Здесь когда-то стояла и кадка-дождейка; и куст подрезной был; латук, лакфиоль разводили; цвела центифолия; ныне же тополь рябою листвою шумит да склоняется липа прощепом - сучьистое, мшистое и заструпелое дерево; коли кору оторвешь, - запах прели; скамеечка: "Хаппих-Иппахен, Ипат" - на ней вырезано. Домик, -
- весь в отколуплинах, ржаво-оранжевый, одноэтажный, с известкой обтресканной, с выхватом, красный кирпич обнажающим, -
- нет, неказист этот дом, щегольнувший бы кремово-бледным веночком фронтона, кабы не огадила птица его; с журавлем, без синиц, - невозможное дело ремонт! Неперепрев тебе отслюнявит синиц этих, синих, - а Тителев - и не семьяк, и не скарбник: на книге без денег сидит, а какая-нибудь неприметная личность стоит под воротами, ждет, чтобы дворник, Акакий Икавшев, пошел на звонок.
Бледно-кремовый, очень высокий фундамент с нестертою рожей, Ипатом примазанной; надпись подтерли бы; видно, соседи-то - зубры; Психопержицкая, домовладелица; с ней - Гнидоедов, Егор.
Вышел дом в полтора этажа: с причердачным окном; крыша, серо-зеленого выцвета, ржавая, как кружевная, - труха; а синь дымная гонит свое перегонное облако на эту крышу: под ропотень капелек. Так же оранжевы: дворницкая, помещенье конюшенное средь бурьянов, уже деревянных (у Хаппих-Иппахена и у Зербадиной лошади были; у этого - нет лошадей); крытый дерном ледник - при сарае для дряни с приваленной тачкой, гнильцом, с корневищем: торчит в буераке.
А далее - флигель оранжевый, сдаденный Хаппих-Иппахенами Щелдачку, Родиону Ионычу, за Таганрог уезжавшему и привозившему груши да дули, - замоклый; и рябь расколуплин, как сыпь.
Дальше - встало лысастое место, откуда неслись сухоплясы пылей и откуда смотрели за город; на пригород, как перехвачен он балками, как, еле видная, искренью светит река, тут и скат буерачащий, сростени кустиков, вплоть до забора.
А наискось -
дом Непососько -
- торчит с Фелефокова.
Если же дальше идти, будет сверт и расперстный заборик: с подпором: крылечко - с пошатом, в репьях, выходящее в дворик, где бревна, раскольчатые, крепко рублены: в угол и в лапу; плеснеет фундамент; с протрухой стена,
где - протек на кофейной, оржавленной крыше; рудеет под
нею земля; и - веревка: на ней - платье репсовое.
Еще дальше - еще тебе будет заборик; себя повторяющий желтым столбом (через десять жердей), с начертанием, углем прописанным: "Голубоглазова - Лидия - не Листолапова, Лиза; недавно еще доцветали подсолнухи желтые там с георгиною синею; кладка березовых и бело-розовых, еще не сложенных дров, где молочного цвета коза забодалась с щенятами и где свинья походила на муху. Колодезек, но без воды, ехал набок года, принижаяся вышкою, как часовой, задремавший с ружьем и обнюханный кошкою. Из-за заборика приподнималась порой голова, чтобы бросить: в пространство соседского домика:
- Я те кулак-то приляпаю к морде; дугой согну спину; заставлю копать носом хрен: да еще - пришью к пятке нос; да еще - взбочь: впереверт, коловертом".
И - пряталась.
И - наступало молчание.
- "Пой, пустослов, - пой; кусаются и комары: до поры!.. Сам бью больно!"
И - пряталась.
Это Егор Гнидоедов, хозяин, с жильцами соседнего дома беседовал.
* * *
По вечерам здесь под лепет деревьев какое-то - "пл-пл-пл" - влеплено в ухо, как тление, -
- как оплевание, как оскорбление, -
- и как
удары дубины по пыли! И ветер, - как вырыв песков сизо-сивых. Какое здесь все - деревянное, дрянное, пересерелое и перепрелое: перераздряпано и расшарапано; серые смеси навесов всех колеров - перепелиных и пепельных, - пялятся в пыли и валятся в плевелы, как перепоицы, -
- сизые, сивы, вшивые, -
- валятся -
в дизентерии и тифы!
* * *
И - дом: цвета перца; и - дом: цвета персика; пепельны плевелы; клейкого берега красные глины, заречные песни; и встречные встрепеты ветра.
И домик Клеоклева -
- в пепельных плевелах, пепельно влепленный в пепельном воздухе!
Тителев
- Тителев, Тителев! - у Никанора Иваныча вырвется. - Этот не то, что другие: он - вывод загнет.
Его комната - строгая очень: здесь дерево - дикого цвета; сукно - сизо-серое: кресла, стола; на нем дикие, пятнами, папки; такого же дикого, сизого цвета процветы обой; задерябленный, карий ковер темно-синими каймами пол закрывает; и книжные полки; и - шторная штопань; колпак ремингтона; с пружиною сломанной, кожаный, старый диван; под него туфли втоптаны.
Наисветлейшее, передвигающееся пятно в дикосизом своем кабинетике, - Тителев.
С голубоватым отливом короткая курточка-спенсер, с износами: в зелень и в желчь; брюки - дымного цвета, а галстух, носки и подтяжки с блестящими пряжками - сиверко сини; малиновый, яркий жилет.
Тюбетейка, в которую лысину прячет, - зеленая, с золотцем. Желтая, жесткая очень его борода, как лопата; недавно ее отпустил; лицо - с правильным носом, с глазами, стреляющими из прищура, когда просекаемый черной морщиною лоб передрогами дернется; юркие юморы из-за ресницы; но в криво поджатом, сухом очень редко растиснутом, скрытом усищами рте, - оскорбленная горечь.
Все то выявляло в Терентии Титовиче человека загадочного.
Он, бывало, взяв трубку из желтых усов, - на окно: в буерачищи:
- Душемутительно это: смотрите…
- В глаза не глядят: износились; мещане материи щупают.
- Как им иначе, коли подтиральная тряпка - не юбка; штанина - дранина; как зеркало, локоть.
- И задница даже зеркальная: вся!
Перелуплен карниз; мостовая - колдобина; в воздухе - многоэтажные брани; двор - дребездень; пригород же - гниловище; в изроинах поле; фронт - фронда.
Россия!
И жители Дрикова или Жебривого уж не глядели друг другу в глаза.
- Зато фортку в Европу открыли в редакции "Русские Ведомости": это все - для Европы-де, в пику Атилле и гуннам; зеркальная задница - против немецких манишек!
Взглянув на Терентия Титовича, становилось понятным, что - штука, что птицу в лет бьет.
- Приусиливать надо себя!
Укрывает усищами сталь, а не рот; но пускает, как блошек, свои фигли-мигли; и делает вид, - что калина-малина.
При этом он скрыть не старается вовсе, что эта малина есть мигля, а вовсе не корень:
- Эге!
- Ну-те!
- Вылечи!
- Тут - операция: и - тяжелейшая…
Видно, готовился он оперировать что-то, без речи над всей безмозгляиной перетирал сухие ладошки: до остервенения.
Раз с инвалидом, на дворике он рассуждал:
- Лошадина! Поди, - десять немцев убил свои видом, а вышел глазами в оленя… Обратно Варшаву возьмешь?
- Из Москвы-то легко брать Аршаву; вот нам было близко, да - склизко; да - ух!..
- Ты, послушай, - не ухай, а пушкою бухай!
На что инвалид (глаза - ланьи, а с пуд - кулаковина):
- Чортову куклу, Распутина, мы - улалалакаем!.. Тителев:
- В плеточки плеть расплетаете: обуха ими не сломите; обух на обух; таран на таран.
И уж песенка слышалась:
"Дилим-булит пулемет:
Корпус на Москву идет".
Все, бывало, сидит; тарарыкает громко диванной пружиною, прилокотнувшись к столу.
Что-то вымыслив, выскочит.
Чем промышляет?
Скорее откусишь язык и скорей тебе нос оторвет, как от красного перца, чем промысел этот поймешь; доживает достаток, ухлопанный врозваль, - не в дом; в кошеле - не Ремонт; там накуксились кукиши; пляшет язык трепаком приговорочным; фертиком руки; словами, как пулей, садит: Убивает - без промаха: экономический, шахматный, или логический это вопрос; а Карл Маркс, Вернер Зомбарт со Штаммлером, с Мерингом (четыре тома) - томищами пыжатся с полок.
И сам Фейербах, уже листанный, - там.
Подменяет дебатами книжными он материальный вопрос о домовом ремонте, о том, сколько он ассигнаций тебе отслюнявит.
Коробкин
Бывало, сухие ладошки свои перетрет:
- Этот культ ощущенья под вывеской опыта, - мистика.
И бородою нестриженой - под потолок, где журавль, паутина, повешен; карман - без синиц.
Никанор же Иваныч ладонь - под пиджак.
- А по-вашему - чч-то есть материя? Весь в паутиночках: тоже - материя. Тителев снимет "материю" эту:
- Да вы не сигайте под угол: его баба-Агния не обмела.
- Сформулируйте-с!
Тителев в бороду смотрит, в лопату свою; ее цвет - фермамбуковый, желтый, ответит резоном:
- Немыслимо определить материальную сущность в понятиях, ибо понятия - ну-те - продукты вещей.
Никанор же Иваныч оспаривает:
- Это ж Кант говорит, - с тою разницей; чч-то: он считает понятием, точно таким же, причинность; материя, определимая эдак - идея.
Но Тителев спину подставил: блестит тюбетейка зеленая, золотцем; вдруг - впереверт: пальцы бросив за вырез жилета, схватясь за него, ими бьется:
- Материя? Это ж - понятие базиса экономического: с диалектикой спутали идеализм, сударь мой.
Указательным пальцем, как пулею, тычет:
- У вас - диалектика: где?
- Диалектика, - пляска превратностей смысла. И - в бороду:
- Пфф!
Но и Тителев - в бороду: с "пфф".
- Снова в Канта-с заехали: бросьте, - стоялая мысль; поп Берклей вас прямее.
Как мяч, языком отбивает слова: и смешно, и уютно, и - за душу дергает; фертиком руки:
- Ишь - вскипчивый; ну и скакало же, и - хорохор же: устроил мне вскоку… Опять, сударь мой, перегусты, - табачную нюхает синь, - тут развесили. Вдруг:
- Сядем в шахматы?
Или: рукою взмахнет - щелкануть; но - растиснутся пальцы; затиснется рот:
- Да, дела… А какие?
Стоит "Ундервуд"; раздается звонок; появляется в шарфе небесного цвета расклоченный дядя с огромной калошей, таращась очком, - Каракаллов, Корнилий Корнеевич: кооператор. Являлись. Какой-то Зеронский, иль - Брюков, Борис -
- иль
- Трекашкина-Щевлих,
- Мардарий Муфлончик,
- Бецович -
- иль -
- доктор Цецос; со статьей Химияклича.
И - перекуры растили.
Статистики, люди легальные, к интеллигенту и домовладельцу ходили; такие, провея укладом, становятся желчными от пересида и заболевания нерва глазного; держа Уховухова в дворниках, куксятся над сочинением Штирнера; это - от желчи.
Сюда ж - каждодневный заход Никанора Коробкина, брата профессора, севшего в дом сумасшедших; ужаснейший случай (в газетах писали о нем): покушение на ограбленье, бессмысленно-дикое, дико-жестокое, с выжигом глаза; грабитель был же полоумный.
Так - братец: все юркает, спорит, юлит, рассуждает о брате; занятен весьма: пиджачок - коротенек: с протерами, - серенький, реденький, рябенький; штаники в пятнах, в морщинах, с коленной заплатой: сам штопал; серявый, дырявый носок на ноге: лучше даже заметить, - над каменным ботиком, а не штиблетом-гигантом, в котором нога замурована прочно; пролысый, с клокастым ершом, и проседый, ерошит бородку: ерш, ежик - колючий, очкастый и вскидчивый.
Вскочит, встав взаверть, ногами восьмерку, легчайшую вывинтит, выпятив левую сторону груди и правой рукою заехавши за спину: с видом протеста:
- По-моему, брата, Ивана, - так чч-то, - из лечебницы брать: но - домой ли? Домой, обстановка такая, что… Яд для больного.
И ногу поставит на стул сапогом:
- Впрочем - непритязателен брат: брат, Иван! Мы, Коробкины, так сказать, без предрассудков…
Брыкнувши ногою (со стула) - пойдет писать: диагоналями: все-де полны предрассудками, - только не мы, не Коробкины: не брат, Иван.
Никанор был во многом, как брат, брат, Иван; только: вместо ершей тормошащихся - пролысь с хохлом: верно, годы да горе лысят человека.
Он был леворуким; и был левобоким; все левое вылезло: клетка грудная, плечо; и - вломилось все правое; шея не вшлепнута, как у Ивана, у брата; на ширококостном лице из-под лбины, как пуговка, - носик.
А впрочем - как брат; брат, Иван.
Те же фыки и брыки, - но едче и метче: стремительней, ежели брат -
- брат, Иван, -
- сгинет, все - грохочет, как гиппопотам; Никанор, хоть сигает, а - не зацепляется, напоминая морского конька, предающегося переюркам средь водных стихий: он, как рыба в воде, средь предметного мира, иль как… балерина: вприпрыжку живет.
Но и Тителев - тоже чудак: десять месяцев высидел в собственном домике наперекор Неперепреву; наискось сел Непососько.
Сидят - очень многие, но - в разных смыслах; кому это - задние мысли.
Кому - заключение.
Элеонорочка
Брат, Никанор, ежедневно являлся к Терентию Титычу.
Этот рассеянно встретит, бывало:
- Скачите себе: я-то - занят…
Фальцет "Ундервуд" дрежжит.
Или, - хлоп по спине его: к Элеоноре Леоновне, в голубоватое поле стены, где повешено зеркало с круглой каштановой рамой; стекло, туалетик облещивая, отражает гребеночки, белые щеточки, зеркальце в сереньком кружевце, густо осыпанном меленьким пятнышком, точно снежинкой; за серенькой ширмой, усеянной крапом, - постель.
А с постели, бывало, всклокочится дамочка: в желтом халатике, с крапом - и серым, и черным; на стриженой шапке каштановых мягких волос полосатая шапочка цвета каштанов, растертых на пепле; а чорт - не видать, потому что из ротика выфукнет дым перевивчатый: срослые брови увидишь из дыма; в вместо лица - сизоватое облачко в сиверкой комнате.
Слушаешь струйчатый голос:
- Ты, Тира?
- Леоночка, - я: с Никанором Иванычем; он там сигал: ты бы с ним!
- Извините, такая я спаха.
И ручкой покажет на старое, черное креслице в серых, как дым, перевивчатых кольцах.
Дивана же нет; лишь подушка зеленая брошена в сизые, синие крапы ковра; ковер - карий; усаживаясь на ковер, локоточком продавит подушку; калачиком ножки.
И юбочкой кроется.
- Ляжет с опущенной шторой: валяется день; после бродит себе неумытой зашлепой; а то проработает сутки, без отдыха, - Тителев скажет.
И после:
- Сигайте же с ней!.. И - бежит.
Никанор же Иванович вместо того, чтобы сесть, ногу бросив, подтяжку подтянет; и вдруг пролетев мимо пепельницы, мимо кресел, в прощелок, и не зацепившись никак, - к подоконнику, в чахлую пальму окурком:
- Вот пепельница!
- Не трудитесь, - так что: я и - так!
И воткнувши окурок, поправив подтяжку, обратно вьюркнет.
* * *
Никанора Ивановича поразила она с первой встречи же: выслушав что-то, без предупрежденья, меж ножками юбочку стиснула, чтоб не отвесилась, тотчас же - взвесила в воздухе: ножки (головкой в подушку).
- Я вот что умею.
И вновь запахнувшись, - в пунцовую тальму.
- Она - неизносная: с детства! - в позевы свои, свесив голову, сухонькой ручкою в сухонький ротик, зажмуриваясь, папироску засунет; и - ручкой к берету, другую - в подушечку.
- Текера, американского анархиста, - читали? И - трезво, и - дельно.
Привздернувши ногу на ногу и ногу ногой обхватив, балансирует стулом, поставленным на одну всего ножку, весьма ужасая, что хлопнется на пол со стулом.
Не падал.
Пускалась с ним в споры; но не отрываясь от спора, за полуторагодовалым младенцем своим, Владиславом, бывало, следит.
Так с ней встретился.
Точно рыдван опрокинутый
Элеонора Леоновна - очень забавна.
Почти еще девочка; верить - нельзя; развивала двумыслие; рот - про одно, а глаза - про другое совсем.
То дикуша; то - тихая.
Очень немногие терпят стяженье подтяжек с отбросом ноги, сбросы пепла в штаны, притыканье окурков, прожжение скатерти, ну и так далее, - то, без чего Никанору Ивановичу невозможно общенье с застенчивым полом.
И мало его он имел.
Но в Ташкенте сходился с девицею без предрассудков, - в штанах и в очках, - рассоряющей пепел себе на штаны; он на этом на всем собирался жениться; но раз доказала девица зависимость органов деторожденья от фактора экономического; тогда с фырком ужасным поднялся на это на все; с "извините, пожалуйста" сел, грянь увидя меж пеплом, очками, штанами - ее и своими; с подъерзом на цыпочках, чтоб не скрипеть сапожищем, ушел; его ждали: заканчивать спор.
Человек с убеждением, - исчез он навеки.
С немногими ладилось.
С Элеонорой Леоновной ладилось - очень: дымила сама за троих; на подтяжки, на скок с переюрками, свесится личиком в вечном берете, прикурит и стелет дымок по волосикам сизеньким юбочки сизой, иль пальцами дергает пуговку очень уютно, но зло: юмор - сам по себе, грусть - сама по себе; неувязка какая-то; мысль, оковавши ей чувство, несла ее к цифрам статистики.
Осоловелый сыченыш ее, Владислав, - не сосал, откормила сама.
Ну а прочее, - как на луне: освещает, бывало, лучами своей юмористики злой все земное, на все отзывался хохотом, с диким привзвизгом: до кашля, до слез; перегорклого ротика перегорелое горе бросалось; и ротик свой красила, чтобы не видели: маленький, горький. А крашеный - маской вспухал на лице. В плечах - зябль; руки - придержи; глазки же - с искрами: перебегунчики; поступи туфелек кошьи, - до бархата.
А топоток каблучков - не поступочки ль аховые?
Но добряш Никанор любил злость, юмористику: Тителевы были злые (хоть… добрые).
Было в обоих - свое, недосказанное и смущающее, переглядное слово; и даже - не слово, а блеск красок радуги, но… без луча; точно азбука глухонемых: дразнит знаками.
Осоловелый младенец - нисколько не влек: такой черный и плотный; глядел исподлобья; не плакал, а трясся, сопя, сжав свои кулачоночки; Элеонора Леоновна:
- Тира, - боюсь я.
Отец, сам светляк, кинув на спину, с ним притопатывал, точно кошец; оборвавши игру, ставил на пол, бежал к своим цифрам.
Обязанность матери Элеонору Леоновну не увлекала: без ласки несла.