– Из тетрадки можно? – крикнул он оттуда.
– Да все равно, – весело откликнулась Людмила, – хоть из книжки рвите, из латинской грамматики, – мне не жалко.
Саша засмеялся и крикнул:
– Нет, уж я лучше из тетрадки.
Он отыскал чистую тетрадь, вырвал средний лист и хотел бежать в гостиную, но уже Людмила стояла на пороге.
– К тебе, хозяин, можно? – спросила она шаловливо.
– Пожалуйста, очень рад! – весело крикнул Саша.
Людмила села к его столу, свернула из бумаги воронку и с деловито-озабоченным лицом принялась переливать духи из флакона в распылитель. Бумажная воронка внизу и сбоку, где текла струя, промокла и потемнела. Благовонная жидкость застаивалась в воронке и стекала вниз медленно. Повеяло теплое, сладкое благоухание от розы, смешанное с резким спиртным запахом.
Людмила вылила в распылитель половину духов из флакона и сказала:
– Ну, вот и довольно.
И принялась завинчивать распылитель. Потом скомкала влажную бумажку и потерла ее между ладонями.
– Понюхай, – сказала она Саше и поднесла к его лицу ладонь.
Саша нагнулся, призакрыл глаза и понюхал. Людмила засмеялась, легонько хлопнула его ладонью по губам и удержала руку на его рте. Саша зарделся и поцеловал ее теплую, благоухающую ладонь нежным прикосновением дрогнувших губ. Людмила вздохнула, разнеженное выражение пробежало по ее миловидному лицу и опять заменилось привычным выражением счастливой веселости. Она сказала:
– Ну, теперь только держись, как я тебя опрыскаю!
И сжала гуттаперчевый шарик. Благовонная пыль брызнула, дробясь и расширяясь в воздухе, на Сашину блузу. Саша смеялся и повертывался послушно, когда Людмила его подталкивала.
– Хорошо пахнет, а? – спросила она.
– Очень мило, – весело ответил Саша. – А как они называются?
– Вот еще, младенец! Прочти на флаконе и узнаешь, – поддразнивающим голосом сказала сна.
Саша прочел и сказал:
– То-то розовым маслицем попахивает.
– Маслицем! – укоризненно сказала Людмила и легонько хлопнула Сашу по спине.
Саша засмеялся, взвизгивая и высовывая свернутый трубочкою кончик языка. Людмила встала и перебирала Сашины учебники да тетрадки.
– Можно посмотреть? – спросила она.
– Сделайте одолжение, – сказал Саша.
– Где же тут твои единицы да нули, показывай.
– У меня таких прелестей не бывало пока, – возразил Саша обидчиво.
– Ну, это ты врешь, – решительно сказала Людмила, – уж у вас положение такое – колы получать. Припрятал, поди.
Саша молча улыбался.
– Латынь да греки, – сказала Людмила, – то-то они вам надоели.
– Нет, что же, – отвечал Саша, но видно было, что уже один разговор об учебниках наводит на него привычную скуку. – Скучновато зубрить, – признался он, – да ничего, у меня память хорошая. Вот только задачи решать – это я люблю.
– Приходи ко мне завтра после обеда, – сказала Людмила.
– Благодарю вас, приду, – краснея, сказал Саша.
Ему стало приятно, что Людмила пригласила его.
Людмила спрашивала:
– Знаешь, где я живу? Придешь?
– Знаю. Ладно, приду, – радостно говорил Саша.
– Да непременно приходи, – повторила Людмила строго – ждать буду, слышишь!
– А коли уроков много будет? – сказал Саша, больше из добросовестности, чем на самом деле думая из-за уроков не притти.
– Ну вот, пустяки, все же приходи, – настаивала Людмила, – авось, на кол не посадят.
– А зачем? – посмеиваясь, спросил Саша.
– Да уж так надо. Приходи, кое-что тебе скажу, кое-что покажу, – говорила Людмила, подпрыгивая и напевая, подергивая юбочку, отставляя розовые пальчики, – приходи, миленький, серебряный, позолоченный.
Саша засмеялся.
– А вы сегодня скажите, – попросил он.
– Сегодня нельзя. Да и как сказать тебе сегодня? Ты завтра тогда и не придешь, скажешь: незачем.
– Ну, ладно, приду непременно, если пустят.
– Вот еще, конечно, пустят! Нешто вас на цепочке держат.
Прощаясь, Людмила поцеловала Сашу в лоб и подняла руку к Сашиным губам, – пришлось поцеловать. И Саше приятно было еще раз поцеловать белую, нежную руку, – и словно стыдно. Как не покраснеть! А Людмила, уходя, улыбалась лукаво да нежно. И несколько раз обернулась.
"Какая она милая!" – думал Саша.
Остался один.
"Как она скоро ушла! – думал он. – Вдруг собралась и не дала опомниться, и уже нет ее. Побыла бы еще хоть немного!" – думал Саша, и ему стало стыдно, как это он забыл вызваться проводить ее.
"Пройтись бы немного еще с нею! – мечтал Саша. – Разве догнать? Далеко ли она ушла? Побежать скорее, догонишь живо".
"Смеяться, пожалуй, будет? – думал Саша. – А может быть, еще помешаешь ей".
Так и не решился бежать за нею. Стало как-то скучно да неловко. На губах еще нежное ощущение от поцелуя замирало, и на лбу горел ее поцелуй.
"Как она нежно целует! – мечтательно вспоминал Саша. – Точно милая сестрица".
Сашины щеки горели. Сладостно было и стыдно. Неясные мечты рождались.
"Если бы она была сестрою! – разнеженно мечтал Саша, – и можно было бы притти к ней, обнять, сказать ласковое слово. Звать ее: Людмилочка, миленькая! Или еще каким-нибудь, совсем особенным именем, – Буба или Стрекоза. И чтоб она откликалась. То-то радость была бы".
"Но вот, – печально думал Саша, – она чужая; милая, но чужая. Пришла и ушла, и уже обо мне, поди, и не думает. Только оставила сладкое благоухание сиренью да розою и ощущение от двух нежных поцелуев, – и неясное волнение в душе, рождающее сладкую мечту, как волна Афродиту".
Скоро вернулась Коковкина.
– Фу ты, как пахнет сильно! – сказала она.
Саша покраснел.
– Была Людмилочка, – сказал он, – да вас не застала, посидела, меня надушила и ушла.
– Нежности какие! – с удивлением сказала старуха, – уж и Людмилочка.
Саша засмеялся смущенно и убежал к себе. А Коковкина думала, что уж очень они, сестрицы Рутиловы, веселые да ласковые девицы, – и старого, и малого своею ласкою прельстят.
На другой день с утра Саше весело было думать, что его пригласили. Дома он с нетерпением ждал обеда. После обеда, весь красный ог смущения, попросил у Коковкиной позволения уйти до семи часов к Рутиловым. Коковкина удивилась, но отпустила. Саша побежал веселый, тщательно причесавшись и даже припомадившись. Он радовался и слегка волновался, как пред чем-то и значительным, и милым. И ему приятно было думать, что вот он придет, поцелует Людмилину руку и она его поцелует в лоб, – и потом, когда он будет уходить, опять такие же поцелуи. Сладостно мечталась ему Людмилина белая, нежная рука.
Сашу встретили еще в передней все три сестры. Они же любили сидеть у окна, глядючи на улицу, а потому завидели его издали. Веселые, нарядные, звонко-щебечущие, окружили они его буйною вьюгою веселья, – и ему сразу стало приятно и легко с ними.
– Вот он, молодой таинственный человек! – радостно воскликнула Людмила.
Саша поцеловал ей руку и сделал это ловко и с большим удовольствием. Поцеловал уж заодно руки и Дарье с Валериею, – нельзя же их обойти, – и нашел, что это тоже весьма приятно. Тем более, что они все три поцеловали его в щеку: Дарья звонко, но равнодушно, как доску, Валерия нежно, опустила глаза, – лукавые глазки, – легонько хихикнула и тихонько прикоснулась легкими, радостными губами, – как нежный цвет яблони, благоуханный, упал на щеку, – а Людмила чмокнула радостно, весело и крепко.
– Это – мой гость, – решительно объявила она, взяла Сашу за плечи и повела к себе.
Дарья сейчас же и рассердилась.
– А твой, так и целуйся с ним! – сердито крикнула она. – Нашла сокровище! Никто не отнимет.
Валерия ничего не сказала, только усмехнулась, – очень любопытно с мальчишкою разговаривать! Что он понимает?
В Людмилиной горнице было просторно, весело и светло от двух больших окон в сад, слегка призадернутых легким, желтоватым тюлем. Пахло сладко. Все вещи стояли нарядные и светлые. Стулья и кресла были обиты золотисто-желтою тканью с белым, едва различаемым узором. Виднелись разнообразные скляночки с духами, с душистыми водами, баночки, коробочки, веера и несколько русских и французских книжек.
– А я тебя сегодня ночью во сне видела, – хохоча, рассказывала Людмила, – ты будто бы у городского моста плавал, а я на мосту сидела и тебя на удочку выудила.
– И в баночку положили? – смешливо спросил Саша.
– Зачем в баночку?
– А куда же?
– Куда? Нарвала за уши, да назад в речку кинула.
И Людмила звонко и долго хохотала.
– Ишь вы какая! – сказал Саша. – А что вы мне сегодня хотели сказать?
Людмила смеялась и не отвечала.
– Обманули, видно, – догадался Саша. – А еще обещали показать что-то, – укоризненно сказал он.
– Я тебе покажу! хочешь есть? – спросила Людмила.
– Я обедал, – сказал Саша. – Экая вы обманщица!
– Нужно очень мне тебя обманывать. Да никак от тебя помадой разит? – вдруг спросила Людмила. Саша покраснел.
– Терпеть не могу помады! – досадливо говорила Людмила. – Барышня помаженная!
Она повела рукою по его волосам, замаслила руку и хлопнула его ладонью по щеке.
– Пожалуйста, не смей помадиться! – сказала она.
Саша смутился.
– Ну, ладно, не буду, – сказал он. – Строгости какие! Душитесь же вы духами!
– То духи, а то помада, глупый! нашел сравнить, – убеждающим голосом сказала Людмила. – Я никогда не помажусь. Зачем волосы склеивать! Духи совсем не то. Дай-ка я тебя надушу. Желаешь? Сиренькой надушу, – желаешь?
– Желаю, – сказал Саша, улыбаясь. Ему приятно было думать, что он принесет домой аромат и опять удивит Коковкину.
– Кто желает? – переспросила Людмила, взяла в руки скляночку с серингою и вопросительно и лукаво смотрела на Сашу.
– Я желаю, – повторил Саша.
– Ты же лаешь? лаешь? вот как! лаешь! – весело дразнилась Людмила.
Саша и Людмила весело хохотали.
– Уж не боишься, что задушу? – спросила Людмила: – помнишь, как вчера струсил?
– И ничего не струсил, – вспыхнув, горячо отвечал Саша.
Людмила, посмеиваясь и дразня мальчика, принялась душить его серингою. Саша поблагодарил и опять поцеловал ей руку.
– И пожалуйста, остригись! – строго сказала Людмила, – что хорошего локоны носить, лошадей прическою пугать.
– Ну, ладно, остригусь, – согласился Саша, – ужасные строгости! У меня еще коротенькие волосы, в полдюйма, еще инспектор ничего мне о волосах не говорил.
– Я люблю остриженных молодых людей, заметь это, – важно сказала Людмила и погрозила ему пальцем. – И я тебе не инспектор, меня надо слушаться.
С тех пор Людмила повадилась все чаще ходить к Коковкиной, для Саши. Она старалась, особенно вначале, приходить, когда Коковкина не бывала дома. Иногда пускалась даже на хитрости, выманивала старуху из дому. Дарья сказала ей однажды:
– Эх, ты, трусиха! Старухи боишься. А ты при ней приди, да его и уведи, – погулять.
Людмила послушалась, – и уже стала приходить когда попало. Если заставала Коковкину дома, то, посидев с нею недолго, уводила Сашу погулять, но при этом задерживала его только на короткое время.
Людмила и Саша быстро подружились нежною, но беспокойною дружбою. Сама того не замечая, уже Людмила будила в Саше преждевременные, пока еще неясные, стремления да желания. Саша часто целовал Людмилины руки, – тонкие, гибкие пясти, покрытые нежною, упругою кожею, – сквозь ее желтовато-розовую ткань просвечивали извилистые синие жилки. И выше – длинные, стройные – до самого локтя легко было целовать, отодвигая широкие рукава.
Саша иногда скрывал от Коковкиной, что приходила Людмила. Не солжет, только промолчит. Да и как же солгать, – могла же сказать и служанка. И молчать-то о Людмилиных посещениях не легко было Саше: Людмилин смех так и реял в ушах. Хотелось поговорить о ней. А сказать – неловко с чего-то.
Саша быстро подружился и с другими сестрами. Всем им целовал руки и даже скоро стал девиц называть Дашенька, Людмилочка да Валерочка.
XVII
Людмила, встретив Сашу днем на улице, сказала ему:
– Завтра у директорши старшая дочка именинница, – твоя старушка пойдет?
– Не знаю, – сказал Саша.
И даже радостная надежда шевельнулась в его душе, и даже не столько надежда, сколько желание: Коковкина уйдет, а Людмила как раз в это время придет и побудет с ним. Вечером он напомнил Коковкиной о завтрашних именинах.
– Чуть не забыла, – сказала Коковкина. – Схожу. Девушка-то она такая милая.
И впрямь, когда Саша вернулся из гимназии, Коковкина ушла к Хрипачам. Сашу радовала мысль, что на этот раз он помог удалить Коковкину из дому. Уже он был уверен, что Людмила найдет время притти.
Так и сталось, – Людмила пришла. Она поцеловала Сашу в щеку, дала ему поцеловать руку и весело засмеялась, а он зарделся. От Людмилиных одежд веял аромат влажный, сладкий, цветочный, – розирис, плотский и сладострастный ирис, растворенный в сладкомечтающих розах. Людмила принесла узенькую коробку в тонкой бумаге, сквозь которую просвечивал желтоватый рисунок. Села, положила коробку к себе на колени и лукаво поглядела на Сашу.
– Финики любишь? – спросила она.
– Уважаю, – сказал Саша со смешливою гримасою.
– Ну, вот я тебя и угощу, – важно сказала Людмила.
Она развязала коробку и сказала:
– Ешь!
Сама вынимала из коробки по ягодке, вкладывала их Саше в рот и после каждой заставляла целовать ей руку. Саша сказал:
– Да у меня губы стали сладкие!
– Что за беда, что сладкие, целуй себе на здоровье, – весело ответила Людмила, – я не обижусь.
– Уж лучше же я вам сразу отцелую, – сказал Саша смеючись. И потянулся было сам за ягодою.
– Обманешь, обманешь! – закричала Людмила, проворно захлопнула коробку и ударила Сашу по пальцам.
– Ну, вот еще, я – честный, уж я-то не обману, – уверял Саша.
– Нет, нет, не поверю, – твердила Людмила.
– Ну, хотите, вперед отцелую? – предложил Саша.
– Вот это похоже на дело, – радостно сказала Людмила, – целуй.
Она протянула Саше руку. Саша взял ее тонкие, длинные пальцы, поцеловал один раз и спросил с лукавою усмешкою, не выпуская ее руки:
– А вы не обманете, Людмилочка?
– А нешто я не честная! – весело ответила Людмила, – небось, не обману, целуй без сомнения.
Саша склонился над ее рукою и стал быстро целовать ее; ровно покрывал руку поцелуями и звучно чмокал широко раскрываемыми губами, и ему было приятно, что так много можно нацеловать. Людмила внимательно считала поцелуи. Насчитала десять и сказала:
– Тебе неловко стоя-то на ногах, нагибаться надо.
– Ну, так я удобнее устроюсь, – сказал Саша.
Стал на колени и с усердием продолжал целовать.
Саша любил поесть. Ему нравилось, что Людмила угощает его сладким. За это он еще нежнее любил ее.
Людмила обрызгала Сашу приторно-пахучими духами. И удивил Сашу их запах, сладкий, но странный, кружащий, туманно-светлый, как золотящаяся ранняя, но грешная заря за белою мглою. Саша сказал:
– Какие духи странные!
– А ты на руку попробуй, – посоветовала Людмила.
И дала ему четырехугольную с округленными ребрами некрасивую баночку. Саша поглядел на свет, – ярко-желтая, веселая жидкость. Крупный, пестрый ярлык, французская надпись, – цикламен от Пивера. Саша взялся за плоскую стеклянную пробку, вытащил ее, понюхал духи. Потом сделал так, как любила делать Людмила: ладонь наложил на горлышко флакона, быстро его опрокинул и опять повернул на дно, растер на ладони пролившиеся капли цикламена и внимательно понюхал ладонь, – спирт улетучился, остался чистый аромат. Людмила смотрела на него с волнующим ее ожиданием. Саша нерешительно сказал:
– Клопом засахаренным пахнет немножко.
– Ну, ну, не ври, пожалуйста, – досадливо сказала Людмила.
Она также взяла духов на руку и понюхала. Саша повторил:
– Правда, клопом.
Людмила вдруг вспыхнула, да так, что слезинки блеснули на глазах, ударила Сашу по щеке и крикнула:
– Ах, ты, злой мальчишка! вот тебе за клопа!
– Здорово ляснула! – сказал Саша, засмеялся и поцеловал Людмилину руку.
– Что же вы так сердитесь, голубушка Людмилочка! Ну, чем же по-вашему он пахнет?
Он не рассердился на удар, – совсем был очарован Людмилою.
– Чем? – спросила Людмила и схватила Сашино ухо, – а вот чем, я тебе сейчас скажу, только ухо надеру сначала.
– Ой, ой, ой, Людмилочка, миленькая, не буду! – морщась от боли и сгибаясь, говорил Саша.
Людмила выпустила покрасневшее ухо, нежно привлекла Сашу к себе, посадила его на колени и сказала:
– Слушай: три духа живут в цикламене, – сладкою амброзиею пахнет бедный цветок, – это для рабочих пчел. Ведь ты знаешь, по-русски его дряквою зовут.
– Дряква, – смеючись, повторил Саша, – смешное имячко.
– Не смейся, пострел, – сказала Людмила, взяла его за другое ухо и продолжала: – сладкая амброзия, и над нею гудят пчелы, это – его радость. И еще он пахнет нежною ванилью, и уже это не для пчел, а для того, о ком мечтают, и это – его желание, – цветок и золотое солнце над ним. И третий его дух, он пахнет нежным, сладким телом, для того, кто любит, и это – его любовь, – бедный цветок и полдневный тяжелый зной. Пчела, солнце, зной, – понимаешь, мой светик?
Саша молча кивнул головою. Его смуглое лицо пылало и длинные темные ресницы трепетали. Людмила мечтательно глядела вдаль: раскрасневшаяся, и говорила:
– Он радует, нежный и солнечный цикламен, он влечет к желаниям, от которых сладко и стыдно, он волнует кровь. Понимаешь, мое солнышко, когда сладко, и радостно, и больно, и хочется плакать? Понимаешь? вот он какой.
Долгим поцелуем прильнула она к Сашиным губам.
Людмила задумчиво смотрела перед собою. Вдруг лукавая усмешка скользнула по ее губам. Она легонько оттолкнула Сашу и спросила:
– Ты розы любишь?
Саша вздохнул, открыл глаза, улыбнулся сладко и тихо шепнул:
– Люблю.
– Большие? – спросила Людмила.
– Да всякие, и большие, и маленькие, – бойко сказал Саша и встал с ее колен ловким мальчишеским движением.
– И розочки любишь? – нежно спросила Людмила, и звонкий ее голос вздрагивал от скрытого смеха.
– Люблю, – быстро ответил Саша.
Людмила захохотала и покраснела.
– Глупый, розочки любишь, да посечь некому, – воскликнула она. Оба хохотали и краснели.
Невинные по необходимости возбуждения составляли для Людмилы главную прелесть их связи. Они волновали, – и далеки были от грубых, отвратительных достижений.
Заспорили, кто сильнее. Людмила сказала:
– Ну, пусть ты сильнее, так что ж? Дело в ловкости.
– Я и ловкий, – хвастался Саша.
– Туда же, ловкий! – дразнящим голосом вскрикнула Людмила.
Долго еще спорили. Наконец Людмила предложила:
– Ну, давай бороться.
Саша засмеялся и задорно сказал:
– Где же вам справиться со мной!
Людмила принялась щекотать его.
– А, вы так! – с хохотом крикнул он, повернулся и обхватил ее вокруг стана.