"; под эти мерки явно не подходит самобытная Россия. Достоевский анализирует (хотя изложение ведется в первых главах в легком фельетонном стиле, но эта легкость обманчива) общественное мнение Европы о России на разных уровнях и в разные времена: тут и политические враждебные памфлеты периода Крымской войны, и книги "заезжих путешественников, баронов" и "преимущественно" маркизов (намек на Кюстина), и "знаменитые сочинения" немцев, посвятивших много лет изучению России, и мнения "рядовых" представителей французской и германской наций - булочников, колбасников, управителей имений, парикмахеров, гувернеров и писателей, пытавшихся создать произведения на материале русской истории и жизни.
Первый параграф "Введения" посвящен теме, суть которой сжато выражена в заглавии статьи А. С. Хомякова - "Мнение иностранцев о России" (1845); большая часть второго параграфа соответствует заголовку другой статьи Хомякова - "Мнение русских об иностранцах" (1846). Частично мысль Достоевского соприкасается и по существу с тезисами и выводами Хомякова, так суммировавшего западные мнения о России: "Мнение Запада о России выражается в целой физиономии его литературы, а не в отдельных и никем не замечаемых явлениях. Оно выражается в громадном успехе всех тех книг, которых единственное содержание есть ругательство над Россией, а единственное достоинство - явно высказанная ненависть к ней; оно выражается в тоне и в отзывах всех европейских журналов, верно отражающих общественное мнение Запада". Развивает Достоевский и другой тезис Хомякова - о незнании и непонимании друг друга главными странами Европы и об особом, более выгодном в сравнении с ними положении России: "В примере Англии можно видеть, что западные народы не вполне еще познали друг друга. Еще менее могли они познать себя в своей совокупности; ибо, несмотря на разницу племен, наречий и общественных форм, они все выросли на одной почве и из одних начал. Мы, вышедшие из начал других, можем удобнее узнать и оценить Запад и его историю, чем он сам…".
Не меньше оснований говорить о моментах, сближающих позицию Достоевского с позицией Белинского и Герцена. Достоевский развивает, усиливая его, тезис Белинского из статьи "Взгляд на русскую литературу 1846 года" о способности русского человека перенимать и воспринимать с необыкновенной чуткостью все европейское: "Известно, что французы, англичане, немцы так национальны каждый по-своему, что не в состоянии понимать друг друга, - тогда как русскому равно доступны и социальность француза, и практическая деятельность англичанина, и туманная философия немца. Одни видят в этом наше превосходство перед всеми другими народами; другие выводят из этого весьма печальные заключения насчет бесхарактерности, которую воспитала в нас реформа Петра <…> мы не утверждаем за непреложное, что русскому народу предназначено выразить в своей национальности наиболее богатое и многостороннее содержание и что в этом заключается причина его удивительной способности воспринимать и усваивать себе все чуждое ему; но смеем думать, что подобная мысль, как предположение, высказываемое без самохвальства и фанатизма, не лишена основания…". Даже небольшие рецензии Белинского остаются в поле внимания Достоевского 1860-х годов. Запомнился писателю, в частности, язвительный отзыв критика о романе Ипполита Оже "Петруша" (Auger Hippolyte. Petroucha: Moeurs russe. СПб., 1845), разрекламированном "Северной пчелой". Белинский писал здесь: "… нельзя изображать нравов народа, о котором мы имеем только легкое и поверхностное понятие. <…> В романе г-на Оже так же нет русских нравов, как нет характеров и лиц; а если что в нем есть, так что разве общие места, бледные описания, реторика и скука, да еще русские имена…". Иронические слова Достоевского о французе, создателе "истинной" повести "Petroucha" "из русских нравов", восходят к этой оценке Белинского.
К произведениям Герцена Достоевский обращается еще чаще. По свидетельству Страхова, Достоевский в начале 1860-х годов относился к творчеству Герцена "очень мягко". Таким же, видимо, было и отношение к Герцену M. M. Достоевского. Косвенные подтверждения доброжелательной позиции Достоевских содержатся в письмах и произведениях А. Григорьева, который выражал Страхову свое неудовольствие осторожной политикой "Времени", жаловался на M. M. Достоевского, требовал полного разрыва с "Современником", удаления из журнала A. E. Разина. Григорьев утверждал свое право на независимый курс, свое нежелание быть "рабом" какого бы то ни было направления, в том числе направления братьев Достоевских. Он заявлял Страхову в письме от 18 июня 1861 г.: "Лучше я буду киргизов обучать русской грамоте - чем обязательно писать в такой литературе, в которой нельзя подать смело руку хоть бы даже Аскоченскому в том, в чем он прав, и смело же спорить - хотя бы даже с Герценом (курсив наш. - В. Т.), в чем он неправ". Слова о Герцене свидетельствуют о высоком авторитете издателя "Колокола" для редакции "Времени". Неизменно уважительны, кстати, были и почти все отзывы о Герцене самого А. Григорьева: "один великий писатель", "гениально остроумный автор писем о дилетантизме в науке"; к образам "Былого и дум" обращается Григорьев в своих воспоминаниях "Мои литературные и нравственные скитальчества" и в статье "Стихотворения Некрасова". Григорьев с вполне понятной симпатией встретил некролог Герцена, посвященный А. С. Хомякову, и полемику "Колокола" с "Современником".
Достоевский во "Введении" по цензурным соображениям ни разу не упоминает имени Герцена, но несомненно вводит в текст статьи слегка завуалированные цитаты из его произведений. "Введение" начинается вариацией на характерную герценовскую тему: "Никто не знает как следует, что же собой представляют эти русские, эти варвары, эти казаки; Европа знает этот народ лишь по борьбе, из коей он вышел победителем. Цезарь знал галлов лучше, чем современная Европа знает Россию". Говоря о каких-то немцах вообще, потративших много сил на изучение русского языка и литературы и решающихся "перевести "Россияду" Хераскова на санскритский язык", Достоевский безусловно вспоминает Д. П. Голохвастова, племянника отца Герцена, и одну его отроческую причуду, о которой рассказывается в "Былом и думах": "Четырнадцати лет он не только участвовал в управлении именьем, но перевел на французский язык в прозе всю "Россияду" Хераскова для упражнения в стиле".