- Поел бы, может, - услышал, словно издалека, заботливое, материнское: мать смотрела, как и тогда, три года назад, будто на маленького. Он не отозвался. Полежать бы, полежать бы прежде! Чувствовал, словно издалека: мать подсунула под голову свитку, - в звонкой, чистой тени сразу же забылся в дремоте.
Дремал он недолго; проснувшись, разморенный, лежал, закрыв глаза, и ни о чем не думал. Когда поел, поплелся к коню: хотелось побыть одному. Лежал в тени, слушал, как лепечет молодой осинник, и утомленно, рассеянно думал.
Думал про новую хату, от которой пришлось оторваться из-за косовицы; чувствовал запах свежего, смолистого дерева, слышал, как трещат под ногами белые щепки. Было сожаление: не кончил, - и нетерпеливое желание: кончить бы, войти скорей в хату. И озабоченность: не так скоро удастся войти, много еще работы. Крыша, потолок, окна, пол… Подумалось, что неплохо картошка идет возле цагельни, на полоске, выторгованной у Маниного отца. "Картошка будет, если погода не подведет…" Снова вспомнилось, как обгонял Ганну; вспомнились далекий огонек и ночь, и он нахмурился. Вот же прицепилось! Вновь строго приказал себе: "Нечего!.." Нарочно стал утешать себя, что вот не напрасно бился три года: добился, мсгжно сказать, того, чего хотел. Земля хорошая есть, конь надежный, хата новая. Хозяйство не хуже, чем у людей!.. Но, как ни успокаивал себя, с души не спадала тяжесть тоски, неудовлетворенность. Ощущение какой-то обидной нескладности, несправедливости жизни.
3
На краю Глушакова надела стоял молодой, уже крепкий дубок. Остановились у дубка.
Вскоре Евхим и Степан с косами за плечами чавкали по мокрой траве к углу, откуда должны были начинать косить.
Глушак отвел коней, спутал, вернулся и сказал старухе, чтоб посматривала.
- Да баклагу вкопай в землю. В тени, - бросил он.
Глянул на Ганну, как бы хотел и ей дать работу, однако не сказал ничего, с косой подался к сыновьям.
Ганна, повесив люльку на сук, укачивала дочурку. Девочка лежала распеленатая, радовалась свободе - минуты не могла полежать смирно: стригла ручонками, ножонками, шевелила розовыми губками - что-то сказать хотела!
- Ну что? Ну что?! - смеялась, наклоняла к ней голову Ганна. - Что? Ну, скажи!.. Ну, скажи, Верочка!..
А!.. Знаю! Хорошо, говоришь!.. Хорошб-хонько!.. Тепленько! Солнышко! Пташечки тиликают! Тилик-тилик!..
Комарики только недобрые! Укусить хочут! А мы их отгоним! Идите, идите отсюда! Не кусайте Верочку!.. - Снова смеялась, радовалась: Хорошо-хонько! Мотыльки летают!
Жучки гудят! Гу-гу-гу!.. Поют Верочке! Все поют Верочке!..
- Агу-агу! - подошла, ткнула черным, в трещинах, пальнем Глушачиха. Пощекотала Верочкину грудку. - Агуагу!.. - Промолвила, похваливая: Евхим!.. Чистый Евхим! Как две капли похожи!
Маленькая быстро-быстро засучила ножками.
- Ну что? - вновь склонилась над дочкой Ганна. - Рада?! Побегать захотелось!.. Ну, ну, побегай! Побегай!..
У-у, как быстро! Как быстро! А я - догоню! А я - догоню!
Догоню!! Не-е, не могу! Верочка быстро бегает! Быстро!..
Никто Верочку не догонит!..
Быстрая Верочка схватила ручонкой ногу, потянула в рот.
- Вот и Евхим все брал в рот…
- Ну куда ты! Куда ты! - не слушала старуху, смеялась Ганна. - Бе-е! Ножку нехорошо сосать! Нехорошо!..
Ну, куда ты?!
Забавлялась бы, играла бы целый день с малышкой, если бы скрипучий голос старого Глушака не позвал грести.
Завернула, стала пеленать дочурку. Верочка не давалась, все сбивала пеленки, не хотела неволи; но что поделаешь: не спеленаешь - выкатится, не дай бог, из люльки, стукнется оземь. Ганна, жалея маленькую, старалась пеленать слабо:
пусть все же будет дочурке вольней!
- Не плачь, не скучай тут одна! Я скоренько вернусь! Скоренько!..
Аккуратно завесила люльку пологом от комаров, ухватила грабли и заторопилась к прокосам.
Ворошила граблями сено, а мысли, а душа были около дуба, около дочурки: не захотела ли есть, не мокренькая ли, не кусают ли комары? Останавливалась, внимательно вслушивалась - не плачет ли? Плача не было. Жихали только косы поодаль да звенела, стрекотала болотная мелюзга. Все же не смогла долго сдержать беспокойство: ткнув рукоятку граблей в болото, бегом заспешила снова к дубку.
В люльке было тихо. Верочка спала. Однако несколько комаров забилось под полог, один, побагровевший уже, сидел на щечке. Согнала, убила комара, выгнала других, - успокоенная, побежала к граблям.
Так было весь день. То шуршала сеном, то бегала к дубку, меняла, сушила пеленки, давала маленькой грудь, качала, успокаивала, убаюкивала. Старый Глушак, видя эту бесконечную беготню, разозлился, просипел с упреком:
- Что ты ето все бегаешь туда! Лежит - и нехай лежит! Не сделается ничего!..
Наработалась, набегалась за день так, что вечером, давая грудь ребенку, если б и хотела, не могла б устоять на ногах.
Сидела, прислонясь к дубку. Все жив усталости теплилась, жила нежность, радость. Тихо, сонно, ласково тянула:
Люли, люди, Верочка,
Люли, люли, милая.
4
Вечером на болоте то там, то тут начали собираться группки. У телег, вокруг костров, под каким-нибудь дубком.
Несколько женщин сошлись к костру, у которого возилась Дятлиха. Началось с того, что по пути откуда-то забежала Сорока, она и привлекла к костру Дятлихи внимание.
Не прошло и нескольких минут, как около Дятлихи, варившей картошку в котелке, толковали с Сорокой Вроде Игнатиха, мачеха Чернушковых, невестка Дятликовых Маня и еще несколько соседок. Увлеченные разговором, они не обращали внимания на меньшого Дятлика - Володьку, тем более что хозяина Василя - у огня не было: где-то поил коня.
Вроде Игнатиха, при сочувственном молчании женщин, сказала, что, может, еще ничего такого и не будет, что, может, страхи те людские - пустое, и все, кто был у костра, поняли, о чем она. Дятлиха охотно поддержала: хорошо было б, если б было пустое, если б одумались, Отступились…
Сорока словно ждала этого, ринулась сразу:
- Не отступятся! Не отступятся, и не думайте! - Она уверенно напророчила: - Вот только вернемся домой! Увидите! Почуете - как дома переночуете!
- Наверно, не отступятся так, - рассудительно согласилась Василева мать.
Кулина, Ганнина мачеха, вдруг раздраженно отрезала:
- Нет дураков!
- Есть или нет, а только так не кончится. Не для того говорили, чтоб посудачили да и забыли.
Кулину аж затрясло:
- Ето ж додумались! Отдай свое все, все, что наживал век мозолем своим! Отдай черту лысому, а сам останься ни при чем! Как все равно голый!
- Коника, коровку, телегу - все! - поддержала Вроде Игнатиха. - Землю отдай, семена отдай - все отдай! Все, что изо дня в день наживал, огоревал.
- От батьки, от матки что осталось! - добавила свою думку Василева жена Маня, кормившая грудью ребенка.
- Где ето видано, - кипела Ганнина мачеха, - чтоб все село как одна семья была! Тут и в семье грызня вечно, брат брата за горло берет! А то чтоб с чужим - мирно! Смех да и только!
- И все-таки - не отступятся! Не так завязали, чтоб ладно и так сказали! Момент только ждут, когда в колхоз поведут.
- Не дождутся!
- А вот же в Олешниках, тем часом, живут как-то! - отозвался дед Денис, который до сих пор будто и не слушал ничего: сушил только лапти да онучи.
- Живут?! Не дай бог так жить!..
Дед повернул онучи, приблизил снова к огню, промолвил на удивление спокойно:
- Живут, тем часом. Не поели один одного…
- Жатку привезли! - ворвался в разговор Володька, радуясь, что знает такую новость. Он удивился: никто на его новость не отозвался ни словом, будто не слышали, даже дед.
- Олешники - то еще вилами по воде писано! Поживем - увидим, на дорогу ли в болото выйдем!
- Олешники - не Водовичи! - вытаскивая котелок из огня, заметила Дятлиха.
- А Водовичи что?! Была я там, в тех Водовичах, к золовке ходила. Видела! - Вроде Игнатиха покачала головой.
Даметиха, подошедшая позже других, возразила:
- Водовичи - то Водовичи! Про Водовичи нечего говорить!
- Ага! Нечего! - Сорока опередила Ганнину мачеху, готовую ринуться в бой. - Хорошо им коммуну свою делать было на всем готовеньком! И дом готовый, и все другие основы! И амбары, и сарай, - живите себе, как в раю. Все готовенькое! И сад еще этакий! На целую версту сад!..
- И все равно - что толку из того! - перебила Сороку Ганнина мачеха. Радость от него кому, если оно все чужое! И хлев - не твой, и амбар - не твой, и хата - чужая!
И коники, и коровки - все чужое. Не возьмешь сам! И всё по команде! Сделай то, сделай другое - хочешь не хочешь.
Как при панах!
- Что по команде, то еще не страшно! Было б что есть, давали б что в рот несть! На всем готовеньком панском - то легко! Да еще и с помощью от казны! Мало пан оставил дворов, дак еще и казна - коней да коров!
- Дак и в колхоз тот, говорили, помочь давать будут! - тихо припомнила худая, одни кости, Зайчиха.
- Помогут! Дадут крошку - дак потом заберут пудами!
Налог государству - скажут!..
- Чтоб свое при себе, - вновь перебила Сороку мачеха, - дак можно было б еще подумать! А то - сам все дай да дай! Дай им - а они тебе, может, дулю!
- А неужели ж что другое!..
- Олешницким помогают неплохо, говорили! Коней пригнали надысь добрых! С какого-то заводу!.. Денег дают!
И налог не очень брали…
- Ага, помогают! Пока не запрягут надежно!
- В Глинищах вскочили сразу - теперь крутятся, как от заразы! Выписаться просят которые, дак их и слухать не хотят!
- Ни коней, ни земли не дают назад! - вломилась мачеха. - Иди голый в свет! Василь, брат мой, записался, дак кается не перекается! А вернуться назад нет дороги…
- Ето и я слыхал, тем часом, от глинищанских… - подтвердил, сдирая кожуру с вареной картошки, дед Денис.
- А олешницкие и тумановские держатся! Держатся - и не бедуют!
- Кто не бедует, а кто и бедует, о своем добром горюет!
А только - если кто вскочил в прорубь, так обязательно и нам? У олешницких своя, а у нас своя голова!
- Ето правильно! - бросил дед Денис, перекидывая с руки на руку картошину, обжигавшую пальцы.
- Я думаю, как соберутся еще на сходку, так и резать надо: не хочем! Не пойдем! - Лицо Ганниной мачехи было решительным, непоколебимым. - Хоть пять, хоть десять раз собирать будут! Все одно резать надо: не хочем! Не желаем!
- Не хочем! Так и сказать надо! - загалдели бабы. - Нечего тут. Не хочем и не хочем! И всё!..
Зайчиха и Даметиха молчали, таили свое, особое. Но их не замечали, остальные женщины были полны решимости, от которой снова стало легко, ясно на душе. Тревожиться будто не было причины, все просто: не хочем! Не пойдем!
И всё!.. Стали толковать весело, без запальчивости-о разных домашних мелочах.
5
Почти в то же время у другого костра, невдалеке, собралось несколько мужчин. И группка была случайная, и случайный огонь, разведенный матерью Алеши Губатого. Ужин уже окончился, мать пошла к возу укладываться на ночь; собиралась спать и Алешина сестра Арина, что отскребала пригорелый кулеш от чугунка, и сам Алеша, который что-то сонно бормотал, словно в лад гармошке. Звонкий Хонин голос моментально разбудил Алешу и его отца, что во сне сосал свою извечную трубку. За Хоней очень скоро прибились подвижной Зайчик, угрюмый Митя-лесник, тихий Чернушка, грустный, чем-то опечаленный. Уже Зайчик и Хоня начали гадать, зачем это позвали в сельсовет Миканора, когда из темноты за костром вырос Василь, в белой холщовой рубахе, с распахнутым воротом, с уздечкой в руках. В свете костра четко вырисовывалась сильная мужская шея, загрубелое, обветренное лицо, голова, на которой непослушно косматились жесткие волосы. За эти годы волосы его заметно потемнели, но, как и прежде, пшенично желтели на висках, надо лбом, уже выгоревшие на летнем солнце.
Василь, с понурым, твердым взглядом, со спокойной силой в руках, постоял немного, оглядел всех, кто собрался у костра, подошел ближе, устало опустился на траву. Все посмотрели на него, примолкли на минуту, только дымили своими цигарками.
Первым зашевелился Зайчик:
- Делаешь, лихо его матери, а для кого - черт лысый знает!..
- Надо черту лысому ваше сено! - весело глянул на Зайчика Алеша.
Василь будто вздохнул, пожалел:
- Трава ж вымахала как, скажи ты!..
- Когда та война началась, такое же сено укосное было… - вспомнил почему-то Алешин отец и опять начал сонно сосать трубку.
- Сено хорошее! - отозвался звонко - Хоня. - Спасибо скажут!
- Скажут!.. - будто пожалел снова Василь.
Зайчик радостно заерзал:
- Чего ето вы, хлопчики! У тебя вымахала, дак и у меня неплохая! Не потеряешь, цветочек, ничего! Мой конь твою съест, дак твой - мою! Одинаковая выгода!
- Не будет ни твоего, ни моего! - прохрипел Митя-лесник.
- Ага! Напужал! - Зайчик обрадовался: - Такую дохлятину, как у меня, деточки, я - хоть с кем! Зажмуривши глаза!.. - Еще веселее заерзал: Тогда ж, браточки, кони Андрейчика и Халимончика будут все равно как мои! Ето неплохо, ей-бо!..
Безмерно довольный, тоненьким голоском захихикал; смеялся какое-то мгновение, вдруг вскочил, возбужденно, - озорно затопал:
- А может, еще, хлопчики, и женок обобщить?! - Он весело глянул на Хоню, на Алешу, хохотнул: - Чтоб, скажем, мою старуху - Василю, а Василеву Маню - мне! Примерно на неделю!
- Что б ты делал с ней после Василя!.. - захохотал Хоня.
- Ага! Что! Нашел бы что, с молодой!.. Только - чтоб ненадолго! На неделю, не больше!..
Мужчины, не обращая внимания на Алешину сестру, с радостью ухватились за шутку; молчал только Чернушка, который за весь вечер слова не проронил. Хоня и Митя стали подзадоривать Василя на спор, однако он только хмурился, нашли время пороть чепуху! Жизнь, можно сказать, ломается, а им - хаханьки!
- Не выйдет из етого ничего! - сказал мрачно, твердо, когда мужчины умолкли.
Зайчик прыснул дурашливо:
- Вон, видите, хлопчики, не хочет меняться!
Василь, занятый своими мыслями, снова не отозвался на шутку.
- Как кто, а я - по-своему! - Голос его дрожал, настолько, чувствовалось, волновало то, что высказывал. - Я - сам по себе! - Как последнее, окончательное отрезал: - Не пойду! Скажу: нет! И всё!
В глазах - прозрачном, светлом и карем, темном, что смотрели исподлобья, из-под насупленных бровей, горело одно безбоязненное упорство. Был так взволнован, что не сразу заметил, как подошел к огню Вроде Игнат, можно сказать приятель его.
- Скажешь! А может, подумаешь еще?! - насмешливо отозвался Хоня. - Не надо сразу так зарекаться!
- Ага! "Скажу: нет!" - подхватил с насмешечкой и Зайчик. - Скажешь! Скажешь, да только, хлопчики, послухаем - что! Как возьмутся хорошенько! Как станут просить очень!
- Не так еще запоешь! - ворчливо напророчил Василю Митя.
- Не запою! - Василь заметил приязненный, подбадривающий взгляд Вроде Игната, добавил: - Сказал и скажу!
- Все скажут, вроде бы! - поддержал Игнат.
Хоня минуту молчал: не хотел вновь заедаться с Хадоськиным батьком, но не вытерпел:
- Вы, дядько, за всех не говорите! У каждого свой язык есть! Не отжевали!
Игнат глянул на него злобно:
- И ты за других - не очень, вроде!
- Я за себя говорю!
- И я, вроде!..
Все знали, что Хоня заглядывается на Игнатову Хадоську, жених, можно сказать; однако теперь никому и в голову не пришло посмеяться над спором обоих.
Зайчик снова насел на Василя:
- Вот лишат голоса да припаяют, как Халимончику, твердое задание! Сам попросишься, цветок!
- Не припаяют! Нет такого закону!
- Найдут! - пророчески заверил Митя.
Василь не думал уступать позиции: готов был на все.
- Аи припаяют - все равно!
- Что - все равно?
- Все равно! Если такое, дак что жить, что нет - все равно!
- Жить будешь! - звонко заявил Хоня. - Никуда не денешься! И в коллектив пойдешь!
- Не порду!
- Пойдешь! Все пойдут! И ты со всеми!
- Пойдешь! Пойдешь, деточка! - поддержали Хоню Митя и Зайчик.
- Не пойду! - Василь остановился: как еще доказать свою решительность, свою непоколебимость? - Если на то - не привязан тут!
- В свет пойдешь? Бросишь все?..
Василь промолчал. Что тут говорить: и так ясно.
- И чегоето страшит так - коллектив! - подумал вслух Хоня. - Н" горюют же люди в колхозах! Вон олешниковцы или туманойекие! Многие - дак лучше живут!
- Бондарчук из Олешников - дак смеялся: ничего, веселей еще, говорит, вместе! - помог Хоне Алеша.
- Веселей и легче: жатку из Мозыря вон привезли!
Трактор да косилку еще должны! Семена отборные, сортовые выделили. Наряды из волости пришли уже…
- Ну вот и иди в тот свой рай! А мы, вроде, так поживем! Нам и так неплохо!
Хоня сдержал себя. Митя, не удивляясь, не осуждая, отметил просто:
- Хоня готов уже хоть сейчас…
- Пойду.
Хоня затянулся, примолк раздумчиво; не скрывая, пожалел:
- Я-то готов, а старуха все открещивается… Боится…
- Диво ли! - заступилась за Хонину мать Арина.
Зайчик обрадовался, хихикнул:
- А моя, родненькие, нет! Сама рвется в коллектив!
И добра не жалко ей, что нажили!..
- Какое там у тебя добро!
- Ага! Какое! А дети! Всех хоть сейчас готова обобщить!
- Вот ето сознательная! - похвалил Алеша.
Мужики посмеялись немного и вновь замолчали. Молчали долго, только сосали цигарки. Странное было настроение: и говорить не хотелось, и не хотелось расходиться. Как бы не все высказали, а слов не находили, Василь и Вроде Игнат, как всегда, подались от костра вдвоем. Дойдя до Василева надела, остановились; Игнат изрек, как мудрость:
- Как там оно ни будет, - а надо работать, вроде. Запасаться на зиму надо…
- Корова не захочет знать ничего, - с хозяйской рачительностью поддакнул Василь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Многое из того, как видится то или другое событие, меняется с годами, с тем опытом, который приходит со временем. Удивительно ли, что события, которые волновали Курени, нами видятся во многом иначе; что события эти могли казаться и куреневцам иными, чем нам.
Время потом просеяло все, поставило все на свое место.