Покойник вздрогнул: давно уже никто из нас не называл его по имени. Мы просто даже забыли, что его зовут Генкой. Кажется, лишь в ту минуту Покойник по-настоящему понял, как волновалась Наташа. И он вдруг помчался вперед с такой быстротой, что мы с трудом за ним поспевали.
Ни одна детективная история не обходится без беготни и погони. И вот мы опять бежали… "Жалко, конечно, что нет погони, – успел я подумать. – Если б за нами по пятам гнался племянник Григорий, а мы бы успели вскочить в электричку и двери перед самым его носом захлопнулись – это было бы совсем здорово! Хотя ведь гнать человека, заставлять его мчаться вперед со всех ног, может не только плохое, но и что-то хорошее, благородное!" Одних из нас гнала забота о Наташиной маме. А других, или, вернее сказать, другого, а еще точнее сказать, Глеба, я думаю, подгоняла совесть… Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что она в нем уже просыпалась. А предчувствие подсказывало мне, что скоро проснется совсем!
В тот день я все время о чем-нибудь думал, что-то замечал или предчувствовал… "Когда не происходит никаких интересных событий, то и интересные мысли не появляются, – рассуждал я. – Потому что нет никаких наблюдений… А когда происходит что-нибудь важное, мысли в голове прямо-таки теснятся. Поэтому в моей повести могло бы быть очень много лирических отступлений и разных раздумий. Но сюжет торопит меня, и от лирических отступлений приходится отступать… Да, именно события рождают умные мысли! Это я чувствую по себе. И это ведь тоже мысль! Мысль о мыслях!" С этой мыслью я застыл, остановился как вкопанный.
Ноги мои сразу, без всякого предупреждения приросли к земле, и кто-то налетел на меня сзади. Но я даже не повернулся и не посмотрел, кто именно.
А в того, кто налетел на меня, врезался еще кто-то… Все произошло так же, как бывает на шоссе, когда машина неожиданно тормозит.
Я смотрел вперед сквозь сосновый лесок. Он был молоденький, редкий, и сквозь него было ясно видно, что электричка подкатила к станции не из города, а с противоположной стороны. "Значит, та самая… которая в город. На которую мы спешим!" Я не успел еще как следует в это поверить, а электричка снова гуднула и тронулась.
О, как часто жизнь преподносит нам неожиданности! События продолжали с головокружительной быстротой сменять друг друга.
Наташа поднесла часики к уху, и я заметил, что рука ее дрожит. Эта дрожь немедленно передалась мне. Но я дрожал внутренне, про себя, и не подавал виду.
В тот день дрожь уже не первый раз посещала нас всех. И было отчего подрожать!
– Идут… – сказала Наташа. – Я их утром по радио проверила.
Она оторвала часы от уха, на которое я смотрел. Никогда раньше я не замечал, что оно такое маленькое, аккуратное, плотно прижатое к волосам.
Как мне хотелось, чтоб оно, это ухо, услышало что-нибудь приятное, радостное!
– Бывает, что электрички приходят раньше, – сказал я, – особенно если нужно, чтоб они задержались… Это я замечал. Но ведь не на четверть часа. Ну, на минуту, другую…
– Так что ж это было? – тоскливо вскрикнул Покойник. – Как тогда со скелетом? Галлюцинация?
– Не умничай, – сказал я. – Разберемся. Сегодня у нас…
Миронова подняла руку и торопливо, словно боясь, что ее кто-то опередит, подсказала:
– Воскресенье!
– Стало быть…
– …выходной день! – подсказала Миронова.
Я медленно рассуждал:
– А в выходные дни бывают…
– …дополнительные поезда! – поспешно закончила мою фразу Миронова. Когда нужно было подсказать учительнице или вообще начальству, она очень быстро соображала.
– Вот именно! – согласился я. – Это дополнительный поезд. Электричка в семнадцать ноль-ноль придет. Я же сам видел расписание… На станцию!
Мы снова сорвались с места и побежали. Я мчался быстрее всех: мне хотелось первому убедиться, что это был действительно дополнительный поезд, а не самый обыкновенный, не тот, который подчиняется ежедневному расписанию.
Только Глеб пытался меня обогнать. Я понял: ему хотелось отличиться, чтобы хоть чем-нибудь искупить… Все-таки я раньше других подлетел к окошечку кассы. Желание мое сбылось. Но уж лучше бы оно не сбывалось!.. Возле окошечка висел металлический щит с колонками цифр и словами "ежедневно", "по воскресеньям", "далее со всеми остановками"… Щит был разделен на две половины: "В город", "Из города".
Я забегал глазами по расписанию.
– Вот… Конечно! Семнадцать ноль-ноль!
– Это из города, – раздался за моей спиной тихий Наташин голос.
– Как? Разве? Не может быть! – Слова вылетели у меня изо рта просто так, от волнения. Я и сам видел, что Наташа была права.
– А нам нужно было на шестнадцать сорок пять! Эта электричка как раз и ушла…
– Разве? Не может быть! Как же так?
– Следующая будет через четыре часа, – сказала Наташа. – По этой ветке поезда ходят нечасто. Совсем редко… Особенно осенью. Поэтому я и просила тебя посмотреть, когда мы приехали…
"Как же это могло получиться?! – думал я, бессмысленно водя глазами по расписанию. Мне было стыдно обернуться и взглянуть на Наташу. – Утром я поспешил… Хотел поскорей выполнить ее просьбу. О, как мудра народная мудрость, которая учит нас: "Поспешишь – людей насмешишь!" Но никто не смеялся.
– Мы доберемся до дому не раньше одиннадцати, – сказала Наташа. – А я обещала маме в шесть или в семь… Не представляю, что с ней теперь будет. Не представляю… Как же так, Алик?
– Разве не ясно? Если б он утром внимательней посмотрел, мы могли бы успеть, – сказал тот самый Покойник, который еще недавно прощался с жизнью в подвале. – Мы бы поторопились.
Какие жестокие сюрпризы порой подсовывает нам жизнь! Теперь получалось, что я во всем виноват. О Племяннике успели забыть. Забыли и о том, что я, подобно смелому Данко, осветил всем дорогу к спасению (этот свет ворвался в подвал, когда я подошел к щиту со словами "Не подходить!" и отбросил его).
Забыли, что я, именно я вывел всех из подвала, подарил всем свободу и независимость! Независимость от Племянника, который бы еще неизвестно сколько держал нас в страшном плену.
Давно я заметил, что люди помнят лишь о последнем твоем поступке. Можно совершить много больших и прекрасных дел, но если последнее дело (пусть даже самое маленькое!) будет плохим, его-то как раз и запомнят.
Путаница с расписанием произошла утром, но казалось, что именно это было моим последним поступком, и ошибка, моя случайная утренняя ошибка сразу как бы перечеркнула все.
Теперь помнили только о ней. Ощущение черной несправедливости больно ранило мое сердце… Но я не показал виду, что ранен!
О Глебе никто ничего не знал. Это тоже было несправедливо: ведь если бы он не попросил Племянника запереть нас, вообще не было бы никакой страшной истории. Но я не хотел позорить его. "Не делай чужое горе фундаментом своего счастья!" – учит нас народная мудрость. Так сказал папа моему старшему брату Косте, когда тот хотел пригласить в театр девушку, которая нравилась его другу.
И Костя не пригласил.
Расследование еще не было завершено. Мотивы преступления еще не были выяснены. "Зачем? Зачем Глебу понадобилось?.." – этот вопрос жестоко терзал меня. И все же я не подал виду, что Глеб хоть в чем-нибудь виноват. Хотя делить вину на двоих всегда легче, чем принимать ее всю на себя. Глеб был рядом и, казалось, просил: "Поручи! Поручи мне что-нибудь трудное!" Он хотел искупить…
Наташа стояла возле окошка кассы и смотрела на расписание, будто все еще проверяла, надеялась… Выражение ее лица было таким, что капли дождя на щеках можно было принять за слезы. Решимость вновь овладела мною: "Я должен тут же, не отходя от кассы, что-то придумать! И осушить эти капли! И вернуть улыбку ее лицу! Да, я обязан. Тогда и она и все остальные снова увидят во мне спасителя: люди помнят о последнем поступке".
И тут… Идея, как яркая молния, сверкнула в моем мозгу. Но никто не заметил, потому что это было в мозгу.
Глава X,
в которой слышится крик из подвала
– У вас тут есть почта? – спросил я Глеба.
– За станцией, недалеко. По ту сторону… – торопливо и старательно, как Миронова, объяснил Глеб: ему хотелось, чтобы я позабыл о его темном прошлом.
– Там есть телефонная будка? – спросил я. – Для междугородных переговоров?
– Одна будка есть…
– Нам хватит одной! – крикнул я так громко и радостно, что все подбежали к нам.
– Я знал, что ты придумаешь… Что ты найдешь выход! Такой у тебя талант! – сказал Принц Датский, который продолжал ценить чужие таланты.
– Сейчас мы помчимся на почту, чтоб спасти Наташину маму и вообще всех наших родителей. Позвоним и скажем, что все в порядке: задержались, но к ночи будем. Глеб укажет дорогу.
– Это великое дело! – сказал Принц, протягивая свои длинные руки, чтобы обнять меня. – И, как все великое, так ясно и просто: позвонить, успокоить. Это находка!
К чужим находкам он тоже относился с большим уважением. Снова все посмотрели на меня с плохо скрываемым восхищением: люди помнят о последнем поступке.
Вдруг Принц помрачнел.
– Что случилось? – спросил я.
– Совсем забыл: у нас дома нет телефона… Но ничего. Мои родители, к счастью, здоровы.
И все-таки я погрузился в раздумье. Но ненадолго! Когда я начинаю что-нибудь изобретать, возникает настоящая цепная реакция: одна идея цепляется за другую. Так было и в этот раз. Я поднялся на цыпочки и обнял благородного Принца.
– Дашь мне свой адрес! Я продиктую его старшему брату Косте, а он сбегает и успокоит твоих родителей.
В том, что у Наташи есть телефон, я не сомневался. Я это просто знал.
Иногда я набирал ее номер и, если она подходила, молча дышал в трубку. "Что вы там дышите?" – сказала она однажды. С тех пор я перестал дышать.
– Веди нас, Сусанин! – обращаясь к Глебу, торжественно произнес Покойник.
Я бросил на Глеба мимолетный, но острый взгляд. Сам того не подозревая, Покойник попал в точку: утром Глеб, как Сусанин, сбивал нас с пути. Только Сусанин поступал так с врагами, а Глеб – со своими друзьями. В этом была принципиальная разница!
Мы побежали за Глебом. Почему мы спешили, трудно было сказать: до следующей электрички оставалось еще много часов. Просто мы в тот день привыкли бегать, будто нас все время настигала погоня. Но погони, к сожалению, не было!
А природа между тем жила своей особой, но прекрасной жизнью. То тут, то там виднелись лужи, в которые мы безошибочно попадали. Грязь напоминала густую, серую кашу, которая аппетитно чавкала под ногами. Дождь все усиливался, приятно освежая в пути. Деревья ласково протягивали нам свои кривые черные руки…
Глеб бежал впереди всех. И не только потому, что мы не знали дороги: он по-прежнему очень старался.
– Во-он там! – на ходу крикнул Глеб, указывая на одноэтажный домик, над которым была синяя с белыми буквами вывеска: "Почта. Телеграф. Телефон".
"Еще немного, – мечтал я, – и Наташа войдет в будку, из которой все будет слышно. И я уловлю слова: "Мамочка, не волнуйся!" Потом она выйдет и бросит на меня мимолетный, но благодарный взгляд. А потом и мы будем звонить… Денег хватит: ведь родители дали "на всякий случай", а в подвале тратить их было не на что".
Окна домика звали, манили меня к себе так сильно, что я обогнал Глеба.
Эти окна казались мне близкими и родными до той минуты, пока я не увидел, что они с внутренней стороны плотно закрыты ставнями.
Я сразу немного отстал, и Глеб достиг домика первым. Но он не взбежал на крыльцо, а уступил мне дорогу. Я взбежал, дернул за ручку, которая оказалась холодной и мокрой. А дверь оказалась закрытой.
"Выходной день – воскресенье", – прочитал я на облезлой табличке.
О, какие печальные сюрпризы подсовывает нам жизнь!
Все смотрели на меня. В глазах не было и тени недавнего восхищения. Я был на крыльце, а чуть пониже стояли пятеро моих друзей – в пустом поселке, на мокрой земле, под дождем, возле закрытой почты. И они снова считали, что я виноват: если бы я утром не перепутал, они бы сейчас ехали в теплом вагоне к своим мамам и папам. Я перепутал… Это вновь стало для них моим последним поступком. А о том, что, если б не я, они бы все сидели в подвале, никто уже и не помнил!
Так я думал, пока не заметил в глазах у Наташи нечто иное. Я увидел в них ожидание и надежду. Как это было уже не раз в тот день. Она еще надеялась на меня!
И вновь началась цепная реакция: идея одна за другой полезли мне в голову.
– А если добежать до соседней станции? Это далеко?
– Полчаса бега, – ответил Глеб. – Но районная почта здесь… А там нету будок…
– Воскресенье для всех воскресенье! – мрачно изрек Покойник. – Ты думаешь, там уже начался понедельник?
– Зачем же так? – неожиданно оборвал его Принц. – Зачем говорить под руку?
– Ну, если он будет думать рукой, наши родители обречены!
– Покойник, не трогай Алика! – сказал Принц так же грозно, как говорил раньше мне: "Не трогай Покойника!" В его груди билось честное, благородное сердце! Поддержка вдохновила меня.
– А куда ты, Глеб, вчера звонил по междугородной? Чтобы предупредить Племянника… Ну, о том самом… о чем ты знаешь. Куда ты звонил?
– На дачу.
– Значит, там есть телефон?
– Да. Его дедушке… Он выступал на телефонной станции, и ему… Там даже табличка… на аппарате: "Гл. Бородаеву от благодарных читателей…"
– По этому телефону ты, Наташа, и позвонишь! – провозгласил я с крыльца, словно с трибуны. – А потом, если останется время, и мы позвоним.
– Нет… – сказал Глеб. – Ты не знаешь Григория. Он не позволит… Раз мы его…
Глеб еще не знал главного – он не читал моей надписи на столе: "Племянник! Передай привет своей тете!" А если Племянник, в отличие от Глеба, уже прочитал эти слова? Тогда он и подавно не пустит нас к телефону! А то еще и загонит обратно в подвал… Встречаться с ним страшно!
Так я думал, а вслух сказал:
– Что нам Племянник! Шестеро одного…
– Не ждут! – подсказала Миронова. И в первый раз в жизни, подсказывая, не угадала.
– Не боятся! – поправил я ее. И повторил: – Шестеро одного не должны бояться!
– Ты не знаешь Григория, – опять сказал Глеб, – Он же сидел… А мы не сидели… Нам не справиться…
– Посмотрим! – воскликнул я. Но по-прежнему стоял на крыльце: торопиться на "старую дачу" как-то не очень хотелось.
На выручку мне пришла цепная реакция: новая идея ярко вспыхнула средь рано спустившихся сумерек.
– Он нас пальцем не тронет!
– Пальцем, конечно, – заныл Покойник. – А ты видел, какой у него кулак?
– Не видел! И ни один из вас не увидит, – сказал я уверенно. – И самого Племянника вы не увидите!
– Разве это возможно? – продолжал сомневаться Покойник.
– Возможно!
– Разве Племянник исчез? Испарился?
От страха Покойник опять стал изъясняться вопросами.
– Когда вы войдете в дачу, она будет пуста, – сказал я. – Вы верите мне?
– Верим, – сказала Наташа. Это было мне скромной наградой.
– Бежим! – крикнул я.
И все опять побежали.
Если бы кто-нибудь в тот день наблюдал за нашими передвижениями со стороны, он бы решил, что происходит нечто весьма странное и подозрительное. Сперва мы мчались от дачи к лесу. Остановились, помахали руками вокруг Покойника и снова помчались. Потом остановились на платформе, снова помахали, посовещались и, обдавая друг друга брызгами грязи, устремились к почте.
Опять остановились, опять помахали, посовещались и со всех ног помчались обратно к даче… Теперь уж я все время бежал впереди, как вожак, который обязательно есть в любой стае – птичьей, собачьей и всякой другой. Мне не нужна была теперь помощь Глеба: я сам знал дорогу.
По пути к даче мы несколько раз отдыхали. Каждый по-своему. Покойник сразу бухался на пень или на скамейку и дышал всеми частями своего тела: носом, ртом, животом и плечами. Принц Датский ходил, по-спортивному высоко поднимая ноги, вскидывая и опуская руки, глубоко и ровно дыша. Глеб начинал прогуливаться где-нибудь подальше от меня: он избегал моих глаз и вопросов.
Казалось, он хотел, чтоб я позабыл о его существовании. И о расследовании, которое все еще не было закончено: у меня не хватало времени. Внезапно он поворачивал голову, словно за деревьями и за кустами его настигали мои мучительные сомнения: "Зачем ты, Глеб, это сделал? Зачем?!" Миронова, с трудом переводя дыхание, все же поднимала руку и спрашивала: "Надо отдыхать?" – давая понять, что, если потребуется, если будет отдано распоряжение, она тут же без остановки помчится дальше.
Но, в общем-то, у всех вид был потный, взъерошенный. Даже я еле заметным движением стирал со лба капли усталости.
И только Наташе усталость была к лицу. Лишь по легкому, едва проступившему румянцу да по блеску больших серых глаз, которые меня ослепляли, можно было догадаться, что она немного утомлена. Я был уверен, что не существует в жизни таких положений, которые бы застали Наташу врасплох и могли бы ей повредить. Все ей было к лицу, и от этого мне становилось страшно…
Когда показалась "старая дача", которая вовсе не была старой, мои друзья решили вновь отдохнуть. Они боялись к ней приближаться. Да, острая наблюдательность подсказала мне, что они робели.
Глеб всегда чуть-чуть пригибался и, казалось, любил изучать землю у себя под ногами. Раньше это было от скромности, а в тот день, как я уже говорил, он боялся встретиться взглядом со мной. Со мной, который многое понял, многое знал о нем, но кое-что еще не дорасследовал…
Однако на последнем привале Глеб подошел и сказал:
– Ты не знаешь Григория… Его все тут… как огня! Он ведь сидел… за драку… Сидел!
– И еще посидит! – сказал я.
– Где?
– Не там, где раньше, но посидит. Пока это тайна.
Остальные молча переминались с ноги на ногу, но глаза их старались остановить, удержать меня. "Умный в дачу не пойдет, умный дачу обойдет!" – говорили взгляды друзей. И хотя я в тот день убедился, как мудра народная мудрость, но на сей раз она меня не устраивала. Я вступал с ней в конфликт. Наконец Принц Датский не выдержал и воскликнул:
– Ты смелый, Алик! Ты самый смелый из нас!
Он уважал чужую отвагу.
– Я знаю, что мои стихи не приносят никому особенной радости, – сказал он.
– Но я никак не могу отвыкнуть…
– От чего?
– Высказывать свои чувства в стихах.
– Почему ты об этом заговорил?
– Потому что пришли мне на ум кое-какие строки. Пока мы бежали. Отойдем на минутку. И я тихо прочту. Тебе одному! Хочешь?
Я понял, что ничего плохого Принц обо мне сочинить не мог. Поэтому мне захотелось, чтобы Наташа тоже услышала строчки, которые пришли Принцу на ум. Это ведь так приятно, когда тебя хвалят в присутствии любимого существа.
Я как бы по просьбе Принца отошел в сторону. Но в ту, где стояла Наташа. И сказал:
– Прочитай! Не обязательно мне одному. И не обязательно тихо. Зачем же наступать на горло собственной песне?
– Понял я: не речи, не отметки
Остаются в памяти навек.
В этот день ты доказал нам, Деткин,
Что делами славен человек!
Чтоб хвалу могли воздать мы смелости,
Ты вернись в сохранности и целости!
Но и сам Принц Датский никогда не был трусом. Он предложил: