<подписка Ф.M. Достоевского в военно-судной комиссии>
Г-ну отставному инженер-поручику Достоевскому.
Высочайше утвержденная для суждения Вас по полевым военным законам Военно-судная комиссия предлагает Вам объяснить: не имеете ли Вы, в дополнение данных уже Вами при следствии показаний, еще чего-либо к оправданию своей вины представить?
К оправданию своему не имею представить ничего нового, кроме, разве того, что я никогда не действовал с злым и преднамеренным умыслом против правительства. Что я сделал, было сделано мною необдуманно и многое почти нечаянно, так, например, чтение письма Белинского. Если же когда-нибудь я что сказал свободно, то разве в кругу близких людей, которые могли понять меня и знали, в каком смысле я говорю. Но распространения моих сомнений я всегда убегал.
Федор Достоевский
20 октября 1849 г.
<мемуарная запись Ф.M. Достоевского в альбом О.А. Милюковой об его аресте>
Двадцать второго или, лучше сказать, двадцать третьего апреля (1849 год) я воротился домой часу в четвертом от Григорьева, лег спать и тотчас же заснул. Не более как через час я, сквозь сон, заметил, что в мою комнату вошли какие-то подозрительные и необыкновенные люди. Брякнула сабля, нечаянно за что-то задевшая. Что за странность? С усилием открываю глаза и слышу мягкий, симпатический голос: "Вставайте!"
Смотрю: квартальный или частный пристав, с красивыми бакенбардами. Но говорил не он; говорил господин, одетый в голубое, с подполковничьими эполетами.
- Что случилось? - спросил я, привстав с кровати.
- По повелению…
Смотрю: действительно "по повелению". В дверях стоял солдат, тоже голубой. У него-то и звякнула сабля… "Эге! да это вот что!" - подумал я.
- Позвольте ж мне… - начал было я…
- Ничего, ничего! одевайтесь… Мы подождем-с, - прибавил подполковник еще более симпатическим голосом.
Пока я одевался, они потребовали все книги и стали рыться, не много нашли, но всё перерыли. Бумаги и письма мои аккуратно связали веревочкой. Пристав обнаружил при этом много предусмотрительности: он полез в печку и пошарил моим чубуком в старой золе. Жандармский унтер-офицер, по его приглашению, стал на стул и полез на печь, но оборвался с карниза и громко упал на стул, а потом со стулом на пол. Тогда прозорливые господа убедились, что на печи ничего не было.
На столе лежал пятиалтынный, старый и согнутый. Пристав внимательно разглядывал его и наконец кивнул подполковнику.
- Уж не фальшивый ли? - спросил я…
- Гм… Это, однако же, надо исследовать… - бормотал пристав и кончил тем, что присоединил и его к делу.
Мы вышли. Нас провожала испуганная хозяйка и человек ее, Иван, хотя и очень испуганный, но глядевший с какою-то тупою торжественностью, приличною событию, впрочем, торжественностью не праздничною. У подъезда стояла карета; в карету сел солдат, я, пристав и подполковник; мы отправились на Фонтанку, к Цепному мосту у Летнего сада.
Там было много ходьбы и народу. Я встретил многих знакомых. Все были заспанные и молчаливые. Какой-то господин, статский, но в большом чине, принимал… беспрерывно входили голубые господа с разными жертвами.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - сказал мне кто-то на ухо.
23 апреля был действительно Юрьев день.
Мы мало-помалу окружили статского господина со списком в руках. В списке перед именем господина Антонелли написано было карандашом: "агент по найденному делу".
"Так это Антонелли!" - подумали мы…
Нас разместили по разным углам, в ожидании окончательного решения, куда кого девать. В так называемой белой зале нас собралось человек семнадцать…
Вошел Леонтий Васильевич…
Но здесь я прерываю мой рассказ. Долго рассказывать. Но уверяю, что Леонтий Васильевич был преприятный человек…
Ф. Достоевский
24 мая 1860
Комментарии
В двенадцатом томе Собрания сочинений Достоевского печатается "Дневник писателя" за 1873 г., а также его статьи, очерки и фельетоны, помещенные в газете-журнале "Гражданин" (1873–1874, 1878) и литературном сборнике "Складчина" (1874). В "Приложении" печатаются "Объяснения и показания Ф. M. Достоевского по делу петрашевцев", представляющие большой биографический интерес и имеющие некоторую перекличку со статьями "Дневник писателя".
Со времени прекращения в 1865 г. журнала "Эпоха" до 1873 г. Достоевский не напечатал ни одной статьи. Нам известен лишь один его мемуарно-публицистический замысел этих лет - очерк "Знакомство мое с Белинским", написанный в 1867 г. в Женеве для литературного сборника "Чаша", который намеревался издать в Петербурге К. И. Бабиков. Отправленный в сентябре 1867 г. Майкову и переданный им книгоиздателю А. Ф. Базунову очерк этот затерялся вместе с другими материалами несостоявшегося сборника и до нас не дошел (см. о нем в письме Достоевского к A. H. Майкову от 15 (27) сентября 1867 г.) Содержание этого очерка позволяют до некоторой степени реконструировать письма Достоевского 1867–1868 гг., сентябрьские записи из его записной книжки 1872 г., а также статья "Старые люди" из "Дневника писателя" за 1873 г. Они свидетельствуют также о том, что к 1872 г. у Достоевского остро назрела потребность вернуться к работе публициста, чем и было вызвано его согласие взять на себя редактирование "Гражданина". Вместе с тем они составляют существенное звено в истории формирования замысла "Дневника писателя" на пути от проекта "Записной книги" 1860-х годов к "Гражданину" (см. об этом наст. том С. 284–285).
"Гражданин", "газета-журнал политики и литературы", был основан в январе 1872 г. князем В. П. Мещерским (1839–1914) и издавался им (с перерывом в 1878–1881 гг.) до 1914 г. В период редакторства Достоевского "Гражданин" выходил один раз в неделю, по понедельникам.
Издатель "Гражданина" происходил из старинного аристократического рода, он по материнской линии был внуком H. M. Карамзина и был лично близок к наследнику (будущему Александру III). Мещерский выступал как автор романов из великосветской жизни Петербурга, писал также для театра. После смерти Достоевского, при Александре III и Николае II, он продолжал действовать как правый, консервативный публицист.
К 1870-м годам Мещерский самоопределился как идеолог контрреформ, противник изменения существующего самодержавного строя. В либеральной печати его прозвали "князем Точкой", так как в одной из первых статей в своем журнале он потребовал "поставить точку" всем реформам в России Целью "Гражданина" он считал, по собственному позднейшему признанию, борьбу против "вредного действия печати на молодежь и общество вообще" и характеризовал его как "орган консервативный в защиту церковного авторитета, самодержавия и в обличение всех увлечений либерализмом".
Тем не менее, задумывая "Гражданина" как охранительный орган, Мещерский понимал, что программа издателя и его имя не могли обеспечить изданию популярности. Поэтому в качестве первого редактора "Гражданина" он пригласил в 1872 г. либерального публициста Г. К. Градовского (1842–1915). Но уже к концу первого года издания Градовский отказался вести "Гражданин" совместно с Мещерским, потребовав от издателя передать ему журнал полностью и заявив, что в противном случае он отказывается от редакторства.
Уход Градовского поставил Мещерского, по собственному его признанию, в критическое положение. Для успешного продолжения "Гражданина" был нужен редактор, чье имя восстановило бы в глазах публики авторитет журнала, который и из-за одиозности имени издателя и из-за крайне беспорядочного выхода в первый год издания был очень непопулярен (к концу года у журнала было всего 1 000 подписчиков) Это и побудило Мещерского пригласить Достоевского на пост редактора "Гражданина".
Знакомство писателя с Мещерским и редакционным кружком "Гражданина" относится к 1872 г. Как свидетельствуют воспоминания Мещерского, он, уже приступая к изданию журнала, был, вероятно, весьма заинтересован в сотрудничестве Достоевского, хотя форма участия писателя в "Гражданине" определилась не сразу. Первоначально Достоевский, по-видимому, выступил инициатором издания в качестве приложения к "Гражданину" альманаха, в котором собирался поместить задуманный им "Дневник литератора". Во всяком случае 10 сентября 1872 г. он записал в тетради: "Страхову сообщил идею об альманахе" 30 октября в "Гражданине" было помещено объявление о намерении редакции выпустить в 1873 г. альманах, составленный из "лучших, оригинальных беллетристических произведений", при участии Достоевского. Осенью 1872 г. Мещерский настойчиво начал вовлекать Достоевского в редакционную работу. A. H. Майков писал H. H. Страхову 12 декабря 1872 г.: "Мещерский назначил по вторникам обеды у себя для Федора Михайловича, Филиппова и меня; вы должны были бы замыкать квинтет, если бы были налицо. Цель - после обеда прослушать готовящуюся для следующего номера его статью и ругать ее до тех пор, пока он ее не выработает". Поскольку в письме далее идет речь о статье Мещерского, напечатанной в "Гражданине" 4 декабря 1872 г. и переделывавшейся, по словам Майкова, "три раза", то можно предположительно считать, что Достоевский присутствовал на этих "обедах" с середины ноября. По-видимому, вопрос об ответственном редакторе журнала обсуждался на обедах неоднократно, ибо, как вспоминал Г. К. Градовский уже осенью 1872 г., он решительно "предложил кн. Мещерскому или передать мне вполне право на "Гражданина", или освободить меня от выполнения заключенного нами на два года контракта. Переговоры по этому поводу длились до конца года, когда Ф. M. Достоевский согласился занять мое место". Вопрос о редакторстве Достоевского решился 15 декабря 1872 г. A. H. Майков 17 декабря приписал к письму от 12 декабря: "Градовский вышел из редакции "Гражданина". Место его занимает Φ. Μ. Достоевский". По свидетельству Страхова, Достоевский "принял на себя редакторство впопыхах, не подумавши, а мысль об этом подал Майков". Согласно же рассказу В. П. Мещерского (как и все его воспоминания о писателе, рассказ этот требует к себе критического отношения), "в одну из сред, когда за чашкою чая мы говорили об этом вопросе <…> Φ. Μ Достоевский обратился ко мне и говорит мне: хотите, я пойду в редакторы? В первый миг мы подумали, что он шутит, но затем явилась минута серьезной радости, ибо оказалось, что Достоевский решился на это из сочувствия к цели издания <…> и потому сказал мне, что он желает для себя только самого нужного гонорара, как средств к жизни, сам назначив 3 000 рублей в год и построчную плату".
16 декабря В. П. Мещерский, Г. К. Градовский и Ф. M. Достоевский обратились в Главное управление по делам печати с совместным заявлением, датированным 15 декабря, в котором просили утвердить Достоевского ответственным редактором "Гражданина" взамен Градовского. К заявлению была приложена "подписка" Достоевского от 15 декабря: "Даю сию подписку в том, что в случае утверждения меня редактором журнала "Гражданин", я, Федор Михайлович Достоевский, принимаю на себя все обязательства по сему изданию в качестве ответственного редактора".
Несмотря на то что политические убеждения Достоевского после "Бесов" не должны были, казалось бы, вызывать тревоги у властей, он продолжал находиться под негласным надзором полиции (снятым только в 1875 г.). Поэтому III Отделение, куда 16 декабря 1872 г. обратился В. П. Мещерский за разрешением передать редактуру "Гражданина" Достоевскому, ответило, что оно "не принимает на себя ответственности за будущую деятельность этого лица в звании редактора", хотя и разрешило доверить Достоевскому это звание. Однако Мещерский, как и весь круг людей, близких к редакции "Гражданина", полагал, что "Достоевский как романист совершенно искупил то, чем был он как политический преступник в 1848 г.", и 20 декабря 1872 г. Главное управление по делам печати известило С.-Петербургский цензурный комитет, что по ходатайству Мещерского Достоевский утвержден ответственным редактором "Гражданина"; "свидетельство" об этом Достоевский получил 31 декабря. В последнем номере "Гражданина" за 1872 г. появилось крупным шрифтом объявление (на обычном месте передовой статьи): "С 1 января 1873 года редактором журнала "Гражданин" будет Ф. M. Достоевский".
Предложение Мещерского взять на себя редактуру еженедельника "Гражданин" показалось Достоевскому в конце 1872 г. заманчивым; "…около редакции нового журнала объединилась группа лиц одинаковых мыслей и убеждений, - пишет А. Г. Достоевская. - Некоторые из них: К. П. Победоносцев, A. H. Майков, T. И. Филиппов, H. H. Страхов, А. У. Порецкий, Евг. А. Белов - были симпатичны Федору Михайловичу, и работать с ними представлялось ему привлекательным. Не меньшую привлекательность составляла для мужа возможность чаще делиться с читателями теми надеждами и сомнениями, которые назревали в его уме. На страницах "Гражданина" могла осуществиться и идея "Дневника писателя", хотя и не в той внешней форме, которая была придана ему впоследствии".
Решение взять на себя редактирование "Гражданина" не означало, что Достоевский собирался заняться только журнальной работой: согласившись на уговоры Мещерского, он "не скрывал <…> что берет на себя эти обязанности временно, в виде отдыха от художественной работы и ради возможности ближе ознакомиться с текущей действительностью, но что когда потребность поэтического творчества в нем вновь возникнет, он оставит столь несвойственную его характеру деятельность".
Достоевский принял предложение Мещерского, по всей вероятности, потому, что стремился высказаться публицистически по широкому кругу вопросов русской жизни, в том числе тех, которые получили разнообразное отражение в критических отзывах о "Бесах". Одно время Достоевский предполагал приложить к "Бесам" полемическое послесловие "О том, кто здоров и кто сумасшедший. Ответ критикам" (XI, 303). Но возможность вернуться к полемике с критиками романа была, конечно, не единственной причиной, побудившей его стать редактором "Гражданина". Достоевский хотел изложить на страницах журнала свои основные философско-исторические идеи, при помощи которых он пытался осмыслить момент, переживаемый страной, объяснить состояние умов, предсказать грядущее общественное развитие России и Европы.
В письме к M. П. Погодину от 26 февраля 1873 г. Достоевский так объяснял мотивы, побудившие его согласиться на редакторство: "…многое надо сказать, для чего и к журналу примкнул…". В том же письме к Погодину Достоевский дал яркую характеристику своей редакционной работы в "Гражданине" и своего внутреннего состояния в это время: "Секретаря у нас нет <…> Перечитывать статьи берет огромное время и расстраивает мое здоровье, ибо чувствую, что отнято время от настоящего занятия. Затем, имея статью и решив напечатать - переправлять ее с начала до конца, что зачастую приходится <…> А главная горечь моя - бездна тем, о которых хотелось бы самому писать. Думаю и компоную я статью нервно, до болезни; принимаюсь писать и, о ужас, в четверг замечаю, что не могу кончить. Между тем отрезать ничего не хочу. И вот бросаю начатое и поскорей, чтоб поспеть <…> нередко в четверг ночью схватываюсь за новую какую-нибудь статью и пишу, чтоб поспеть в сутки, ибо в пятницу ночью у нас прием статей кончается. Всё это действует на меня, повторяю, болезненно <…> С другой стороны, роятся в голове и слагаются в сердце образы повестей и романов. Задумываю их, записываю, каждый день прибавляю новые черты к записанному плану и тут же вижу, что всё время мое занято журналом, что писать я уже не могу больше, - и прихожу в раскаяние и отчаяние…".