Ироническая компиляция идеологических штампов, в которой определение сути существования партийной и бюрократической советской номенклатуры, а также огромного числа граждан, занимавшихся в СССР производственной деятельностью номинально, подобно Вениной бригаде, то есть иждивенчество включается в контекст знаменитого лозунга Великой французской революции "Свобода, равенство, братство". Лозунг впервые был обнародован в постановлении парижского клуба кордельеров 30 июня 1793 г., позже закреплен французской конституцией 1848 г. В советской действительности этот лозунг функционировал как определяющий последствия построения коммунизма, к которому КПСС вплотную подвела советский народ в 1961 г., когда на XXII съезде приняла очередную программу, включавшую в себя, помимо прочего, и следующие гарантии: "Коммунизм <…> утверждает на земле Мир, Труд, Свободу, Равенство, Братство и Счастье всех народов".
Свобода, Равенство и Братство как идеалы человеческого существования неоднократно воспевались поэтами, причем и до коммунистов. Некрасов в свое время определял их как "жизни вольные впечатления" и "человеческие стремления":
С ними ты рожден природою -
Возлелей их, сохрани!
Братством, Равенством, Свободою
Называются они!Возлюби их! на служение
Им отдайся до конца!
Нет прекрасней назначения,
Лучезарней нет венца.
("Песня Еремушке", 1859)
12.17 C. 25. О, сладость неподотчетности! -
Ср. с положением Нового Завета: "Итак, каждый из нас за себя даст отчет Богу" (Рим. 14: 12). Неподотчетен же, по Библии, только Господь: "Для чего тебе состязаться с Ним? Он не дает отчета ни в каких делах Своих" (Иов. 33: 13).
12.18Я расширял им кругозор по мере сил, и им очень нравилось, когда я им его расширял… -
Набор тем и имен, включавшихся в программу по "расширению кругозора" неинтеллигентов, был на рубеже 1960–1970-х гг. для советских людей приблизительно одинаков и стабилен. Так, например, в советском лагере для заключенных:
"…Восьмилетнее образование было обязательно для всех моложе пятидесяти, десятилетнее – для желающих, занятия проходили после работы, по ускоренной программе и без изучения иностранных языков – считалось, что, изучив язык, озлобленный на родную власть зэк сразу же бежит за границу. <…> Политзанятия – неизбежный элемент советской жизни – проводились сначала раз в неделю, а с середины 1972 года ежедневно, кроме воскресений. Минут тридцать, а то и час офицер или учитель бубнили по бумажке переписанные из "Правды" фразы, отнимая у зэков остатки свободного времени. Занятия проводились в жилых секциях, летом всех уклоняющихся загоняли в бараки, зимой просто некуда было деться. Бубнеж лектора никто не слушал, что понимали сами пропагандисты, говоря, однако: если каждый раз пусть хоть одна тысячная попадет вам в голову, что-то у вас там наберется. И хотя зэки, как все "советские люди", посмеивались над лекциями, воскресниками, лозунгами – но привыкли считать их необходимыми, как иконы в церкви, сама повторяемость ритуала создает ощущение, что так надо. Раза два при мне приезжали лекторы из Москвы – срочно нужно было разъяснить преимущества разрядки [политической напряженности в мире], тогда лекции устраивались в столовой и многие хотели послушать. Один раз нам сделали доклад о латиноамериканских революционерах.
Мне в голову приходило, что для большинства зэков – далеко не все знали, где Латинская Америка, – была бы полезнее лекция, как пользоваться уборной. <…> Некоторые зэки пытались заниматься самообразованием: языками, философией; как правило, из-за нехватки времени, слабой подготовки и трудных условий ничего из этого не выходило, занятия по философии носили скорее комический оттенок как заманчивый путь для малообразованного человека сразу достичь вершин знаний. Был даже в зоне зэк по прозвищу Философ, который три раза в неделю подходил ко мне, предлагая ответить, что такое анархизм, жил ли действительно Иисус Христос, чем парадигма отличается от синтагмы. Он мне также жаловался на необстоятельность Максима Горького – читает уже четвертый том "Жизни Клима Самгина", а все еще не ясно, много ли Самгин зарабатывает" (Амальрик А. Записки диссидента. С. 204, 205).
Классическим примером "расширения кругозора" не особенно в этом нуждающихся является песня Высоцкого "Лекция о международном положении, прочитанная человеком, посаженным на 15 суток за мелкое хулиганство, своим сокамерникам" (1978).
12.19…особенно во всем, что касается Израиля и арабов… от Голанских высот… -
Речь идет о затяжном военно-политическом межнациональном конфликте между Израилем и арабскими государствами Ближнего Востока, в частности о проблеме Голанских высот (the Golan Heights) – части территории Сирии, оккупированной Израилем в период так называемой Шестидневной войны 5–10 июня 1967 г., которую Израиль вел против Объединенной Арабской Республики (Египет), Сирии и Иордании. У Аксенова читаем: "В метро. Гул. Шлепанье подошв. Брехня. Смех. Лай. Смехолай. Голос книготорговца: новое о происках мирового сионизма! Естественно, первый покупатель – еврей. Советский еврей. Умный усталый хитрющий трудящийся еврей. Умный усталый хитрющий патриотически настроенный трудящийся еврей-специалист по космосу, по скрипке, по экономике, секретнейший по шахматам тренер коренного населения" ("Ожог", 1975).
А это уже из бардов – из Галича:
Израильская военщина
Известна всему свету!
Как мать, говорю, как женщина,
Требую их к ответу!
("Рассказ о том, как Клим Петрович Коломийцев выступал на митинге в защиту мира", 1968)
Из Высоцкого:
Арабы нынче – ну и ну! -
Европу поприжали, -
Мы в Шестидневную войну
Их очень поддержали.
("Случай на таможне", 1975)
12.20 C. 25. Абба Эбан -
(Eban; 1915–2002) – известный израильский дипломат и политический деятель, руководитель первой делегации Израиля в ООН в 1949 г.; в течение 1966–1974 гг. занимал пост министра иностранных дел Израиля. Примечательно, что на иврите его фамилия произносится как Эвен, – традиционный русскоязычный вариант, используемый Веничкой, искажает подлинную фамилию политика до неузнаваемости, но зато дает возможность использовать ее для каламбура; см. 12.22.
12.21Моше Даян -
(Dayan; 1915–1981) – крупный израильский военный и политический деятель, главнокомандующий израильской армией во время войны в зоне Суэцкого канала в 1959 г.; во второй половине 1960-х – начале 1970-х гг., в том числе в период Шестидневной войны, – министр обороны Израиля; позже – министр иностранных дел (1977–1979); пожалуй, самая одиозная фигура на политическом небосклоне Израиля:
"Этот одноглазый генерал стоит 400 самолетов <…> – сказал один американский конгрессмен, который таким образом <…> высказал свое восхищение израильским военным министром Моше Даяном после нападения Израиля на ОАР, Сирию и Иорданию в июне 1967 года. <…> А вот как отзывается о Даяне его бывший наставник – ныне покойный израильский генерал Ицхак Садех <…>:
– Даян – самый опасный человек в Израиле. За ним нужно постоянно присматривать. У него нет совести, никаких сдерживающих центров, никакой морали. Он способен на все…
По мнению военных специалистов, во время израильской агрессии против Египта в 1956 году Даян допустил много стратегических и тактических просчетов. <…> во время агрессии Израиля против ОАР, Иордании и Сирии в июне 1967 года <…> Даян как стратег или тактик ничем особенным себя не проявил. Но зато по части карательных операций против арабов он, конечно, общепризнанный мастер среди тель-авивских политиков!" (Новое время. 1970. № 1. С. 31).
Помимо откровенно антиарабской и потому антисоветской позиции, Моше Даян навлекал на себя гнев Москвы еще и благодаря своему российскому происхождению: он был сыном палестинцев Шмуэля и Деборы Китайгородских – переселенцев с Украины, покинувших метрополию в 1913 г.
В связи с тем, что СССР был глубоко вовлечен в арабо-израильский конфликт, эта тема не сходила с газетных и журнальных полос: "Израильская военщина, поощряемая империалистическими кругами США, предприняла новые агрессивные действия против соседних арабских стран" (Новое время. 1970. № 11. С. 2); "Совсем недавно министр иностранных дел Эбан уверял корреспондента парижской "Монд": – Израиль является единственным государством, которое утвердительно ответило на эту резолюцию [ООН об арабо-израильском конфликте] в целом. <…> Теперь генерал Даян перечеркивает всю эту демагогию" (Новое время. 1968. № 26. С. 4) и т. д.
Не обходили Моше Даяна стороной и поэты, например Высоцкий:
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я -
Говорю: "Моше Даян -
Сука одноглазая, -
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон".
("Мишка Шифман", 1972)
Моше Даян без глаза был и ранее -
Другой бы выбить, ночью подловив.
("Лекция о международном положении, прочитанная человеком, посаженным на 15 суток за мелкое хулиганство, своим сокамерникам", 1978)
12.22 C. 25. Нинка из 13-й комнаты даян эбан?.. Конечно, даян! -
Нинка – просторечная форма имени Нина. 13-я комната – комната № 13 в рабочем общежитии. В целом же, здесь происходит квазиэффемистическая подмена прямого называния действия (Нинка дает ебаться? – Конечно дает!) – типичный для неофициальной социолингвистической культуры прием помещения имен политических деятелей, вызывающих у носителей русского языка "низкие" языковые ассоциации, в анекдотический контекст: "Среди героев анекдотов 60-х есть Кеннеди, Мао, Тито, Гомулка, Дубчек, Моше Даян, Насер, даже Неру ("Джавахарлал Неру? Не Неру, а Нюру")" (Вайль П., Генис А. 60-е: Мир советского человека. Анн-Арбор, 1988. С. 254).
12.23…когда они узнали, отчего умер Пушкин… -
Имеется в виду известная история дуэли и смерти Пушкина (январь 1837 г.). Поводом для удивления Веничкиных коллег может быть тот факт, что национальный гений скончался от "прозаического" ранения в брюшину (по Бахтину, в "телесный низ"). См. также 22.18.
12.24 C. 25–26. …"Соловьиный сад", поэму Александра Блока. Там в центре поэмы, если, конечно, отбросить в сторону все эти благоуханные плеча, и неозаренные туманы, и розовые башни в дымных ризах, там в центре поэмы лирический персонаж, уволенный с работы за пьянку, блядки и прогулы. -
Александр Блок (1880–1921) – русский поэт. "Цитаты", приведенные Веничкой, в поэме "Соловьиный сад" отсутствуют, хотя и выводятся из ее поэтики: с "благоуханными плечами" в тексте поэмы соотносимо "И во мгле благовонной и знойной / Обвиваясь горячей рукой"; с "неозаренными туманами" – "в закатном тумане", "под утренним сумраком чарым". Но тем не менее все словосочетания действительно принадлежат перу Блока.
"Благоуханные плеча" (именно в данной, устаревшей грамматической форме множественного числа) могли быть взяты из "Песни ада" (1909): "И пил я кровь из плеч благоуханных" (форма "плеча" вместо "плечи" встречается также в "Кармен" Блока: "И молитва моя горяча, / И целую тебя я в плеча" (1914)); или же отсюда:
И этот вычурный актер
Послал тебе привет нежданный
И бросил дерзкий, жадный взор
К твоим плечам благоуханным.
("Тяжелый занавес упал", 1899)
"Неозаренные туманы" – не из поэмы, но также из другого стихотворения Блока:
То бесконечность пронесла
Над падшим духом ураганы.
То Вечно-Юная прошла
В неозаренные туманы.
("То отголосок юных дней", 1900)
"Розовые башни в дымных ризах" в тексте "Соловьиного сада" не присутствуют, но, очевидно, вызваны к жизни следующими пассажами из неоконченной поэмы Блока:
Я видел огненные знаки
Чудес, рожденных на заре.
Я вышел – пламенные маки
Сложить на горном алтаре.
Со мною утро в дымных ризах
Кадило в голубую твердь,
И на уступах, на карнизах
Бездымно испарялась смерть.
Дремали розовые башни,
Курились росы в вышине.
("Я видел огненные знаки…", 1904; курсив мой. – Э. В.)
Поэма Блока "Соловьиный сад" (1915), хотя и пересказывается Веничкой весьма вольно, содержит ряд важнейших параллелей с образом жизни его бригады, чем и объясняется ее парадоксально глубокое воздействие на персонажей. Герой поэмы, каменотес, занят, как и Веничкина бригада, тяжелым физическим – монотонным, однообразным и, очевидно, не слишком полезным – трудом:
Я ломаю слоистые скалы
В час отлива на илистом дне,
И таскает осел мой усталый
Их куски на мохнатой спине.Донесем до железной дороги,
Сложим в кучу, – и к морю опять…
При этом герой – такой же люмпен, как и Блиндяев с Тотошкиным:
И чего в этой хижине тесной
Я, бедняк обездоленный, жду…
Жизнь центрального персонажа резко меняется с обнаружением под боком Соловьиного сада – символа иной, светлой жизни, да еще с красивой хозяйкой; его эквивалентами в "Москве – Петушках" являются международный аэропорт Шереметьево и "13-я комната". Под расслабляющим влиянием Соловьиного сада герой бросает работу:
Отдыхает осел утомленный,
Брошен лом на песке под скалой,
А хозяин блуждает влюбленный
За ночною, за знойною мглой.
<…>
А уж прошлое кажется странным,
И руке не вернуться к труду… -
и отправляется в сад, на любовное свидание с хозяйкой сада, то есть "на блядки", да еще и приправленные алкоголем ("пьянка"), описанные в сходном с Веничкиным ключе:
Правду сердце мое говорило,
И ограда была не страшна.
Не стучал я – сама отворила
Неприступные двери она.Вдоль прохладной дороги, меж лилий
Однозвучно запели ручьи,
Сладкой песнью меня оглушили,
Взяли душу мою соловьи.Чуждый край незнакомого счастья
Мне открыли объятия те,
И звенели, спадая, запястья
Громче, чем в моей нищей мечте.Опьяненный вином золотистым,
Золотым опаленный огнем,
Я забыл о пути каменистом,
О товарище бедном своем.
Однако с утра герой опять вынужден приступить к знакомой рутине:
Спотыкаюсь о брошенный лом,
Тяжкий, ржавый, под черной скалою
Затянувшийся мокрым песком…Размахнувшись движеньем знакомым
(Или все еще это во сне?),
Я ударил заржавленным ломом
По слоистому камню на дне…
Таким образом, Веничка предельно точен по сути: в поэме есть и "пьянка, блядки и прогулы", и конфликт высокого и прекрасного с низким и прозаичным.
Текст "Соловьиного сада" оказывал огромное впечатление не только на Веничкиных коллег по работе. В опубликованных в конце 1960-х гг. мемуарах читаем:
"Чтение "Соловьиного сада" происходило почему-то днем – я хорошо помню, что свет падал из окна и за окном было солнце. Мне было пятнадцать лет, я знал большинство стихотворений Блока наизусть и боготворил его. Ни одно явление искусства никогда не производило на меня такого впечатления, как в те времена стихи Блока; я все человечество делил на два разряда – на людей, знающих и любящих Блока, и на всех остальных. Эти остальные казались мне низшим разрядом. Я уселся в первом ряду <…> Блок сидел прямо передо мной за маленьким столиком. Читал он негромко, без очень распространенного тогда завывания, с простыми и трогательными интонациями:
Как под утренним сумраком чарым
Лик прозрачный от страсти красив…
Чтение длилось недолго. Когда он кончил, я, потрясенный, первым выскочил в фойе. Я так взволновался, что мне захотелось побыть одному" (К. Чуковский. "Что я помню о Блоке").
Литературоведческий экзерсис Венички восходит, безусловно, к Зощенко, у которого в "Голубой книге" рассказчик применяет к поэзии Гумилева сходный, принижающий подход:
"У другого русского поэта мы тоже находим не менее сильные строчки. У этого поэта, надо сказать, однажды сгорел дом, в котором он родился и где он провел лучшие дни своего детства. И вот любопытно посмотреть, на чем этот поэт утешился после пожара. Он так об этом рассказывает. Он описывает это в стихотворении. Вот как он пишет:
Казалось, все радости детства
Сгорели в погибшем дому,
И мне умереть захотелось,
И я наклонился к воде,
Но женщина в лодке скользнула
Вторым отраженьем луны,
И если она пожелает,
И если позволит луна,
Я дом себе новый построю
В неведомом сердце ее.
И так далее, что-то в этом роде.
[Aвтор цитирует гумилевский перевод стихотворения Ду-Фу "Дом", 1918.]
То есть, другими словами, делая вольный перевод с гордой поэзии на демократическую прозу, можно отчасти понять, что поэт, обезумев от горя, хотел было кинуться в воду, но в этот самый критический момент он вдруг увидел катающуюся в лодке хорошенькую женщину. И вот он неожиданно влюбился в нее с первого взгляда, и эта любовь заслонила, так сказать, все его неимоверные страдания и даже временно отвлекла его от забот по приисканию себе новой квартиры. Тем более что поэт, судя по стихотворению, по-видимому, попросту хочет как будто бы переехать к этой даме. Или он хочет какую-то пристройку сделать в ее доме, если она, как он туманно говорит, пожелает и если позволит луна и домоуправление.
Ну, насчет луны – поэт приплел ее, чтоб усилить, что ли, поэтическое впечатление. Луна-то, можно сказать, мало при чем. А что касается домоуправления, то оно, конечно, может не позволить, даже если сама дама в лодке и пожелает этого, поскольку эти влюбленные не зарегистрированы и вообще, может быть, тут какая-нибудь недопустимая комбинация" ("Голубая книга", отд. "Любовь", п. 6–7).
В другом месте у того же Зощенко есть апелляция непосредственно к Блоку:
"А дрова, во всяком случае, дело драгоценное и святое. Как сказал поэт Блок:
И не раз и не два
Вспоминаю святые слова -
Дрова…
И еще что-то такое он сказал, в высшей степени ценное, про дрова" ("Голубая книга", отд. "Рассказы о коварстве", "Поимка вора оригинальным способом").
С иной патетикой та же филологическая методика применяется Пастернаком: "О! весь Шекспир, быть может, только в том, / Что запросто болтает с тенью Гамлет" ("Брюсову", 1923).
12.25 C. 26. Очень своевременная книга… вы прочтете ее с большой пользой для себя. -
Веничка цитирует Ленина, а именно его оценку романа Горького "Мать", данную в устной форме самому писателю во время работы V съезда партии большевиков в Лондоне в 1907 г. Воспоминания Горького об этом событии стали классическими: