После сего отправился Хорев с послами прямым путем к Граду стольному на горячих водах. На дороге, встретив послов к Царю Аттиле от Западного Императора, он ехал вместе с ними. Послами были вящшие мужи: Ромул, Примут, Романа иные, и с ним Костан, Думец Аттилы.
На двенадцатый день прибыл Хорев с послами в стольный град.
На возвышенном холме стоял Дворец Аттилы в 30 венцов вышины, строенный на камнях и обнесенный оградою с стрельницами, подле него белая теплица, строенная из Задунайских белых камней.
Послам отвели красные палаты Вельможи Царского, на третий день рано поутру забили в варганы и в бубны, повещая приход Царя.
Вельможи и послы Императорские и весь народ встретили его у городских ворот; подле ворот двора его вышли навстречу девы в белых одеждах под навесами полотняными и провожали его песнями в честь Царю-Отцу. На крыльце встретила его Царица Гримхильда, сопровождаемая своими сенными девушками, и, поклонившись, поднесла ему хлеб-соль и вино. Царь Аттила принял чарку с серебряного подноса, выпил, слез с коня и пошел во Дворец.
Испытав храбрость и великий ум Хорева, Царь Аттила послал его теперь с войском воевать Кавказ…
Теперь он…"
Невидимый не успел еще кончить рассказа, как Волх захрапел. Голос утих.
Спит Волх крепким, но не спокойным сном; мечты кипят в нем; то Хорев, то Кощей, то Словен являются перед ним; дразнят его: Волх бросится за Хоревом - Хорева уже нет, à Словен тянет его сзади за полу; он к Словену - Словен исчез, а Кощеева рука теребит его сбоку за вихор. Мечется Волх во все стороны; враги, побраты его, являются перед ним, как блудящие огни, и мгновенно тухнут. Но мщенье придает быстроты и силы Волху. Вот над синим морем догоняет он Хорева; схватил его, давит крепкими мышцами, но это волна; она уже выхлынула из его мстительных объятий. Он гонится за Словеном, схватывает его за ворот, Словен жжется, пламень пышет Волху в лицо. Гонится за Кощеем, схватил его могучими руками, хочет сдавить, и от усилия трещит у Волха грудь: он давит камень. Мщенье учит Волха хитрости. Вот спрятался он за черную тучу. Крадутся по воздуху Кощей, Хорев и Словен, не видят Волха, ведут между собой совет; а Волх хвать - и обнял всех трех, как железный обруч три огромные сваи, и не знает, что ему с ними делать? Всех трех не сломить и порознь нельзя: разбегутся.
Между тем как Волх бредит во сне мщением, взыгралася буря зельная, исторгает великие древеса, яростно рушит в основаниях храмы и забрала крепкие; взлетает, вьет на высоту бремены и горы великие как плевелы; носится тучными облаками и льется на все как море пламени.
Просыпается Волх; ужас обдает его. Громовые струи бьют в верхний конец его пояса, перекатываются по лучам, из которых он сплетен, и из другого конца текут в землю. Мгновенный страх исчезает в Волхе при уверенности, что он невредим. Чтоб избавиться скорее от бури, втыкает он хохолок птицы бабы в шапку и, обратись в невидимку, мчится между крупными каплями дождя на Кафказ; вот выбрался он уже из-под тучи. День светел, небо ясно. Повсюду тишина; только раздается, близ берегов Ры, военный гром труб и котлов. Видит Волх - идет рать великая Царя Аттилы под предводительством Хорева.
- Увы тебе, побрат мой! - кричит Волх, взвившись над Хоревом как вихрь. - Прирасти ж ты к коню своему, скачи ты до конца дней своих, как от погони, не оглядываясь, не останавливаясь!..
Скачет Хорев и чувствует, ноги врастают в коня, и ужас течет по всем жилам, и очи налилися кровью, и что-то его подгоняет, торопит!
Он мчится; за ним мчится рать.
Мчится Хорев через горы и долы, через лес, через воды и топи, как воин от раны бесславной; мчится за ним и вся рать, как будто гонимая страхом и вражеской силой.
Мчится Хорев без пути, без дороги, без причины, без цели.
Мчатся и воины за ним, но весь след их уже устлан как будто побитою ратью.
Мчится Хорев, как от лука стрела, и никто уж его не следит; он летит, как страстное желание к недостижимой цели, быстро, как жизнь к концу, и исчезает в синеве дали.
А Волх, довольный своим мщением, отправляется на север к озеру Мойску, где живет его побрат Словен.
Наскучив идти, лететь и ехать, Волх катит яйцо птицы бабы по воде близ холма и потока Ярусланова; является ладья; он сел в нее, и два сома понесли его вверх по большой реке.
Чтоб не чувствовать голода, жажды, усталости и прочих телесных недугов, Волх воткнул в шапку свою хохолок птицы бабы - и стал невидимкой.
Все изменилось в глазах его.
Тьмы невидимых простым глазом, подобных ему, летали в воздухе, плыли на водах, носились повсюду, заботливо, торопливо, как люди, то с чувством добра, то с чувством зла, ласки, дружбы, раздора и войны, все было между ними, только не было в устах их глагола, не было шума от движения и звука от битв.
И в воздухе все делилось на две силы нераздельные, но вечно враждующие между собою. Смешиваясь от неусыпного общего волнения, они старались оторваться друг от друга и слиться друг с другом. Но мерцание духов светлых, темных и разноцветных утомило очи Волха, он снял хохолок с шапки; а между тем ладья его неслась быстро. Крылатые сомы рассекали волны Ры, как луч солнца ночную тьму, и вот скоро ли, долго ли примчали его в пространное озеро, откуда река истекала, и остановились.
- Добрый человек! - молвил Волх к идущему по берегу жителю. - Ведаешь ли, онде путь к городу Словенску?
Но добрый человек, рыжий, как огненная лисица, скулистый, как Обр, одетый в смурый кафтан по колено, перепоясанный ремнем, обутый в плетенную из коры древесной обувь, со страхом бросился от Волха.
Волх ухватил его за ворот.
- Стой, лиса! без ответа не пойдешь! Рыжий забормотал что-то не по-людски.
- Немой проклятый! - вскричал Волх, поворотил рыжего лицом на вечер, дал ему толчок в шею и отправился сам на полуночь.
Вот уж приблизился он к какому-то великому озеру; видит на другом конце его светлый град; белокаменные строения, осененные рощами, отсвечиваются в озере.
- Это Словенск! - сказала Волху недобрая мысль. Он остановился, чтоб подумать, как отмстить Словену; вдруг позади его из-за рощи лай псов… Несутся на Волха; за ними скачут охотники.
Псы накинулись уже на него с разинутой пастью.
Волх оробел, схватился за светлый пояс; псы впились в него; Но зубы их уже напрасно ищут места, где бы вцепиться, прогрызть: железная чешуя огромного змея непроницаема.
Чудовище свивается, развертывается, давит, терзает их; визг и вой раздаются по лесу.
Наскакали охотники. Передовые стали жертвою чудовища; остальные со страхом скрылись.
Окровавленное чудовище опустилось в озеро омыть себя.
Это был Волх. Ему понравилось быть змеем; он сохранил в себе только лик человеческий и поплыл вверх по озеру; при впадении в него реки Мутной лежал прекрасный город.
Поселился Волх при устье, как на стороже.
Кто ни подойдет к берегу, всех хватает он и топит в реке.
Ужас распространился по Словенску.
Сбнрается народ, сбираются жрецы, приближаются к реке, молятся змею, да помилует их. "Будь нашим богом!" - говорят они ему.
Он не внимает, ловит, давит и топит людей Словенских, требуя Князя Словена.
- Нет тебе нашего Князя! губи лучше нас? - кричит ему народ.
Ловит, давит, топит змей людей Словенских, требует Князя Словена.
Доходит горькая весть до Князя.
Приходит Словен, с ужасом узнает в образе змея лик Волха, старшего брата своего.
- Что требуешь ты от меня, злой Волх? - говорит он ему.
- Тебя! - отвечает ему чудовище.
- Возьми! - кричит Словен; бросается к чудовищу и вместе с ним исчезает под волнами.
Стоит народ в оцепенении; все плачут о Князе своем.
- Нет у нас отца, пойдем к матери нашей! - кричат все; приходят к Княгине Желане, которая жила в загородном тереме, падают пред нею на колени и молят ее царить над ними.
Убила ее весть о бедственной смерти Словена. Вместо ответа народу, она бросается к реке, протекавшей под самым златоверхим теремом, произносит с слезами: "Несите меня волны к Ладу моему!" - бросается в воду и исчезает под волнами; никто не успевает спасти ее.
Плачет народ, проклинает реку Мутную за то, что допустила к себе чудовище, и называет ее Волховом.
Плачет народ на реку Чистую, зачем она унесла Княгиню его, и называет реку в память Княгини Желаною.
По Ильменю-Мойску плач и стон, по всей земле Словеновой горе.
"Кончил два дела, остается третье, конечное", - думает Волх, отправляясь на падучей звезде, которая возгорелась на севере и неслась к югу, оставляя за собой огненную струю. Не успел еще Волх обдумать род мщенья, которое он совершит над преступным Кощеем, звезда рассыпалась над высоким берегом Днепра, и Волх на одной из ее искр спустился на землю близ неизвестного города.
Время уже около полуночи; огонь в высоких теремах тухнет; на стогнах ни души; только крик ночной стражи еще нарушает тишину ночи.
Довечается Волх у сторожей: где живет Кощей.
- Не ведаем, дедушка, - отвечают ему. - Нет в городе сего имени. А есть у нас Кый, зять владыки, размирник, недоброе сердце, черная душа! Живет он на холме, в своих тесовых палатах; поди постучись у ворот его, коли нужно тебе недоброе слово, а милостыню подаст разве только жена его Лыбедь. Если б не она, горе бы целому городу!
- Его-то мне и нужно, - сказал Волх, поблагодарил сторожа и отправился на высокий холм, где стояли резные палаты Кыя.
Кый уже покоится в ложнице, но сон его чуток. Кто-то стучится в косящатые ворота. Кый вскакивает, прислушивается.
- Пусти, добрый человек, на ночь! - слышит он и проклинает сторожа.
Просьба повторяется.
Кый выходит сам, бранит сторожей, что позволяют бродягам стучать в его ворота.
Сторожа не слышали ничьего голоса.
Кый возвращается, ложится, но едва только сдавил он собою пуховую постель, кто-то постучался в красное окно, тот же голос повторяет: "Пусти, добрый человек, на ночь!"
Сердится Кый, проклинает сторожей, выходит на двор - никого нет.
"Это сон", - думает он, осматривает, заперты ли ворота, возвращается, припирает сени, двери и ложится.
Кто-то стучит в сенях: "Пусти, добрый человек, на ночь!"
Кый вздрагивает, встает, идет в сени - сени заперты, в сенях никого нет.
"Это сон!" - думает он, возвращается в ложницу; беспокойство волнует его; но все тихо, глаза его слипаются, и едва только мысли свернулись шаром и прокатились в темную глубь, а память канула на дно…
- Пусти, добрый человек, на ночь! - раздается над его ухом. Со страхом вскакивает он, слышит в доме шум, беготню.
- Что такое? - спрашивает он заботливую жену свою,
- Гость! - отвечает она запыхавшись. - Что есть в печи, все выложила ему, не принимает нашего, говорит: свое есть! а у самого и кошеля нищенского нет! Проси сам!
- Какой проклятый Татарин зашел ко мне незваный! - вскричал Кый и бросился к светлице; слышит знакомый громкий голос; страх останавливает его в дверях; сквозь щель видит он, что горница освещена как будто пожаром; слышит слова:
- Отколе?
- От поморья, - отвечает чей-то голос. - Неведомые прислали к тебе посоветоваться, что делать с душою Аттилы, когда наступит ей выход из тела. По уму и разуму он прав; хотел покорить землю и небо и для того возвеличился бичом и молотом божиим; но люди не поверили ему, и тьмы отшедших душ вопиют на него за безвременную смерть.
- Да будет он словом и делом чистилища, - говорит опять знакомый Кыю голос. - Отдать в его распоряжение огонь, воду, котлы и все снадобья, служащие к очищению душ. Ну, а ты отколе?
- С Боричева холма: уродилась новая душа у рыбаря, неведомые прислали спросить тебя, что пожаловать ей на пропитанье?
- Воскормится, взрастет и наследует богатство Кощея! - отвечая грозный голос.
- Кощея! - вскричал Кый и бросился в двери. Нет никого.
Светлица пуста; только угасающий свет меркает, исчезает медленно, как вечереющий день, и слышатся грозные слова:
"Будь ты проклят, побрат Кощей, отныне до века! обратись кровь твоя в пламень! иссохни в собственном огне зависти и злобы! не покорствуй тело твое душе твоей! воспротивься душа твоя похотям тела! Жажди идти на Восток, а стопы твои да несут тебя на Запад!
Богатей желаниями; нищай волею!
Желай смерти и будь бессмертен! Желай жизни и умирай каждое мгновение!
Будь в глазах твоих добро злом, а зло добром, хлад пламенем, а пламень хладом, любовь ненавистью, а твердая опора пропастью!
Будь пленником и рабом самого себя, рабом людей, рабом жизни, рабом природы, рабом тварей, птиц, рыб, насекомых, рабом всего дышащего и неодушевленного, рабом движения и недвижности, рабом света и тьмы, рабом звука и тишины; да заключится смерть твоя в яйцо птицы Мувы, и да потонет в волнах Ливийского моря!
Пусть найдется земнородный, для которого небо иссушит целое море и обратит каждую каплю воды в песчинку! Пусть зоркими очами своими найдет он в песчаном море яйцо Мувы! Тогда избавится он от муки и жизни; но будь же врагом своего избавителя! Препятствуй ему быть твоим искупителем, ищи его смерти, а вместе с нею и вечности собственных мук!"
Невидимый голос утих.
Кощей стоит неподвижен. Ужас сжигает его внутренность; жена и дочь говорят ему - он не слышит; наступает день - он не видит света.
Взволнованный воздух грозным проклятием, как взволнованное море, еще не успокоился; еще все слова носятся по светлице, как незримые существа, и касаются до слуха его. Но вот мысль, что народившийся сын рыбаря погубит его, приводит Кощея в память, он обдумывает средства: как бы извести ребенка…"
- Ведомо ли тебе, государь Ива Олелькович, - сказал иерей Симон, прервав чтение, - что вси Князи, и сини Русстии, и богатыри ополчаются на поганого Мамая?
- Нетуть, - отвечал Ива.
- Слава бы и тебе, Боярич, в борзе готовитися идти на погубление злых Агарян; возложить бы тебе кольчуги, и препоясать чресла мечом, и просить благословения у родной матери подвизатися на противные враги.
Там-бо трескут копия харалужные, звенят доспехи злаченые, стучат щиты червленые, гремлят мечи обоюду острые и блистают сабли булатные.
Там-бо предо всеми мужествова, похваляясь и хоробруя и избивая поганых, ты бы, Ива Олелькович, венец славы и честь и почесть от Князя принял.
Там-бо смерть не смерть, но живот вечный!
Там-бо стяги ревут, аки облацы тихо трепещущие, а вой, аки воды, во вси ветры колыблются, шеломы на главах аки заря во время ведряна солнца светящиеся, яловцы, аки пламя, огненно пашется…
- Ой? - вскричал Ива.
- Разумлив еси и храбр, подобает тебе быти Воеводою…
Еще не успел кончить речи иерей Симон, вдруг прибежал от Мины Ольговны конюх Лазарь, запыхавшись. По всему селу искал он Иву Олелькрвича: его давно ждет матушка.
Иву Олельковича с трудом убедили идти домой, не дослушав повести.
VII
Теперь должно, по обыкновению, сказать несколько слов о наружности и нраве героя былины.
Не Английским пером с длинным раскепом изображу я черты его; не скажу, что ясно отражается на лице его; не употреблю ни Соломоновских уподоблений, ни Байроновских отречений. Не сравню носа его с Ливаном горою, кудрей с морскими волнами, роста с Гехским исполином, руки с рукою времени, чистоты и ясности души его с прозрачностью света и воды, крепости сердца с железом.
Просто скажу я, что Ива Олелькович был росту с своего родителя, Олеля Лавровича; лицем бел и вылит в свою родительницу Мину Ольговну, глаза у него были, как две капли воды, бабушкины, только волосы были у него ничьи; витые кудри как лен сыпались на плечи и лицо.
Пылок как пламя, молчалив как немой, душою ребенок, он не любил ни кланяться, ни просить, и потому даже гости не видали от него поклона; а Мина Ольговна, мамки, и няньки, и пестун Тир не знали, что значит не дать Иве Олельковичу того, к чему он руку протянет.
Речи его, кроме небольших исключений, состояли из слов: вопросительного и удивительного "ой?!" и отрицательного "нетуть!".
Вот каков был Ива Олелькович. Этого-то Иву Олельковича иерей Симон хотел послать в битву за Русское царство против злобного Мамая. Хитро хотел он привлечь его к себе, воспалить в нем страсть к великим побоищам и дать-понятие о чести и славе.
Цель была прекрасна, истинно пастырская, она восстановляла мир в селе Облазне и доставляла героя отечеству.
Но судьба воспротивилась мудрому замыслу. Невидимо подкопалась она под здание иерея Симона, и оно рушилось.
Мина Ольговна давно имела на примете дочь соседа своего Боярина Боиборза Радовановича; она ладила ее за своего возлюбленного сына. Дело пошло должным порядком; свахи зашли с заднего крыльца; старое знакомство помогло, и вот прислали звать Мину Ольговну пожаловать с сыном на гощение в Весь Новосельскую.
В это-то время Ива Олелькович слушал чтение книги, глаголемой Гронограф, про Кощея, и начинал воспламеняться словами иерея Симона к славе; но посланный от Мины Ольговны помешал ему; с досадою согласился он идти к матери.
Призвав к себе Иву Олельковича и зная все скрытые в нем нити, которыми можно было иногда управлять им, Мина Ольговна прежде всего дала ему пряную коврижку, напоила медом и потом стала к нему вести речь о женитьбе.
- Нетуть! - отвечал он ей. - Пойду на войну, поганых бить!
Мина Ольговна не смела противоречить.
- И на войну пойдешь, мое дитятко, сперва оженись; мое дело тебя благословить на женитьбу, а на войну тебя сама жена отпустит, сама снарядит тебя, сама подведет тебе коня богатырского.
- Ой? - отвечал Ива.
- Да, да, - продолжала Мина Ольговна.
- Ну! - вскричал Ива.
Мина Ольговна поняла значение этого отрывистого звука. Должно было торопиться. Начались сборы.