"Писатель Гл. Бородаев в кругу близких. Слева направо: сосед писателя, соседка (жена соседа), брат жены писателя, жена брата жены, друг детства писателя, жена друга детства (вторая), дочь друга детства, сын друга детства, сын сына друга детства…"
Это были результаты исследования, которое провел Глеб.
– А сам-то ты где? – спросила у Глеба Миронова, которой поручили делать подписи под семейными реликвиями. У нее был самый разборчивый и красивый почерк.
– Я с дедушкой никогда… Я был еще маленький… – ответил Глеб.
– Ну что-о же ты? – печально протянула Миронова. – Ка-ак же ты так?
На следующий день Глеб принес фотографию, где он сидел в гамаке рядом с каким-то мужчиной. Опытный глаз мог бы заметить незаметное сходство между мужчиной и Глебом.
– Это папа, – объяснил Глеб. – А это вот я…
Под фотографией сделали подпись:
"Слева направо: сын писателя, сын сына писателя".
Тогда Глеб принес еще три семейные реликвии: он был снят с дядей и тетей, с сестрой и братом, с двоюродным братом и двоюродной сестрой. Все его сразу узнавали на фотографиях:
– Вот он! Ну как же… Вот он, присел на корточки! Почти что не изменился.
Миронова интересовалась, кем точно родственники, изображенные на фотографиях, приходятся Гл. Бородаеву, и делала подписи.
Часто к нам стали забегать ребята из других классов.
– Кто это у вас тут внук писателя? – спрашивали они. Мы указывали на Глеба.
Сперва он пригибался к парте, словно хотел залезть в нее от смущения. Но потом стал выпрямляться, уже не прятался, а протягивал руку и говорил:
– Очень приятно. Давайте знакомиться!..
Однажды на какой-то конференции старшеклассников Глеба выбрали в президиум. И объявили, из какого он класса. Чувство законной гордости возникло в наших сердцах! Если кто-нибудь теперь говорил, что не знает Гл. Бородаева, не читал его книг, мы возмущались: "Это позор! Каждому культурному человеку известно…" На разных школьных собраниях нас начали ставить в пример другим:
– В этом классе умеют чтить память знатного земляка! В этом классе любят литературу!..
– Каждый класс, как и человек, должен иметь свое лицо, свою индивидуальность, – объяснял Святослав Николаевич. – Раньше у нас этой индивидуальности не было. Теперь она у нас есть!
– Ты заметил, что Глеб стал говорить не хуже, чем мы с тобой? – спросила меня как-то Наташа Кулагина.
"…Мы с тобой", – сказала она. Сердце мое забилось. Я смотрел на нее с плохо скрываемой нежностью.
– Теперь он все фразы дотягивает до конца. Ты заметил?
Когда она обращалась ко мне, я всегда хотел сказать ей в ответ что-нибудь умное. Но ничего умного мне на ум в такие минуты не приходило. И я отвечал: "О, как ты права! Я думаю то же самое!.."
– О, как ты права! – ответил я ей и на этот раз. – Глеб стал говорить так же прекрасно, как мы с тобой. Я тоже заметил.
– Слава, оказывается, излечивает человека от застенчивости, от робости, – сказала Наташа.
А я подумал: "Эту мысль она обязательно запишет в свою тетрадку. Она рада, что Глеб излечился: ведь болезнь – это плохо, а излечение – всегда хорошо!"
– Он по-прежнему кормит собак? – спросила Наташа.
– Я не следил… Но я это узнаю! Клянусь, я это выясню для тебя! – крикнул я с плохо скрываемым волнением, потому что давно мечтал сделать что-нибудь для нее, выполнить ее задание или просьбу.
– Не надо узнавать, – сказала Наташа. – Может быть, ему сейчас некогда?
– О, конечно! Ведь его даже на общешкольные конференции приглашают!.. – воскликнул я.
И сразу же пожалел, что воскликнул. "Почему она так интересуется Глебом? Женщины любят знаменитостей. Я где-то читал об этом… Может быть, и она?.." Эта мысль заставила меня похолодеть. Но лишь на мгновение. "Нет, она не такая!.. – сказал я себе. – Просто она патриотка нашего класса. А Глеб принес классу известность, вот она и интересуется". Ревность, которая готова была со страшной силой вспыхнуть в моей груди, уступила место доверию.
Однажды на уроке литературы, когда до звонка оставалось минут пятнадцать, Святослав Николаевич сказал:
– Сегодня Глеб по моей просьбе приготовил для нас всех небольшой сюрприз: он прочтет несколько писем своего дедушки. Они адресованы родным и близким писателя. Эти материалы из семейного архива представляют большую ценность: нам станет ясен круг интересов писателя, мы заглянем в мир его привязанностей, его увлечений.
Глеб, который раньше умирал от смущения, когда его вызывали к доске, на этот раз твердой, уверенной походкой прошел между рядами парт и сел за учительский столик. Святослав Николаевич уступил ему место.
О каждом письме Святослав Николаевич говорил, что оно "очень показательно".
Если письмо было длинным, он восклицал:
– Как это показательно! Несмотря на свою занятость, писатель находил время вникать в мельчайшие проблемы быта. Отсюда мы можем понять, что он никогда не отрывался от жизни, которая питала его творчество.
Если же письмо было коротким, напоминало записку, Святослав Николаевич восклицал:
– Как это показательно! Краткость, ни одного лишнего слова… Отсюда мы можем понять, как занят был писатель, как умел дорожить он каждой минутой!
В другой раз, в конце урока литературы, Святослав Николаевич сказал:
– Давайте попросим Глеба Бородаева вспомнить какие-нибудь истории из жизни его дедушки.
Глеб опять прошел между рядами своей новой, твердой походкой, опять сел за учительский столик. Но ничего вспомнить не мог. Весь урок я боялся, что Святослав Николаевич вызовет меня к доске, и поэтому закричал:
– Поду-умай, Глеб! Вспомни что-нибудь!.. Это так интересно. Так важно!
– Вспо-омни! – стали умолять его и другие, которые боялись, что их вызовут отвечать.
– Вот видишь, какой интерес к биографии твоего дедушки, а значит, к литературе, – сказал Святослав Николаевич.
Глеб вспомнил, что однажды ходил с дедушкой в магазин. До звонка оставалось еще минут десять.
– А что вы там покупали? – закричал я. – Это так показательно!
Глеб продолжал воспоминания…
В следующий раз мы с ребятами сами стали просить на уроке литературы:
– Пусть Глеб вспомнит еще что-нибудь. Пусть он расскажет!..
– Возникает живое общение с писательским образом! – сказал Святослав Николаевич.
Глеб вспоминал одну историю за другой. В его груди продолжало биться честное, благородное сердце, готовое прийти на помощь товарищам.
Ценность творчества Гл. Бородаева возрастала в наших глазах с каждым часом!..
Глава III,
в которой мы делаем еще несколько шагов навстречу страшной истории
Все, о чем вы прочитали в первых двух главах, было моим далеким воспоминанием: это случилось в прошлом году.
А в этом году Святослав Николаевич нас покинул. Раньше, когда мы делали что-нибудь не так, как ему бы хотелось, Святослав Николаевич предупреждал:
– Я сбегу на пенсию, если вы решительно не изменитесь!
А прощаясь с нами, он был не в силах сдержать волнение. Слезы душили его и чуть было не задушили совсем. Миронова подняла руку и спросила:
– Вам плохо?
– Нет, мне хорошо! – ответил Святослав Николаевич. – Хорошо оттого, что я осознал чувства, которые испытываю к вам. Я знал вас всего год, но не забуду никогда… Никогда! Говорят, первая любовь – самая сильная, а я думаю, что последняя!..
Мы были его последней любовью! Чувство законной гордости возникло в наших сердцах.
Вместо Святослава Николаевича к нам пришла Нинель Федоровна.
Это было стройное существо лет двадцати пяти. Может быть, об учительнице так говорить нельзя? Но она была совсем не похожа на учительницу. И когда шла на переменке по коридору, ее вполне можно было принять за ученицу десятого или даже девятого класса. Выражение лица у нее было такое, что казалось, она вот-вот расхохочется. Я никогда не встречал на лицах учителей такого странного выражения. За глаза ее никто не называл по имени-отчеству, а все стали звать просто и коротко: Нинель.
Когда Нинель Федоровна пришла к нам в первый раз, она сразу обратила внимание на стенд, который был между подоконником и классной доской. Увидела огромную фотографию и спросила:
– А кто это такой, Гл. Бородаев?
Мы просто похолодели и приросли к своим партам. Только Миронова не растерялась. Она любила подсказывать учителям. И тут тоже подняла руку, встала и объяснила:
– Бородаев – наш знатный земляк. Он творил во второй четверти этого века.
– А что он творил? – спросила Нинель Федоровна.
– Разные произведения, – ответила Миронова. – У нас есть литературный кружок его имени.
– Имени Бородаева? – Нинель Федоровна рассмеялась. Она была из другого города, до которого слава нашего знатного земляка пока еще не докатилась.
Миронова подняла руку и объяснила:
– У нас в классе учится внук писателя Бородаева. Он сидит на самой последней парте в среднем ряду. Он почетный член нашего литкружка.
– Почетный? Зачем такой громкий титул?
Нинель Федоровна заглянула в журнал.
– Пусть Глеб меня извинит. Я не читала книг его дедушки. Это моя вина. Когда выставка закроется, – она указала на стенд, – тогда я возьму все эти книги и прочитаю. Так что ты, Глеб, меня извини.
Мы еще сильнее похолодели. Во-первых, ни одна учительница никогда не просила у нас прощения. А во-вторых, она собиралась закрыть "Уголок Бородаева"…
Мне стало тоскливо: "Неужели старшеклассники не будут больше забегать к нам? И никто больше не скажет: "В этом классе умеют чтить… В этом классе любят литературу!" Мы станем самым обыкновенным классом. Как все… Неужели?" Другие ребята тоже затосковали. Я чувствовал это: все словно замерли, даже тетрадки не шелестели.
Миронова снова подняла руку:
– А мы готовим специальное собрание кружка, посвященное творчеству знатного земляка…
Она очень хотела помочь новой учительнице поскорей во всем разобраться.
– В какой четверти нашего века творил Бородаев? – переспросила Нинель Федоровна.
Миронова взметнула вверх руку и выпалила:
– Во второй!
Она любила подсказывать учителям.
– А мы давайте начнем с первой четверти прошлого века, – предложила Нинель Федоровна. – С Пушкина, например… Потом пойдем дальше. И так постепенно доберемся до Бородаева.
– У нашего кружка творческая направленность, – сказал Покойник. – Мы сами сочиняем.
– Я тоже пишу стихи, – сообщила Нинель Федоровна. – Когда-нибудь вам почитаю. Если наберусь храбрости. Что вам еще хочется узнать обо мне? Я не замужем. Играю в теннис. Учителя никогда не рассказывают о своей личной жизни. А узнать интересно! Это я по себе знаю. Помню…
Она начинала мне нравиться. Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что и другие ребята ожили: они задвигались, зашевелились.
– В этом городе, – сказала она, – у меня нет ни родственников, ни знакомых, ни близких. Теперь вот вы будете… Если получится…
Раньше, когда раздавался звонок, все сразу выскакивали из класса. А тут стали медленно подниматься, будто отяжелели от разных дум и сомнений.
Я подошел к Нинель Федоровне и сказал:
– Знаете, у Бородаева есть повесть "Тайна старой дачи"… Потрясающий детектив! Весь наш кружок хотел съездить на эту дачу. Походить по местам событий… Это недалеко: всего час, если на электричке.
– Он писал детективы? – шепотом спросила Нинель Федоровна. И кивнула на фотографию Бородаева.
– А вы любите их? – воскликнул я с плохо скрываемым волнением.
– Все любят. Только некоторые не сознаются. Стесняются!..
"У нас полное родство душ! – подумал я. – Она угадывает мои мысли!.."
Ребята начали выходить в коридор. Только Глеб остался сидеть на своем месте, пригнувшись к парте. Рядом стоял Принц Датский.
Нинель Федоровна подошла к ним. И я подошел.
– Мы решили поехать на старую дачу, – сказала она. – В одно из ближайших воскресений. Пока еще осень… Ты, Глеб, будешь нашим проводником?
– Я, пожалуйста… Если, конечно, вы… А я с удовольствием… – Он опять перестал договаривать фразы.
Когда Нинель Федоровна отошла. Принц Датский пообещал Глебу:
– Я напишу к этому дню стихотворение! Может, тебе будет приятно?..
И погладил Глеба по голове. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что физическая сила сочеталась в Принце с детской застенчивостью и добротой.
В коридоре меня остановила Наташа Кулагина. Это случалось так редко, что я буквально затрепетал.
– На твоем месте я бы в нее влюбилась, – сказала Наташа. И так пристально посмотрела, что внезапная догадка озарила меня: "Испытывает! Ревнует!.." О, как часто мы выдаем желаемое за действительное!
– Влюбиться? – громко переспросил я. – Ну, что ты? Какие для этого основания?..
– Значит, у тебя нет вкуса. Она прелестна!
"Неужели и правда хочет, чтоб я влюбился? Неужели ей все равно?" С этой тягостной мыслью я слонялся по коридору всю перемену.
Примерно через неделю Нинель Федоровна сказала:
– Я готовлюсь к теннисным соревнованиям. На первенство города… Кто хочет, может прийти на тренировку. Я вас там встречу, на стадионе. Правда, это на краю города. Но вы доберетесь: троллейбус, потом трамвай. Знаете?
Приехали почти все. Она бегала по корту в белой майке и в белых трусах.
Не многие классные руководители решились бы бегать перед своими учениками в таком виде. А она решилась. Потому что она была молода и прелестна!
Все мы, выражая чувства, охватившие нас, орали: "Нинель Федоровна! Нинель Федоровна!.."
– Никогда еще не слышал, чтобы болельщики называли своих кумиров по имени-отчеству, – сказал пожилой человек в шляпе, который сидел впереди меня.
Через несколько дней созвали родительское собрание. Мама и папа были в тот вечер заняты. Пошел мой старший брат Костя. Он уже не первый раз ходил на такие собрания.
Я не ложился спать, пока не дождался Костю: он всегда подробно пересказывал мне, что говорили родители, а что учителя. Это было так интересно!
Когда Костя вернулся, мама с папой были уже дома.
– Ну что?! – набросился я на брата.
– Защищал вашу Нинель!
– На нее нападали?
– Еще как!
– Кто посмел?
– Ваши родители… Не все, конечно. Но некоторые.
– Что они говорили?
– Во-первых, она отобрала у вашего класса его лицо, его индивидуальность. Во-вторых…
– Во-вторых, ему давно уже пора спать! – сказал папа. Он считал, что нельзя в моем присутствии подрывать авторитет взрослых, особенно же учителей.
Костя махнул рукой.
– В общем, я ее защищал.
– Она ведь тебе понравилась? – спросил папа, тоном своим как бы подсказывая брату ответ. – Ведь понравилась?
– Да, очень хорошенькая! – ответил Костя.
Острая наблюдательность давно подсказала мне, что люди в трудную минуту хватаются за то, что у них болит: кто за голову, кто за сердце. Папа схватился за бок.
– А что такое? – спросил Костя. И пошел спать.
Глава IV,
в которой мы отправляемся на старую дачу
На следующий день опытный глаз мог почти безошибочно определить: никто в классе, кроме меня, не знал о том, что на собрании ругали Нинель.
"Все-таки лучше, когда на родительское собрание ходят не родители, а братья, – думал я. – Если бы папа не остановил Костю, я узнал бы все до конца!" Утром я поймал брата в ванной:
– Скажи, за что они набросились на нее?
– Пожалуй, старик прав: ты разболтаешь об этом в классе. А она такая хорошенькая! Хорошая, я хотел сказать…
– Никто не узнает! Никто!..
– Знаю тебя!
Костя полез под душ…
Перед уроками ко мне подошла Наташа Кулагина. "На этой неделе она подходит уже не первый раз! – подумал я с плохо скрываемой радостью. – Это, значит, уже не случайность!.." О, как часто мы выдаем желаемое за действительное!
– Мама вчера не была на собрании, – сказала Наташа. – Интересно узнать, о чем там говорили.
Ее желание было для меня законом! И я сказал:
– Там ругали Нинель.
– Кто ругал?
– Родители. Не все, конечно. Но некоторые…
Губы ее задрожали. Наташа сказала громко и возмущенно:
– А другие молчали?
– Мой брат не молчал! Он бросился на защиту Нинель. Она ему нравится.
– Значит, у него вкус лучше, чем у тебя. О, если бы в эту минуту она могла взглянуть в зеркало, она бы поняла, какой у меня замечательный вкус!
– Мама больна… – сказала Наташа. – Она бы сумела им объяснить.
– Чем больна твоя мать?! – воскликнул я. – Может быть, надо помочь? Прикажи мне, скажи одно слово, и я сделаю все.
Наташа взглянула на меня с испугом. И даже отступила на шаг.
– Ты сам-то здоров?
– О, не смейся! – воскликнул я с плохо скрываемой горечью и обидой. – Может быть, надо достать лекарство? Моя тетя работает в аптеке и всегда достает…
– Маме прописано только одно лекарство: не волноваться, полный покой! Это лекарство твоя тетя достать не сможет. Его в нашем веке просто не вырабатывают.
Я подумал, что эту мысль она непременно должна записать в тетрадку!
"Какой наша Нинель сегодня придет в класс? – размышлял я. – Наверно, никому уже не будет казаться, что она вот-вот расхохочется. Она будет взволнована. Что нам тогда делать? Успокаивать ее? Нет, нельзя. А может быть, она будет так спокойна, как никогда!.." Нинель Федоровна была абсолютно такой же, как раньше.
– Мы с вами должны будем посоветоваться. Как-нибудь после… – сказала она. – Может быть, в чем-то я была неправа. Кстати, и о старой даче пора уже вспомнить. Я вам обещала. Подышим, погуляем в осеннем лесу. Глеб будет нашим проводником.
"Мы поедем на старую дачу! Походим по комнатам, которые описаны в повести… Я увижу стол, за которым работал Гл. Бородаев. Это так интересно; ведь мы с ним, можно сказать, коллеги!" – так я мысленно ликовал, не подозревая в те радостные минуты, что страшная история была совсем близко, почти рядом…
"Уголка Бородаева" в нашем классе уже не было. На стенде, который притащил Принц Датский, была устроена выставка, посвященная Пушкину; мы как раз проходили его стихи. Верней, изучали… Нинель говорит, что "проходить" можно только мимо чего-нибудь.
Глеб принес мне из дому повесть Гл. Бородаева. И я прочитал ее еще раз. А полстраницы прямо-таки выучил наизусть:
"Никто не знал его имени, ни тем более отчества и фамилии. Все звали его просто Дачником. Это прозвище как нельзя лучше соответствовало его положению в ту зиму; он снял угловую комнату на втором этаже старой дачи, выходившую единственным окном своим прямо в сад. Дачник почти никогда не покидал эту комнату.