В третий том сочинений А. Аверченко вошли сборники "Рассказы для выздоравливающих" (1912), "Чёрным по белому" (1913), "О хороших, в сущности, людях" (1914), а также рассказы из "Дешевой юмористической библиотеки "Сатирикона"" и "Нового Сатирикона" (1910-1914). Значительная часть рассказов, входящих в том, печатается в нашей стране впервые после 1917 года.
Содержание:
Рассказы для выздоравливающих* 1
Чёрным по белому* 28
О хороших, в сущности, людях* 53
Из сборников "Дешевой юмористической библиотеки "Сатирикона"" и "Нового Сатирикона"* 79
Комментарии 105
Аркадий Тимофеевич Аверченко
Собрание сочинений в шести томах
Том 3. Чёрным по белому
Рассказы для выздоравливающих
Предисловие
Очень, очень трудно писать предисловия. Всегда почти содержание предисловия сбивается на извинение: "простите, мол, меня, что я выпускаю книжку. Выпускаю я ее потому-то и потому-то, и больше не буду". Я в своем предисловии к этой книжке постараюсь быть оригинальным - извиняться и оправдываться не буду. "Да, выпустил книжку. Что ж из этого? Чуткий человек всегда поймет меня и оправдает".
Почему я выпустил эту книгу?
Обратили ли вы внимание, читатель, что у нас вся современная литература резко разделяется на две категории:
а) Книги для здоровых
и
б) Книги для больных.
Для первой категории писали раньше, для второй пишут теперь. Но нет ни одной книги, которая обслуживала бы третью категорию: выздоравливающих. А это самая прекрасная, самая симпатичная категория.
Когда человек после долгой, тяжелой болезни раскроет впервые глаза и почувствует, что из открытого окна вместе с запахом сирени и гамом бодрого города в него чудесной вольной струей врывается новая жизнь и силы, - такому больному хочется всего помногу. Он хочет много есть, много пить, слушать много музыки и много смеяться. Рожденный снова на свет со свежими, обостренными чувствами, он жадно и весело впитывает в себя, как губка, все, что окружает его. Все должно сверкать, шуметь, искриться, всего должно быть помногу - много яичницы, много бифштексов, много укрепляющего красного вина.
И если он захочет читать - книга должна быть такая же, в ней он ищет много шуму, веселья, беззаботности, бодрости и молодой дерзновенной силы.
И вот я хочу своей книгой по мере сил послужить чудесному, прекрасному народу - выздоравливающим.
Да не подумает наивный читатель, что только для человека в больничном халате, с исхудалым лицом и сверкающими глазами написана эта книга. Недоставало бы в таком случае к книге приклеить этикетку с сакраментальной надписью: "Перед употреблением взбалтывать!"
Нет! Автор размахивается шире: вся Россия была больна и вся Россия выздоравливает - что бы там ни говорили бескровные нытики и рахитичные слизняки, с испуганными лицами поверженные в прах обыкновенным городовым с ближайшего перекрестка…
Свежая кровь со свежей энергией переливается в освеженных жилах - да здравствуют выздоравливающие!
Вот почему, для чего и для кого я написал эту книгу. Больше я этого никогда не еде… Впрочем, однако, я собирался быть оригинальным…
Как трудно писать предисловия!
Аркадий Аверченко
Сердечные дела Филимона Бузыкина
Вышеназванный молодой человек восхищал меня тем, что его внутренние свойства строго гармонировали с его наружностью. Ввиду этого, я полагаю, будет достаточно одного наружного осмотра этого увлекательного малого, чтобы составить себе мнение о его духовной стороне.
Маленькое толстое туловище с трудом поддерживалось тонкими ногами, которые, изнемогая от наваленного на них груза, покривились и образовали нечто вроде овальной рамки для зеркала; носки сапог не отворачивались друг от друга с пренебрежением, как у других людей, а, наоборот, стремились дружески сблизиться, подавая тем благой пример враждующим пяткам… Руки хотя и казались короткими, но зато кисти их были так красны, что это могло утешить самого взыскательного человека. Круглая жирная голова, украшенная парой повисших ушей - двух печальных флагов в дождливую погоду, - плотно и несокрушимо сидела на массивных плечах. Лицо заплыло целым морем жира, и несчастные маленькие глазки захлебывались и тонули в этом море, несмотря на то, что сердобольная рука окулиста бросала им пару спасательных кругов - громадные черные очки.
Таков Филимон Бузыкин - оптовый торговец кишками и бычачьими шкурами. Наше странное знакомство началось с деловых встреч в конторе транспортного общества, через которое он отправлял за границу бочки с кишками, а я в качестве конторщика этого общества писал ему коносаменты и накладные.
Я привык видеть его озабоченным, деловым, вечно клянчащим каких-нибудь уступок и послаблений и поэтому был однажды чрезвычайно удивлен его легкомысленным неделовым видом. Он явился ко мне домой в воскресенье в отвратительном сюртуке и сером галстуке, который больше походил на петлю удавленника.
- Что это вы?! - спросил я.
- Да вот к вам. Вы, вероятно, сведущи в этих делах - так я и пришел… Хи-хи.
- В каких делах?
- В этих…
Он встал, подошел ко мне и неуклюже пощекотал пальцем у меня под мышкой.
- Что вам нужно? - с легкой тревогой спросил я.
- Видите ли что, мой друг…
Губы его раздвинулись в широкую улыбку, жир выступил из берегов и совершенно затопил глазные участки; глазки захлебнулись и пошли ко дну, хотя два черных спасательных круга и плавали на поверхности лица.
- Видите ли что… Я знаю, вы сведущи в этих делах…
- В каких же?!
- В любовных. Нужно вам сказать, что я до сих пор занимался только делом. Дело, и только дело! - таков мой девиз. Но, знаете, сердце, в конце концов, просит другого, и я вздумал немного пошалить с бабеночками.
- Дело хорошее! - серьезно сказал я.
- Не так ли?! Я хотя делишек с женщинами не имел, но повадку их знаю. Ведь стоит только подмигнуть хорошенько бабе - она и побежит за вами.
- Да уж… женщин на это взять.
- Говорят, некоторые женщины добродетельны, но я в это не верю. А?
- Сказки! - горячо сказал я. - Все они хороши до первой интрижки.
- О, неужели все? И даже самые интеллигентные?
- Да при чем тут интеллигентность?
- Это, положим, верно.
Бузыкин повеселел.
- Хе-хе… Выходит, значит, что всякую женщину можно при желании соблазнить.
- Всякую, - твердо сказал я.
- И я так думаю. Вот только насчет способов, как говорится, я слаб. Практики не было. Вот - хи-хи - и зашел к вам…
- Какие там способы, - пожал я плечами. - С ними ведь очень простое обхождение: понравилась - сейчас хватай за руку, потом за талию, пара горячих поцелуев - и она ваша.
- Вот это по-моему. Ну, а если она обидится?
- На одного обидится, а на другого и не обидится.
Он задумчиво вытянул губы и потом, с трудом прищурясь, спросил:
- А на меня… как вы полагаете? Хе-хе! Не обидится?
- На вас? Конечно, нет. Да чего ей и нужно: молодой, красивый.
- Тридцать два года! - отрывисто сказал Бузыкин. - Все зубы, хороший цвет лица. Когда прохожу по улице - все оборачиваются.
- Да и неудивительно, - согласился я. - На примете есть кто-нибудь?
- Из бабенок?
- Да!
- Есть тут одна - жена адвоката Медляева, может знаете?
- Ого! Вы, однако, молодец! Она, говорят, красавица. Так и надо: уж если заниматься этим делом, так брать самое лучшее!
- А вы как же думаете? Хи-хи. Филимон Бузыкин еще себя покажет. Я, миленький мой, тоже не дурак.
- Вот женщины таких и любят - смелых, решительных… Вы составили себе какой-нибудь план?
- За этим-то я и пришел. Дело в том, что она каждое утро до обеда прогуливается в городском саду. Вот через полчаса она уже придет. Но как к ней подъехать - вот вопрос. Главное - начать, потом-то я пойду как по маслу.
- И вы еще раздумываете! - всплеснул я руками. - Молодой, интересный, кровь с молоком, знающий женщин как свои пять пальцев! Да просто подходите, берите за руку - и готово.
- И она не удивится, не испугается?
- Ни капельки. Оне к этому привыкли.
- О? Ну и проклятое бабье. Вот-то мужьям, я думаю, обидно?
- А вам-то что? Не думаете же вы жениться?
Он захохотал.
- Ни-ни. На мой век бабья и так хватит.
- Лихой вы парень, - любезно сказал я. - Когда думаете "подъехать" к вашей избраннице? Сегодня?
- Я думаю, не стоит откладывать этого дела в долгий ящик. Вы свободны? Поедем в городской сад.
- С вами - хоть к дьяволу на рога. II
Мы уселись на скамью у киоска минеральных вод и стали рассеянно глядеть на возившихся в песке детишек.
- А что, если у нее от меня дети будут? - озабоченно спросил Бузыкин.
- Да вам-то что? Не вы же их кормить будете.
- Хи-хи… Я думаю! Вот она! Вот.
По дорожке в задумчивости шагала красивая высокая дама. Мысли ее, очевидно, витали где-то далеко.
- О любовниках думает, - шепнул мне продавец бычачьих кож.
- Да уж у них других мыслей и нет. Ну, не робейте! Действуйте! Куйте железо, пока горячо!
- А вы не находите, - спросил Бузыкин, - что у нее лицо какое-то такое… угрюмое?
- Э, милый мой… Маска! Светский прием. Эх! Я бы и сам не прочь подойти.
- Э, нет! Это нечестно - отбивать у приятелей. Я ее нашел, а не вы. Глядите! Она пошла в левую аллею.
- Вот вам счастливый случай! Не зевайте!
Бузыкин встал, затянул потуже галстук и бросился в погоню за задумчивой красавицей…
Не прошло и двух минут, как он вынырнул из липовой аллеи и поспешно вернулся ко мне, переваливаясь на кривых ногах и наступая сам себе на носки.
- Ну что?
- Слушайте… она… дерется!
- Как дерется?! Что вы!
- Да так. Я взял ее за руки, а она меня как хватит!
- Неужели?!
- Уверяю вас.
- Гм… Тут что-нибудь не так… Какой рукой ударила?
- Э, черт… Не все ли равно? По лицу.
- Да вы как сделали?
- Как вы и говорили… Я ж не знаю. Подошел сзади, схватил ее за руку, говорю: "Едем, милочка!" Она даже не спросила куда, не поинтересовалась… дерется!
- А вы знаете что… Я думаю, вы на нее все-таки некоторое впечатление произвели.
- Вы думаете?
- Я в этом уверен. Молодой, интересный… Просто ей было неловко с вами по саду идти на глазах у публики - все-таки замужняя, - она и отказалась.
- Так зачем же драться?
- Да у них это все вместе: и колотушки, и поцелуи. Да, может быть, она вас просто потрепала по щеке?
- Нет… ударила. Хотя… гм!.. Может быть… Что ж теперь делать? Вы ведь в этом мастак.
- Она сюда пешком приходит?
- Нет, в автомобиле. Ее автомобиль у входа ждет.
- Так очень просто. Засядьте сейчас потихоньку от шофера в автомобиль, а когда она войдет - бросайтесь смело на приступ. Вы не можете себе представить, как темнота и тайна делают женщину доступной.
- Ну? Хи-хи… А вы, я вижу, тоже дока.
Так он и сделал. Шофер о чем-то дружески беседовал с извозчиками и не заметил шаловливой проделки моего друга, который влез потихоньку в автомобиль и сейчас же послал мне из окошечка дождь поцелуев и кивков головой.
Через пять минут госпожа Медляева вышла из сада, через пять с половиной, открыв дверку, влезла в автомобиль, а через шесть минут влюбленный Филимон в ужасе и смущении вылетел на тротуар.
Дама высунула голову и сказала шоферу, который держал Бузыкина за шиворот:
- Не надо драки - отпустите этого идиота. Как я жалею, что муж в отъезде - он расправился бы с ним как следует. Садитесь, Павел. Домой!
Когда автомобиль умчался, я приблизился к изумленному Филимону Бузыкину и сказал радостно:
- Поздравляю! Ваше дело наполовину выиграно!
- Что вы! Вы видели, как она меня шваркнула?
- "Шваркнула" она вас по заслугам! Она, кроме того, назвала вас идиотом - и тоже по заслугам! Как можно было не догадаться спустить шторы на окнах. Ведь со всех сторон было видно и вас, и ее. Не могла же она себя компрометировать!
- Но зачем же ей драться?! Опять ударила, вытолкнула из автомобиля.
- Милый мой! Ведь она рисковала репутацией! Развратные-то оне все развратные, но репутацию свою берегут. Впрочем, ваше дело идет на лад.
Мой друг молча, вопросительно взглянул на меня.
- Конечно! - горячо сказал я. - Вы заметили - фраза "как я жалею, что мой муж в отъезде" сказана для вас. Вас она хотела предупредить, что путь сейчас свободен. И вы не теряйте времени, потому что для вас же сказана и вторая фраза: "Павел, домой!" Этим вам показано, что ваша очаровательница отправляется прямо домой, где, конечно, вас будут ждать.
- Ну? Вы думаете? Как бы чего не вышло… А?
- Чепуха! Раз первое знакомство сделано - остальное пустяки. Сейчас же и поезжайте! Если и теперь ничего не добьетесь - значит, вы не мужчина…
- Вы думаете? Хи-хи… А ведь это верно… гм… Зачем бы ей иначе о муже было сообщать?..
Притаившись за углом, я терпеливо ждал появления моего предприимчивого друга из подъезда дома Медляева.
Ждать пришлось недолго: дверь распахнулась, вылетел сначала котелок, потом палка, потом Бузыкин. Споткнувшись, он упал… Сидя на земле, надел котелок, почистился, опираясь на палку, встал и тихо побрел…
Я высунулся из-за угла и уверенно сказал:
- Добились? По лицу вижу, что экспедиция удачна. Молодцом! Я иначе и не предполагал.
- Да… - нерешительно промямлил он. - Она… этого… согласилась… Только сейчас, говорит, занята… Чем-то, уж не знаю… В другое время.
- Ага! Так, так… Целовались?
- Да-а… Гм… Четыре раза.
Когда мы ехали домой, я оживленно говорил:
- С этим бабьем, как вы верно изволили выразиться, так и надо поступать! Стоит только подмигнуть - и готово. Так вот, на людях они все тихони и неприступные, а дома всякая неприступность к черту. А если разобрать, замужняя, незамужняя, интеллигентная, неинтеллигентная - это вздор! Все одним миром мазаны!
Преступление актрисы Марыськиной
Раздавая роли, режиссер прежде всего протянул толстую, увесистую тетрадь премьерше Любарской.
- Ого! - сказала премьерша.
Потом режиссер дал другую такую же тетрадь любовнику Закатову.
- Боже! - с ужасом в глазах вздохнул любовник. - Здесь фунта два! Не успею. Фунта полтора я бы еще выучил, а два фунта - не выучу.
"Дурак ты, дурак!", - подумала выходная актриса Марыськина.
- Это не роль, а Библия! - вскричала Любарская и сделала вид, что сгибается под тяжестью полученной тетрадки.
"Дура ты, дура, - подумала Марыськина. - Оторвала бы для меня листков десять - я бы вам показала!"
Потом получили роли: старуха Ковригина, комик Лучинин-Кавказский, второй актер Талиев и вторая актриса Макдональдова.
Марыськина с аппетитом проглотила слюну и спросила, сдерживая рыдания:
- А мне?
- Есть и тебе, милочка, - улыбнулся режиссер. - Вот тебе ролька - пальчики проглотишь.
Между двумя его пальцами виднелась какая-то крохотная, измятая бумажка.
- Это такая роль?
- Такая.
- Да где она?
- Вот.
- Я ее и не вижу, - обиженно сказала Марыськина.
- Ничего, - вздохнул режиссер, - она маловата, но зато дает громадный материал для игры. Подумай, ты богатая купчиха, гостья - во втором акте.
- А что я говорю?
- Вот что: "…в числе других гостей входит купчиха Полуянова. Целуется с хозяйкой… ("с ней" - указал ре-жиссер на Любарскую)… говорит: "Наконец-то собралась к вам, милые мои…" Солнцева. "Очень рада, садитесь". - "Сяду и даже чашечку чаю выпью". "Сделайте одолжение!" Полуянова садится, пьет чай".
- И это все? - с отвращением спросила Марыськина. - Хоть бы две странички дали…
- Миленькая! Да ведь тут игры масса! Погляди, быту сколько: "Наконец-то собралась к вам, милые мои…" Ведь это живое лицо! Купчиха во весь рост! А потом: "…Сяду и даже чашечку чаю выпью!" Заметь, ей еще и не предлагали чай, а она уже сама заявляет - "выпью"! Вот оно где, темное купеческое царство гениального Островского: сяду, говорит, и даже чаю выпью. Ведь это тип! Это сама жизнь, перенесенная на подмостки! Я понимаю, если бы хозяйка там предложила ей: "Выпейте чаю, госпожа Полуянова". А то ведь нет! Этакая бесцеремонность: "Сяду и даже чаю выпью". Хе-хе! Ты бесцеремонность-то подчеркни!
Марыськина с болезненной гримасой прочла еще раз роль и сказала:
- А мне тип Полуяновой рисуется иначе: эта женщина хотя и выросла в купеческой среде, но она рвется к свету, рвется в другой мир… У нее есть идеалы, она даже влюблена в одного писателя, но муж ее угнетает и давит своей злостью и ревностью. И она, нежная, тонкочувствующая, рвется куда-то.
- Ладно, - равнодушно кивнул головой режиссер. - Пусть рвется. Это не важно. Тебе виднее…
- Я ее буду толковать немного экзальтированной, истеричкой…
- Толкуй! Дальше…. "Роль слуги Дамиана"! Это вам, Аполлонов. "Горничная Катерина" - Рабынина-Вольская! Марыськина отошла в угол в задумчивости…
…Начался второй акт. Сцена изображала гостиную в доме Солнцевой (Любарская). Собираются гости, приходит комик Матадоров (Лучинин-Кавказский), с которым хозяйка ведет напряженный разговор, так как она ожидает появления своего любовника Тиходумова (Закатов), изменившего ей с баронессой. Должна произойти сцена, полная глубокого драматизма. Объяснение на первом плане; в глубине сцены - тихий разговор ничего не подозревающих гостей…
Когда поднялся занавес, на сцене была одна Солнцева. Она ходила по сцене, ломала руки и, читая какую-то записку, шептала:
- Неужели? О, негодяй!
В это время в гостиную вошла группа гостей, и Солнцева, согнав с лица страдальческое выражение, приветливо встретила пришедших.
Она поклонилась молчаливым гостям, поцеловалась с купчихой Полуяновой (Марыськиной), и когда суфлер сказал: "Ах, это вы… вот приятный сюрприз!" - хозяйка тоже обрадовалась и покорно повторила:
- Ах, неужели же это вы! Вот так приятный сюрприз! Марыськина посмотрела вдаль и печально прошептала:
- Наконец-то собралась к вам, милые мои!
- Очень рада, - приветливо сказал суфлер. - Садитесь. Хозяйка дома вполне согласилась с ним:
- Очень рада! Чрезвычайно. Отчего же вы не сади-тесь? Садитесь!
Марыськина истерически засмеялась и, теребя платок, сказала:
- Сяду, и даже чашечку чаю выпью! Она опустилась на диван, и сердце ее больно сжалось.
"Все… - подумала она. - Все! Вот она и роль!.." И неожиданно сказала вслух:
- Да… что-то жажда меня томит, с самого утра. Ну, думаю, приеду к Солнцевым - там и напьюсь. Солнцева недоумевающе взглянула на купчиху.
- Сделайте одолжение, - согласился гостеприимный суфлер.
- Пожалуйста! Сделайте одолжение… Я очень рада, - преувеличила Солнцева.
- Да… - сказала Марыськина. - Ничто так не удовлетворяет жажду, как чай. А за границей, говорят, он не в ходу.