В книгу вошли сатирические и лирико-психологические рассказы Пантелеймона Сергеевича Романова (1884–1938) 1920-1930-х гг. Их тема - трудные годы послереволюционной разрухи и становления Советской власти; психология людей, приспосабливающихся и принимающих новый строй, выработка новых отношений между людьми, поиски новых основ нравственности.
Содержание:
Русская душа 1
Гайка 6
Тяжелые вещи 7
В темноте 8
Итальянская бухгалтерия 9
Спекулянты 9
Смерть Тихона 10
Дым 11
Достойный человек 12
Три кита 12
Технические слова 14
Значок 15
Плохой председатель 16
Комната 16
Инструкция 17
Слабое сердце 17
Козявки 18
Вредная штука 19
Синяя куртка 20
Обетованная земля 21
Звери 21
Дом № 3 22
Рулетка 23
Видение 23
Чёрные лепёшки 29
Опись 31
Огоньки 32
Неподходящий человек 37
Без черемухи 38
У парома 41
Человеческая душа 42
Грибок 46
Крепкие нервы 47
Народные деньги 48
Стена 48
Плохой номер 49
Иродово племя 50
Кошка 51
Хороший начальник 52
Суд над пионером 52
Право на жизнь, или Проблема беспартийности 54
Тринадцать брёвен 64
Государственная собственность 64
Порядок 65
Художники 66
Звёзды 66
Печаль 70
Голубое платье 74
Лёгкая служба 76
Машинка 76
Экономическая основа 77
Яблоневый цвет 80
За этим дело не станет 82
Картошка 83
Московские скачки 84
Блестящая победа 84
Белая свинья 85
Примечания 85
Романов Пантелеймон
•
Рассказы
Русская душа
Профессор московского университета, Андрей Христофорович Вышнеградский, на третий год войны получил письмо от своих двух братьев из деревни - Николая и Авенира, которые просили его приехать к ним на лето, навестить их и самому отдохнуть.
"Ты уж там закис небось в столице, свое родное позабыл, а здесь, брат, жива еще русская душа", - писал Николай.
Андрей Христофорович подумал и, зайдя на телеграф, послал брату Николаю телеграмму, а на другой день выехал в деревню.
Напряженную жизнь Москвы сменили простор и тишина полей.
Андрей Христофорович смотрел в окно вагона и следил, как вздувались и опадали бегущие мимо распаханные холмы, проносились чинимые мосты с разбросанными под откос шпалами.
Время точно остановилось, затерялось и заснуло в этих ровных полях. Поезда стояли на каждом полустанке бесконечно долго, - зачем, почему, - никто не знал.
- Что так долго стоим? - спросил один раз Андрей Христофорович. - Ждем, что ли, кого?
- Нет, никого не ждем, - сказал важный обер-кондуктор и прибавил: - нам ждать некого.
На пересадках сидели целыми часами, и никто не знал, когда придет поезд. Один раз подошел какой-то человек, написал мелом на доске: "Поезд № 3 опаздывает на 1 час 30 минут". Все подходили и читали. Но прошло целых пять часов, никакого поезда не было.
- Не угадали, - сказал какой-то старичок в чуйке.
Когда кто-нибудь поднимался и шел с чемоданом к двери, тогда вдруг вскакивали и все наперебой бросались к двери, давили друг друга, лезли по головам.
- Идет, идет!
- Да куда вы с узлом-то лезете?
- Поезд идет!
- Ничего не идет: один, может, за своим делом поднялся, все и шарахнули.
- Так чего ж он поднимается! Вот окаянный, посмотри, пожалуйста, перебаламутил как всех.
А когда профессор приехал на станцию, оказалось, что лошади не высланы.
- Что же я теперь буду делать? - сказал профессор носильщику. Ему стало обидно. Не видел он братьев лет 15, и сами же они звали его и все-таки остались верны себе: или опоздали с лошадьми, или перепутали числа.
- Да вы не беспокойтесь, - сказал носильщик, юркий мужичок с бляхой на фартуке, - на постоялом дворе у нас вам каких угодно лошадей предоставят. У нас на этот счет… Одно слово!..
- Ну, веди на постоялый двор, только не пачкай так чемоданы, пожалуйста.
- Будьте покойны… - мужичок махнул рукой по чехлам, перекинул чемоданы на спину и исчез в темноте. Только слышался его голос где-то впереди:
- По стеночке, по стеночке, господин, пробирайтесь, а то тут сбоку лужа, а направо колодезь.
Профессор, как стал, так и покатился куда-то с первого шага.
- Не потрафили… - сказал мужичок. - Правда, что маленько грязновато. Ну, да у нас скоро сохнет. Живем мы тут хорошо: тут прямо тебе площадь широкая, налево - церковь, направо - попы.
- Да где ты? Куда здесь идти?
- На меня потрафляйте, на меня, а то тут сейчас ямы извезочные пойдут. На прошлой неделе землемер один чубурахнул, насилу вытащили.
Профессор шел, каждую минуту ожидая, что с ним будет то же, что с землемером.
А мужичок все говорил и говорил без конца:
- Площадь у нас хорошая. И номера хорошие, Селезневские. И народ хороший, помнящий.
И все у него было хорошее: и жизнь и народ.
- Надо, видно, стучать, - сказал мужичок, остановившись около какой-то стены. Он свалил чемоданы прямо в грязь и стал кирпичом колотить в калитку.
- Ты бы потише, что ж ты лупишь так?
- Не беспокойтесь. Иным манером их и не разбудишь. Народ крепкий. Что вы там, ай очумели все! Лошади есть?
- Есть… - послышался из-за калитки сонный голос.
- То-то вот, - есть! Переснете всегда так, что все руки обколотишь.
- Пожалуйте наверх.
- Нет, вы мне приготовьте место в экипаже, я сяду, а вы запрягайте и поезжайте. Так скорее будет… - сказал Андрей Христофорович.
- Это можно.
- А дорога хорошая?
- Дорога одно слово - луб.
- Что?
- Луб… лубок то есть. Гладкая очень. Наши места хорошие. Ну, садитесь, я в одну минуту.
Андрей Христофорович нащупал подножку, сел в огромный рыдван, стоявший в сарае под навесом. От него пахнуло пыльным войлоком и какой-то кислотой. Андрей Христофорович вытянул на постеленном сене ноги и, привалившись головой к спинке, стал дремать. Изредка лицо его обвевал свежий прохладный ветерок, заходивший сверху в щель прикрытых ворот. Приятно пахло дегтем, подстеленным свежим сеном и лошадьми.
Сквозь дремоту он слышал, как возились с привязкой багажа, продергивая веревку сзади экипажа. Иногда его возница, сказавши: "Ах ты, мать честная!", что-то чинил. Иногда убегал в избу, и тогда наступала тишина, от которой ноги приятно гудели, точно при остановке во время езды на санях в метель. Только изредка фыркали и переступали ногами по соломе лошади, жевавшие под навесом овес.
Через полчаса профессор в испуге проснулся с ощущением, что он повис над пропастью, и схватился руками за край рыдвана.
- Куда ты! Держи лошадей, сумасшедший!
- Будьте спокойны, не бросим, - сказал откуда-то сзади спокойный голос, сейчас другой бок подопру.
Оказалось, что они не висели над пропастью, а все еще стояли на дворе, и возница только собирался мазать колеса, приподняв один бок экипажа.
Едва выехали со двора, как начался дождь, прямой, крупный и теплый. И вся окрестность наполнилась равномерным шумом падающего дождя.
Возница молча полез под сиденье, достал оттуда какую-то рваную дрянь и накрылся ею, как священник ризой.
Через полчаса колеса шли уже с непрерывным журчанием по глубоким колеям. И рыдван все куда-то тянуло влево и вниз.
Возница остановился и медленно оглянулся с козел назад, потом стал смотреть по сторонам, как будто изучая в темноте местность.
- Что стал? Ай, заблудился?
- Нет, как будто ничего.
- А что же ты? Овраги, что ли, есть?
- Нет, оврагов как будто нету.
- Ну, так что же тогда?
- Мало ли что… тут, того и гляди, осунешься куда-нибудь.
- Да осторожнее! Куда ты воротишь?
- И черт ее знает, - сказал возница, - так едешь - ничего, а как дождь, тут подбирай огузья…
II
Николай писал, что от станции до него всего верст 30, и Андрей Христофорович рассчитывал приехать часа через три. Но проехали 4–5 часов, останавливались на постоялом дворе от невозможной дороги и только к утру одолели эти 30 верст.
Экипаж подъехал к низенькому домику с двумя выбеленными трубами и широким тесовым крыльцом, на котором стоял, взгромоздившись, белый петух на одной ноге. Невдалеке, в открытых воротах плетневого сарая, присев на землю у тарантаса, возился рабочий с привязкой валька, помогая себе зубами и не обращая никакого внимания на приезжего.
А с заднего крыльца, подобрав за углы полукафтанье и раскатываясь галошами по грязи, спешил какой-то старенький батюшка.
Увидев профессора, он взмахнул руками и остался в таком положении некоторое время, точно перед ним было привидение.
- Ай ты приехал уж? Мы только собираемся посылать за тобой. Почему же на целый день раньше? Ай, случилось что?
- Ничего не случилось. Я же телеграфировал, что приеду 15, а сегодня 16.
- Милый ты мой! Шестнадцатое - говоришь?.. Это, значит, вчера листик с календаря забыли оторвать. Что тут будешь делать! Ну, здравствуй, здравствуй. Какой же ты молодец-то, свежий, высокий, стройный. Ну, ну-у…
Это и был младший брат Николай.
- Пойдем скорей в дом. Что ты на меня так смотришь? Постарел?
- Да, очень постарел…
- Что ж сделаешь, к тому идет… Ниже, ниже голову, - испуганно крикнул он, - а то стукнешься.
- Что ж ты дверей себе таких понаделал?..
- Что ж сделаешь-то… - И он улыбался медлительно и ласково. - Да что ты все на меня смотришь?
Андрей Христофорович, раздеваясь, правда, смотрел на брата. Полуседые нечесаные волосы, широкое доброе лицо было одутловато и бледно. Недостаток двух зубов спереди невольно останавливал внимание. А на боку было широкое масляное пятно, в тарелку величиной. Должно быть, опрокинул на себя лампадку. Сначала, наверное, ахал и прикрывал бок от посторонних, а потом привык и забыл.
- Вот, братец, затмение-то нашло, - сказал он, кротко моргая и с улыбкой потирая свои вялые, пухлые руки.
- Какое затмение?
- Да вот с числом-то. - И он опять улыбнулся. - Отроду со мной ничего подобного не было.
- А где же Варя и девочки?
- Одеваются. Врасплох захватил. А, вот и они…
В дверях стояла полная, такая же, как и Николай, рыхлая женщина, со следами быстро прошедшей русской румяной красоты. Теперь все лицо ее расплылось, и сама она как-то обвисла. У нее тоже недоставало передних зубов.
Андрей Христофорович поздоровался и невольно подумал: "Как это можно так разъесться?" Но у нее были такие хорошие, невинные детские глаза, и она так трогательно, наивно взглянула на гостя, что профессору стало стыдно своей мысли.
- Вот вы какой, - сказала она медленно и улыбнулась так наивно, что Андрей Христофорович тоже улыбнулся. - Я думала, что вы старый. - И, не зная, о чем больше говорить, прибавила:
- Пойдем чай пить.
К обеду пришла старушка со слезящимися глазами - тетя Липа. Она заслонила рукой глаза от света и долго рассматривала племянника.
- О, батюшка, да какой же большой ты стал! - сказала она и засмеялась, засмеялась так же, как Николай, как Варя, так наивно и по-детски радостно, что Андрей Христофорович опять невольно улыбнулся.
Обед состоял из окрошки с квасом и щей, таких горячих и жирных, что от них даже не шел пар, и стояли они, как расплавленная лава. Жаркое потонуло все в масле.
- Что ж это вы делаете? - сказал Андрей Христофорович.
- А что? - испуганно спросил Николай.
- Да ведь это надо луженые желудки иметь, - жиру-то сколько.
Николай успокоился.
- Волков бояться - в лес не ходить, - сказал он. - Нельзя, милый, нельзя, для гостя нужно получше да пожирней. А ты гость. - И он, ласково улыбнувшись, дотронулся до спины брата. - А кваску что же?
- Нет, благодарю, я квасу совсем не пью.
- Вот это напрасно. Квас на пользу, - сказал Николай.
А Липа добавила ласково:
- Если с солью, то от головы хорошо, ежели с водкой, то от живота. Вот Варечку этим и отходила зимой.
- А что у нее было?
- Живот и живот, - сказал Николай, сморщившись и махнув рукой.
- У меня под ложечку очень подкатывается, - сказала Варя. - Как проснешься утром, так и сосет и томит, даже тошно. А слюни вожжой, вожжой.
- Что? как? - переспросил Андрей Христофорович.
- Вожжой, - сказал Николай.
- Умирала, совсем умирала, - сказала Липа, горестно глядя на Варю.
- Так это у нее и есть катар. Ей ничего жирного, ни кислого нельзя, умереть можно.
- Нет, бог милостив, квасом с водкой отходили, - сказала Липа.
- Тебе бы нужно ее в Москву свозить, - сказал Андрей Христофорович, обращаясь к Николаю.
- Что вы, что вы, бог с вами! - воскликнула Варя.
- Еще вырезать что-нибудь начнут, - сказала Липа. - Она вот тут обращалась к доктору, а он ей воду прописал, боржом какой-то… Пьет и хоть бы что, - все так же.
Ели все ужасно много и больше всех Липа. Так что даже девочки останавливали ее.
- Бабушка, довольно вам, перестаньте, Христа ради.
После холодного кваса, который наливали по целой тарелке, по две, ели огневые жирные щи, потом утку, которая вся плавала в жиру, потом сладкий пирог со сливками. Потом всех томила жажда, и они опять принимались за квас. А Варя, наклонив горшочек с маринадом, нацеживала в ложку маринадного уксуса и пила.
- Ну, что вы делаете, Варя? - крикнул Андрей Христофорович.
Варя испугалась и уронила ложку на скатерть. Все засмеялись.
- К нечаянности… - сказала Липа.
- Да она уж привыкла к маринаду, - сказал Николай, - это жажду хорошо унимает. Ты попробуй, немножко ничего.
Он подставил свою ложку, выпил и, весь сморщившись, крякнул, посмотрев на брата одним глазом. Все смотрели то на него, то на гостя и улыбались.
Варя ела все и всего по целой тарелке. После этого пила уксус из маринада, а после уксуса боржом.
И опять все рассказывали, как в прошлом году она умирала от живота.
III
После обеда Николай повел брата отдохнуть в приготовленную для него комнату.
- Вот окошечко тебе завесили. Варя и кваску поставила на случай, если захочется.
- У вас день как распределяется? - спросил Андрей Христофорович.
Николай не понял.
- Как распределяется? Что распределяется?
- Ну, когда вы встаете, работаете, обедаете?
- Ага! Да никак не распределяется. Как придется. Живем неплохо и стеснять себя незачем. И ты, пожалуйста, не стесняйся. Я вот нынче встал в три часа: собаки разбудили, пошел на двор, посмотрел, а потом захотелось чаю, сказал Варе самовар поставить, а в 8 часов заснули оба. Так и идет. Ну, спи, а мне надо тут съездить версты за три.
И Николай, мягко улыбнувшись, ушел, осторожно ступая на носки, как будто Андрей Христофорович уже спал. А потом ходил по всему дому, натыкался на стулья и искал шляпу. Только и слышалось:
- Где же она? Вот чудеса. Отроду со мной ничего подобного не было.
Когда Николай вернулся, Андрей Христофорович не спал и, стоя поодаль от кровати, смотрел на нее, как будто там обнаружилось что-то живое.
- Что ты? - спросил с треногой Николай.
- Не знаю, как тебе сказать… У тебя тут столько клопов…
Николай освобождение вздохнул.
- Фу-ты! Я уж думал, какая-нибудь неприятность… Что же, кусались? Ах, собаки! Нас что-то не трогают.
- Никогда, - подтвердила подошедшая Варя. - Это они на свежего человека полезли. А вот суток трое пробудете, они успокоются. Я их, пожалуй, помажу чем-нибудь.
После чаю все сидели на крыльце и смотрели, как гасли вечерние облака на закате и зажигались первые звезды.
- Какой воздух! - сказал профессор.
- Воздух? Да ничего, воздух хороший. У нас, милый, и все хорошо.
- Что ж так сидеть-то, может быть, яблочка моченого принести? - сказала Варя, которая никогда не могла сидеть с гостями без еды.
Профессор отказался от моченых яблок.
- Ты для деревни надел бы что-нибудь попроще, а то смотреть на тебя жалко, - сказал Николай, посмотрев на воротнички и манжеты брата. - У нас, милый, тут никто не увидит.
- Зачем же, я всегда так хожу.
- Всегда? Господи! - удивилась Варя. - Вот мука-то.
- Да, - сказал Николай, - каждый день одеваться да чиститься, - это с тоски помрешь. Это ты, должно быть, за границей захватил.
- Право, мне не приходило в голову, откуда я это захватил.
- Нет, это оттуда, - сказал Николай и стал смотреть куда-то в сторону. Потом повернулся к брату и сказал: - И сколько ты, милый, исколесил на своем веку?
- Да, я много путешествовал. В прошлом году был в Италии.
- В Италии! - сказала Варя.
- Потом во Франции, в Англии.
- В Англии! - сказала Варя. - Господи!
- И как тебе это не надоело? - сказал Николай.
- Он вот не любит, - подтвердила Варя. - Мы как к отцу на именины поедем на три дня, так он по дому скучает, ужас!
- Отчего же надоест? Посмотреть, как живут другие люди…
- Ну, чего нам на других смотреть!
- Как чего? Разве не интересно вообще узнать что-нибудь новое?
- Узнавай не узнавай, все равно всего не узнаешь, как говорила Варина бабушка, - сказал Николай.