Нерита говорил, обращаясь к Ортруде:
– Кроме имен, данных при крещении и занесенных во все календари, ваше величество, как и все ваши царственные предки, имеете еще тайное имя. Оно занесено только в Книгу, хранящуюся в алтаре замковой капеллы святого Антония Падуанского. Это имя – Араминта. Вот кресты на железных щитах, – каждый из щитов прикреплен к железной длинной полосе с алфавитом. Надо передвигать эти полосы одну за другою, пока на линии, теперь открытой перед нами, не составится это имя.
Ортруда молча наклонила голову. Таинственные приготовления начинали волновать ее. Нерита взялся за первый крест и толкнул его книзу. С легким железным лязгом на место щитка с крестом передвинулся щиток с эмалевою буквою А. Нерита выдвинул из-за стены сбоку конец стального прута и подвел его под этот щиток, чтобы удержать его на месте. Второй крест под пальцами гофмаршала скользнул вниз, и за ним потянулся длинный ряд щитков с буквами алфавита.
– Вот Р! – воскликнула Ортруда.
– Да, ваше величество, эта буква нам нужна теперь, – сказал гофмаршал.
Выдвинул еще дальше тот же прут и укрепил им этот щиток. Потом под его руками вместо третьего креста появилась опять буква А, вместо четвертого – М, и так, являясь одна за другою, буквы сложили имя Араминта.
– Ключ к тайной двери сложен, – сказал гофмаршал, – и теперь она в нашей власти. Если вам угодно, ваше величество, положить руку на ваше имя и толкнуть эту надпись вперед.
Ортруда исполнила это. Тогда вся часть стены справа от камина, занятая орнаментом, плавно двинулась под ее рукою в глубину и потом в сторону. Ортруда с тайным ужасом смотрела на зазиявший перед нею черный провал.
Это было начало узкого темного хода. Нерита вынул из кармана ручной электрический фонарь. Перекрестился. Сухие, бледные губы его двигались, шепча молитву, и в глазах его появилось набожное выражение. Почему-то собачье выражение на его лице стало явственнее. Потом он вошел в темное отверстие стены.
– Прошу вас, ваше величество, последовать за мною, – сказал он негромко.
Он имел вид заговорщика, идущего на опасное и преступное предприятие. Голос его звучал глухо и казался вздрагивающим. Ортруда вошла в дверь. За нею Астольф. Нерита пропустил их вперед, прижавшись к стене, и опять задвинул дверь. Сказал:
– Ваше величество, извольте обратить внимание.
Поднес фонарь близко к стене, – и Ортруда увидела, что на оборотной стороне двери повторяется та же сеть восьми алфавитов. С обеих сторон у этой сети виднелись на высоте среднего человеческого роста две красные руки. Их пальцы указывали на ту линию, где было сложено имя Араминта. Это было как напоминание о возможности всегда вернуться. Но все-таки Ортруде было жутко. Такое впечатление, как будто она отрезана от всего мира.
Нерита шел впереди, освещая дорогу. Он показывал Астольфу и Ортруде все неровности и особенности пути.
Темный и узкий ход часто прерывался потайными дверьми, крутыми поворотами, лестницами вниз, а иногда и наверх. Множеством тайных дверей весь ход разделялся на ряд отдельных, замкнутых камер. Если бы в случае бегства преследователям и удалось открыть тайную дверь в королевском кабинете, то потом им пришлось бы одолеть еще не одну дверь. Притом же некоторые из отсеков потайного хода оканчивались тупиками, а двери из них, незаметные для того, кто не знал их хитрых примет, скрывались где-нибудь в боковых стенах.
Шли долго в темном коридоре, едва озаряемом слабым огоньком ручного фонаря. Астольф с трепетным вниманием следил за всеми движениями отца. Волнение его было очень заметно. Отец порою подбадривал его короткими фразами. Ортруда шла за ними, ощущая в себе внезапно воскресшую душу венчанной изгнанницы. Она с трудом подавляла в себе суеверный страх. Голова ее томно кружилась. Зыбкий мрак двигался перед ее глазами, и в нем едва различались диковинные предметы подземного мира. Иногда зачем-то железные кольца у стен и ржавые цепи.
Весь этот путь был страшен, как сошествие в ад. Ад безумный, созданный свирепыми людьми. Все здесь казалось странным, чужим, совершенно иным, чем наверху, и в то же время страшно близким и родным. Казалось, что тени давно отживших витают в этом месте, и воспоминания об ужасах чудовищного бытия и о беспощадных смертях неизгладимы в их замогильной, неподвижной памяти.
Но над дикими смятениями тоски и суеверного страха в душе Ортруды ликовала буйная радость – обетование иной жизни, не той скучной, которою живем все мы день за днем. Иной жизни, творимой по воле. Жизни, преображающей чертоги пыток в чертоги таинственных, сладостных утех.
Открылась еще одна дверь, – и перед глазами Ортруды возник грот, полутемный, высокий. На дне его – большой бассейн недвижной воды. Над гротом – высокие своды, едва освещенные каким-то непонятно откуда пробивающимся светом. В бассейне, недалеко от берега, стояла небольшая паровая яхта. Ее неподвижный очерк, смутно отраженный в воде, был странен в этом замкнутом гроте.
– А эта яхта? – спросила Ортруда. – Ведь здесь должны быть капитан и матросы?
– Они живут близко, но не здесь, – отвечал гофмаршал. – Люди, которые привели сюда эту яхту и которые на ней служат, еще не знают ее назначения. Но на преданность их можно положиться.
И еще открылась высокая дверь, – хлынули потоки дневного света. И это было как радостный исход из темного бытия. Солнце дневного простора казалось иным солнцем, и море голубело, как река, омывающая берега земного рая.
Ортруде хотелось выйти на берег, – но Нерита поспешил закрыть дверь.
Возвратились из подземелья тем же путем. Но теперь уже Астольф шел впереди, – он хорошо запомнил дорогу. Притом же отец еще дома заблаговременно рассказал ему все, что можно было сказать о подземном ходе не на месте и без плана.
Весь этот день Ортруда была странно взволнована. Глубинные впечатления рождали в ней страстные мечтания. Ей хотелось уйти опять под эти древние своды, но уже одной, и одежды сбросить, и, в смутной воде подземелья отражая радостно нагое тело, плясать и петь, и в легкой пляске молиться светозарному Духу. Все, что приходилось Ортруде в этот день делать и говорить, казалось ей скучным, ненужным, и люди напрасными, и предметы странными, – и люди, и слова, и предметы раздражали ее.
Астольф же весь этот день был полон гордыми мечтами. Ходил как ошалелый.
Глава сорок третья
В этот день Ортруда обедала у королевы Клары вместе с принцем Танкредом. Были приглашены еще только человек пять из наиболее близких ко двору.
Ортруде было скучно. Она уже давно не любила бывать с матерью, хотя королева Клара была с нею постоянно очень нежна. Давно уже Ортруда тяготилась тем лицемерным, сдержанным тоном, который господствовал в доме королевы Клары. А сегодня блестящие нарядности и легкозвучные перезвоны речей и серебра сервизов так больно противоречили глубинным впечатлениям Ортруды.
А вот принцу Танкреду, так тому очень нравились эти каждую неделю бывавшие у вдовствующей королевы полупарадные, полусемейные обеды. У принца Танкреда были свои основательные причины дорожить дружбою старой королевы. Нередко он перехватывал у нее денег. И потому он был с нею всегда почтительно нежен, а иногда просто ласков, с вкрадчивыми манерами избалованного сына. Уж кто-кто, а принц-то Танкред умел очаровывать женщин, и молодых, и старых.
Дружба Клары и Танкреда казалась иногда похожею на флирт. И странно, это не слишком противоречило внешней чопорности и холодности королевы Клары. Эта их дружба особенно усилилась в последние месяцы, когда принц Танкред стал так увлекаться колониальными планами. В замышленных им темных делах хитрая королева Клара могла использовать широко свою склонность к интригам и при помощи своих больших богатств и обширных связей могла достигнуть большого влияния. Потому-то и в разговорах с Ортрудою Клара усердно поддерживала планы принца Танкреда.
За королевским столом были еще кардинал Фернандо Валенцуела-Пуельма, герцог Мануель Кабрера-и-Канто, Теобальд Нерита с женою и Афра.
Какое счастие для нас, людей, что мы так мало знаем!
Не знала королева Ортруда, что этот стройный, выхоленный, изящно одетый старик, герцог Мануель Кабрера, с длинною остроконечною седою бородкою, с изысканными движениями, с томными глазами все еще не унывающего волокиты, уже давно стоит во главе аристократического заговора, который имеет целью свергнуть Ортруду и возвести на престол принца Танкреда. И не знала она, что кардинал Валенцуела, тучный, хитрый, честолюбивый, жестокий старик с мягкими кошачьими движениями, с маленькими, серо-поблескивающими глазками, является душою и вдохновителем этих замыслов.
Она безмятежно приняла его благословение, благосклонно улыбнулась герцогу, когда он целовал ее руку, и без всякого горького чувства, хотя и без былого молитвенного настроения, склонив голову, выслушала прочтенную вполголоса и очень быстро кардиналом краткую предобеденную молитву. Но чужие взоры за спиною сегодня странно беспокоили ее. И она досадовала про себя на ненужную парадность обеда.
За креслами королев и Танкреда стояли зачем-то, ничего не делая, королевские в белых одеждах пажи, – граф Джиованни Канто, пятнадцатилетний сын герцога Кабрера, за креслом королевы Клары, Астольф Нерита за Ортрудою и брат Афры, Бартоломео Монигетти, за принцем Танкредом. Они стояли, вытянувшись, и под конец обеда мускулы их стройных ног заметно дрожали от усталости, – но им нравилась их почетная служба, и на лицах их отражалась надменная гордость. Потом они будут хвастаться перед своими школьными товарищами этою высокою честью и пересказывать, что запомнили из застольной беседы, и мальчишки будут им завидовать.
За обедом разговор был сначала спокойно-весел. Вероника Нерита рассказала несколько городских новостей. Потом королева Клара помогла Танкреду завести речь опять о своем. Она вспомнила о несчастии, случившемся на днях в одном из иностранных флотов. Вспомнила потому, что сегодня пришли ответные, очень любезные телеграммы на выражения соболезнования.
Герцог-Кабрера сказал:
– Итак, наш Ignis оказался опять прав, – подводные лодки вовсе не так страшны для эскадренных броненосцев, как это многие легковерные люди думали. В своей последней статье, так интересно, так красноречиво написанной, Ignis доказывает это неопровержимо, и надо иметь слишком предвзятые мнения, чтобы не согласиться с выводами этого превосходного писателя, который, к сожалению, упорно скрывает свое настоящее имя.
Принц Танкред делал вид, что не принимает на свой счет похвал, – но лицо его, слегка покрасневшее, выдавало радость услышанной лести. Всем при дворе было известно, что принц Танкред помещает иногда в военных журналах статьи, подписываясь этим псевдонимом. И все притворялись, что не знают этого. Это давало легкую возможность льстить принцу-супругу неумеренно, но все-таки прилично и с видом независимого суждения.
Танкред спросил:
– Вы, дорогой герцог, согласны с его основными положениями?
С легкою улыбкою на тонких губах Мануель Кабрера отвечал томным голосом, точно это было признание в любви:
– Островное государство, не теряй времени, строй эскадру за эскадрою, приобретай золотом или железом колонию за колонией, и ты скоро станешь великою империею. О, ваше высочество, эти золотые слова стали моим политическим credo.
Афра сказала безразлично-любезным тоном, обращаясь к герцогу:
– Броненосцы очень дороги, герцог.
С очень любезною улыбкою герцог отвечал ей спокойно и уверенно:
– Денег в Европе много, милая госпожа Афра.
– Платить проценты по долгам очень трудно, – сказала Афра.
– Колонии зато дадут хороший доход, – возразил Мануель Кабрера.
Жадный авантюрист самоуверен.
Кардинал сказал с вкрадчивою мягкостью:
– Колонии в землях неверных открывают святой церкви Христовой новое и благодарное поприще для пропаганды.
И вот заговорили-таки об африканских колониях. Положительно, эти разговоры стали для Ортруды как кошмар неотвязный. Уже у изобретательного Танкреда готов был новый план: основать гавань в Африке, захватить затем как можно больше земель во внутренних областях черного материка, переселить туда возможно больше испанцев и португальцев из Нового Света, не пренебрегая ни метисами, ни мулатами, и таким образом создать прочное ядро для основания Латинской империи.
Афра заметила:
– А вот евреи почему-то в Уганду не поехали. Пожалуй, и испанцы не захотят. Может быть, даже и метисы с мулатами откажутся.
Королева Клара смотрела на Афру гневными глазами. Ортруда вмешалась в разговор.
– Боюсь, – сказала она, – что наши газеты будут очень сильно критиковать все эти планы. Да и заграничная пресса.
– Ах, эти газеты! – воскликнула королева Клара с пренебрежительным выражением. – Большинству из них можно заплатить, – нашим подешевле, заграничным немного подороже, – а неподкупные газеты, к счастью, не влиятельны ни у нас, ни за границею.
– А что скажет парламент? – спросила Ортруда.
– Об этом пусть позаботится господин Лорена, – сказала Клара. – Он ловкий.
Принц Танкред захотел по своей привычке щегольнуть знанием Востока. Он сказал:
– Все эти парламентские дебаты, о, чего они стоят! В России я слышал такую пословицу: один ум – хорошо, два ума – лучше. Это, пожалуй, несколько пикантно для полуварварской страны, где ум никогда не был в большом почете. Но дело в том, что относительно любого парламента в мире я предпочел бы говорить так: один ум – еще небольшая беда, два ума – это уже опасно.
Кардинал, смеясь несколько громче, чем бы следовало, двигал под столом руки, словно аплодируя, и все его тучное тело тяжело колыхалось. Остальные одобрительно улыбались. Танкред говорил, усмехаясь:
– Я это сказал там, в России.
Кардинал сказал:
– Господь вверил государям управление народами и своею праведною десницею вложил в их руки государственный меч, карающий и грозный.
– Кто-то из государей старого времени сказал, – заговорила Афра, – что кровь убитого врага хорошо пахнет.
На краткое мгновение глаза ее стали мрачны и с угрозою остановились на принце Танкреде. Или это так только показалось Танкреду? Вот уже снова у нее безразлично-любезные глаза, и она ни на кого в особенности не смотрит.
Королева Клара подумала, что замечания Афры бывают иногда очень бестактны. Как жаль, что благосклонность Ортруды к этой плохо воспитанной девочке так велика! А не приглашать Афру неудобно, – королева Клара была очень расчетлива и искусна в деле поддержания хороших отношений и потому не могла не оказывать внимания той, кого так любит королева, ее дочь. Но все-таки Клара решила призвать к себе Афру под каким-нибудь предлогом и сделать ей легкое внушение.
Танкред улыбнулся и сказал:
– В Испании и в России очень любят говорить пословицами. Должно быть, такой способ разговора соответствует низкому культурному уровню этих отсталых стран. В России я записал много пословиц. Вот я припоминаю сейчас две из них, которые, мне кажется, подходят к предмету нашего разговора. Одна говорит: кто любит женщину, тот ее бьет. Другая: люблю тебя, как свою душу, и трясу тебя, как ветку каштанового дерева.
Ортруда воскликнула с болезненным выражением лица:
– О, Россия! Не говори мне об этой ужасной стране. Я понимаю страшные сказки и легенды, но не имею вкуса к разговорам о страшной действительности, о кошмарах жизни.
Танкред, смеясь, сказал:
– Милая Ортруда, хорошо, что тебя не слышит русский посланник.
– О, – возразила Ортруда, – я, правда, не так много видела русских, как ты, милый Танкред, но из тех немногих, кого я встречала, ни один не хвалил своей страны. Кажется, никто из них не любит родины и не уважает своей национальности.
– Это у них внешнее, – сказал Танкред, – в этой полудикой стране есть много горячих патриотов. Правда, патриотизм выражается у них несколько странно, иногда грубо и жестоко, иногда смешно. Их женщины, например, любят повторять пословицу: на врага брошу все мои шляпки.
А потом разговор перешел на ту же тему, так тяжелую для Ортруды. Но Ортруда уже не возражала больше. Ей было бы печально прямо сказать Танкреду, что она никогда не одобрит затеянных им рискованных предприятий.
Цветы на столе перед нею пахли слишком багряно и пышно. Серый на яркой лазури дымок вулкана припоминался ей, и поблекшее, на портрете лицо белого короля, и все это наводило на нее истому и грусть.
Глава сорок четвертая
Вечером у королевы Клары был большой бал.
Как всегда в таких случаях, приглашенные собрались заранее, до часа, назначенного для выхода королев. Во внутренние покои, где отдыхала после обеда Ортруда, порою слабо доносился далекий, легкий гул голосов и шагов, неприятно раздражая Ортруду. Из открытых окон влекся шипящий звук от непрерывно подъезжавших экипажей.
Как хорошо там, в подземелье, где тьма и мечта, где только редкие капли падают с высокого свода в воду. Ах, зачем же эта жемчужная диадема! И к чему бриллианты и сапфиры надменной звезды!
А там, за торжественно высокими дверьми, ликовало светлое, многоогненное, мраморно-белое, драгоценными камнями переливно блестящее, шуршащее атласами и шелками тихое ожидание в многолюдных залах. Настроение праздничное и радостное многоцветною чешуею наряжало скользящих и ползущих змей коварства и расчета.
В празднично нарядной толпе виднелись фиолетовые и черные сутаны епископов и прелатов. Блестящие группы придворной знати сверкали обильным золотым шитьем на мундирах. Пестрело разнообразие цветных форменных одежд на генералах и офицерах. Зеленый, оранжевый, красный, голубой, переливались цвета генеральских лент, сверкали осколками ярких радуг драгоценные камни их звезд, блестело золото, и эмаль белела на орденских крестиках. Было видно очень много морских офицеров. Государство Соединенных Островов имело больше адмиралов, чем боевых кораблей. Большинство этих господ всю свою карьеру сделали на суше. Это не мешало им быть осыпанными орденами очень щедро. В первые годы своего правления королева Ортруда пыталась сокращать списки награждаемых. Но этим было обижено так много почтенных, хотя и ничтожных самолюбий, что пришлось от этого отказаться, – и теперь уже Ортруда молча подписывала декреты о пожалованиях.
И придворные, и городские дамы, и девицы были в народной одежде, опять введенной королевою Ортрудою при дворе, – белое платье вроде туники, белый с зеленым головной убор, сандалии с белыми лентами.
Чернели фраки членов Палаты депутатов. Этих господ было много, из разных партий, кроме социалистов. Впрочем, приглашения посылались и им. Когда несколько лет тому назад, в регентство королевы Клары, одному из депутатов крайне левой после его резкой антидинастической речи в парламенте не было послано обычного приглашения на придворное торжество, то это вызвало и запрос в Палате, и дерзкие речи на митингах, и колкие статьи в газетах, не только социалистических, но и радикальных. После того по-прежнему стали приглашать всех.
Одежды членов дипломатического корпуса были разнообразны: только немногие были в черных фраках, большинство же в шитых золотом мундирах разных покроев и цветов. Было тут и несколько крупных финансистов, которые выделялись из элегантной светской толпы напряженною самоуверенностью немного оторопелых лиц и преувеличенною развязностью движений.