- И надо правду сказать, - продолжал курчавый старичок, - кутить он кутит, да и дела не забывает. И бог знает, когда у него хватает на все времени! Человек светский, общество любит; утром - на завтраке; там, глядишь, обед дома, и за обедом гостей тьма; там в театре… как же?.. нельзя и не повеселиться… мы ведь не хуже других. Денег, слава богу, довольно… надо свое сословие поддержать! хе, хе, хе!.. а оттуда частенько к цыганам, к Матрене Кондратьевне… а? есть тот грех?
- Дело житейское, - с гордостью отвечал видный мужчина.
- Думаешь, дело ждет… интерес упущен!.. Не тут-то было! и дело идет своим чередом, товар принят, почта отправлена, счета поверены… а все он же, Василий Матвеич!.. все он! без него в магазине ничего не делается!
И тут курчавый старичок лукаво посмотрел в правый угол, где молчаливо сидел человек с угреватым лицом, худо одетый, худо выбритый и худо причесанный. При взгляде старика по толстым потрескавшимся губам его пробежала злая, радостная улыбка, и он незаметно кивнул головой.
- Не понимаю, просто не понимаю такой деятельности, - продолжал курчавый старичок. - Да научите меня, Василий Матвеич, вашему секрету! я вот едва умею справиться с моим маленьким хозяйством.
- Очень просто, - глубокомысленно отвечал видный мужчина, - строжайший порядок… ежеминутная отчетность, исполнительность?.. аккуратность… все по часам… строгость… ночи не спишь за делами…
- Я так и думал! - воскликнул курчавый старичок и опять лукаво взглянул в правый угол и получил в ответ ту же ядовитую, радостную улыбку. - Вот после того и судите о людях по наружности! А ведь другой, посмотревши на жизнь Василия Матвеича, как он то в театре, то у цыган, то на попойке, то у себя банкет задает, подумает сдуру, что он - извините, почтеннейший Василий Матвеич, - пустейший и ленивейший человек, за которого все делает какой-нибудь приказчик.
Курчавый старичок переглянулся с дурно причесанным господином.
- …и которому, - заключил он любезнейшим и добродушнейшим голосом, - не миновать банкротства! ха, ха, ха! не правда ли, господа?
Курчавый старичок залился своим звонким смехом и светлым, добродушным взглядом обвел все собрание.
Никто, казалось, не заметил, что смех его отзывался зловещей иронией, и все добродушно смеялись вместе с ним, и всех громче и добродушнее смеялся сам видный мужчина!
Худо выбритый гоподин тоже смеялся в своем углу.
- Выпьем же, господа, - воскликнул Борис Антоныч, - за здоровье почтеннейшего и деятельнейшего Василия Матвеича.
- Выпьем! выпьем!
- Вина! - закричал восторженно видный мужчина.
Принесли вино, хоть и в прежних бутылках было еще довольно; пробка хлопнула, и видный мужчина начал наливать.
- А Харитону-то Сидорычу, - заметил Борис Антоныч, указывая на дурно выбритого господина, - помощнику-то вашему… хоть, правду сказать, вы не очень нуждаетесь в помощниках… хе, хе, хе!
Старик опять засмеялся и лукаво щурился то на видного мужчину, то на его помощника.
- Нальем и Харитону Сидорычу, - отвечал видный мужчина, терпеливо выжидая с нагнутой бытылкой, пока осядет пена в стакане старичка. - Харитон Сидорыч! - продолжал он, дополнив стакан, совсем другим тоном: - что вы там, заснули, что ли? рыбу удите?
- Чего изволите? - подобострастно сказал худо причесанный господин, почтительно вставая.
- Приросли, что ли, к месту-то, батюшка? мне гостей помнить или вас? Могли бы и сами подойти… я вина не жалею… давайте стакан.
Харитон Сидорыч подошел со стаканом, и, когда видный мужчина наполнил его, он молча возвратился на прежнее место.
- Уф, руку отморозил! - сказал видный мужчина, ставя на стол порожнюю бутылку.
- Здоровье Василия Матвеича!
Все взяли стаканы и встали. Встал и курчавый старичок, но он почти не сделался выше.
- Скажи, пожалуйста, - обратилась удивленная Полинька к своей приятельнице, - тут есть какой-то маленький старичок. Что он, без ног, что ли?
- Нет, он уродец, горбун.
- А кто он такой?
- Да в компании с моим мужем. Вот он-то и дает деньги…
- А какой странный, сколько ему лет?
- Говорят, уж пятьдесят с лишком.
- А лицо, точно как у ребенка; волосы почти все черные! А глаза-то, глаза…
- У него отличные глаза, - заметила Надежда Сергеевна.
- Да, большие, черные, только как противно их прищуривает! А брови как нахмурит вдруг, так даже страшно делается… Он, должно быть, презлой…
- Муж уверяет, что он прекрасный человек… - Он так хвалит твоего мужа…
- Муж говорит, что он даже бедным помогает.
Вдруг занавеска с шумом распахнулась: вошел видный мужчина. Его глаза так блестели, щеки были так красны, а телодвижения так размашисты, что Надежда Сергеевна испугалась и побледнела.
- Что нужно? - быстро спросила она.
- Пуншу! - отвечал видный мужчина. - Мы пили, пили шампанское… да что толку?.. Только слава, что вино!.. Так уж вы, Надежда Сергеевна, поусердствуйте, а мы всегда с нашей благодарностью.
И он хотел обнять ее. Но она с отвращением уклонилась.
- Полно, пожалуйста; не нежничай! лучше перейдите в другую комнату, а то детей перебудите!
- Дети… а! Петька, вставай!
И видный мужчина шел к кроватке ребенка.
- Тише; ну зачем вы его поднимаете? - сказала Полинька, скрывавшаяся в углу комнаты.
- А, Палагея Ивановна! как поживаете? не угодно ли к нам? - закричал видный мужчина.
Надежда Сергеевна дернула Полиньку за платье и покачала головой.
- Нет, я сейчас пойду домой, - отвечала Полинька.
- Ну, как желаете… Так налей же пуншу, да позабористей!.. Ну, что хмуришься?.. ведь ты у меня умница!
И он обнял ее за талию,
- Оставь меня! - сердито сказала она.
- Не годится, нехорошо! Добрая жена не должна сердиться на мужа… муж глава… Ее дело смотреть за детьми… Ах, дети! дай я их покажу!
- Они спят, не трогай! - твердо сказала мать, подходя к кроватке сына.
- Не умничай! - сердито возразил видный мужчина.
- Я не позволю, не позволю!
И она смело посмотрела ему в глаза. Но он подошел, к кроватке и закричал:
- Эй! Петька! вставай!
Сын проснулся и приподнялся.
- Вылезай: пойдем кутить!
- Боже! - воскликнула мать и в изнеможении села на диван.
Видный мужчина взял ребенка и в одной рубашке понес его к гостям.
Ребенок начал плакать; отец грозил ему:
- Ну, молчать, а не то смотри!
Полинька подошла опять к занавеске и видела, как он поднял ребенка над головой и закричал:
- Господа! вот вам будущий книгопродавец Кирпичов; прошу любить да жаловать!..
- Я боюсь, чтоб они не дали ему вина! - с отчаяньем сказала мать и тоже подошла к занавеске.
Отец учил сына танцевать; сын хмурился и готовился разреветься.
- Господа, выпьем за здоровье будущего миллионера!.. - сказал маленький горбун, - Хе, хе, хе!
- Браво, браво! - гаркнули все так дружно и громко, что ребенок страшно испугался, кинулся к отцу и пронзительным плачем присоединился к общему хору.
- Вина, скорей вина! - закричал видный мужчина, и остальные заревели:
- Да будет он достоин своего отца!
Чокнулись и выпили.
- Мама! - простонал ребенок.
- Господа, - заметил видный мужчина, - извините будущего миллионера: ему хочется спать… Скорей еще вина!
Пробка щелкнула, вино зашипело. Артельщик, красный столько же, как и гости, непомерно лил через край.
Видный господин подошел к столу взять стакан; Петя почувствовал себя свободным и бегом пустился к дверям, бойко топая маленькими ножками; мать приняла его в объятия, крепко прижала к сердцу, и ее крупные слезы падали на детскую головку…
- Прощай, я пойду домой, - сказала Полинька, грустно смотря на Надежду Сергеевну.
- Прощай; как же ты одна пойдешь?
- Возьму извозчика. А ты дай мне адрес того горбуна: я завтра понесу к нему свои вещи.
Позвали артельщика и спросили адрес.
- Ты проси больше, - заметила Надежда Сергеевна, когда красный артельщик, наговорив кучу лишних слов, удалился нетвердым шагом. - Он даст тебе втрое меньше, чем ты попросишь…
- Отчего?
- Уж у них так водится, говорит мой муж: иначе нельзя… Впрочем, муж говорил, что он честный человек.
- Я завтра непременно пойду к нему. Прощай!
- До свидания, Полинька! Смотри, не раздумай, не отговори своего жениха! Поверь мне: если он тебя истинно любит, так не разлюбит в два, в три года… А не то вы еще можете оба раза по три влюбиться.
Проводив такими словами свою приятельницу, Надежда Сергеевна стала укачивать ребенка.
В соседней комнате по-прежнему раздавались веселые крики и хохот, а лицо бедной матери становилось все задумчивей.
О чем она думала? какие мысли, какие воспоминания омрачили ее лицо, и всегда невеселое?..
Глава V
Душеприказчик
В одном селе умер помещик. По истечении сорока дней барыня приказала созвать всю дворню, явилась перед ней вся в черном и прочла волю покойного: вся дворня за усердную службу отпускалась на волю, а дворецкому, камердинеру, кучеру и повару назначалась еще особая награда, каждому по пятисот рублей. Барыня уже кончила чтение, но глубокое, торжественное молчание не нарушалось… И долго никто не мог сказать слова; только радостные слезы сверкали в глазах слушателей. Наконец общее чувство выразилось в единодушном, в одно время у всех вырвавшемся восклицании: "Царство небесное доброму барину!.." - и, видно, оно было непритворное и неподготовленное, потому что бумага выпала из рук барыни, и слезы градом полились по ее бледному лицу, когда оно раздалось в воздухе… оно было повторено три раза, и три раза как-то радостно и торжественно дрогнуло сердце помещицы… Долго в тот день не умолкали дружные, горячие толки о добром барине в радостной дворне… Наконец каждый стал думать о себе, и тут опять бесконечные толки: видно, много новых мыслей и планов прихлынуло в их голову с новым положением.
- Ты что станешь делать, брат? - спросил Дорофей, кучер, своего брата, камердинера.
- Я в Питер, - отвечал камердинер, у которого была там зазнобушка, - дело знакомое: каждый год катались туда с барином… да и город знатный!
- Ну, в Питер, так в Питер, с богом!.. А вот я так подержусь около здешних мест… Попробую поторговать: не даст ли бог счастья.
- В добрый час начать!
Наутро Дорофей еще спал, когда двери сенного сарая с визгом растворились и внизу раздался голос:
- Вставай, Дорофей!
- Что так рано?
- Да я совсем собрался… Прощай!
Дорофей, весь в сене, скатился и с изумлением сказал:
- Как так? Да неужто ты так вот сегодня и в путь?
- Сегодня. Я еще вчера уж и у барыни был: прощался; письмо дала…
- Вишь, сердечному не терпится! Смотри, брат, коли так, так знатно! а коли чуть что не заладится, поезжай сюда. Здесь найдем дело.
- Ладно, увидим…
Братья выпили, закусили, покалякали, поцеловались, причем несколько стебельков сена из бороды Дорофея осталось на лице камердинера, и отправились в ближайший город. Там они опять выпили и покалякали, поцеловались, поплакали и разошлись в разные стороны…
С тех пор они не видались. Бывший камердинер женился в Петербурге, жил бедно, сначала писал к брату, потом вдруг писать перестал, и, наконец, Дорофей получил известие, что он умер. Дорофея ждала другая карьера: малый сметливый, грамотей, деятельный, обуреваемый беспокойным духом стяжания, он скоро почувствовал надобность преобразовать свою бороду из кучерской в купеческую, для чего укоротил ее в длину и увеличил в ширину, округлив и расчесав на две стороны. Сначала разъезжал он из села в село с пряниками, рожками, тесемками, бисером, мылом, иголками и даже книгами, занимаясь в то же время не без выгоды лечением лошадей - искусство, в котором изощрился еще в кучерской должности. В ту эпоху к имени его Дорофей стали прибавлять: Степаныч. Потом открыл он в городе Шумилове постоянную лавочку, в которой висело десятка три хомутов, гужи, веревки, шлеи, уздечки, чересседельники, подпруги, попоны, причем на вывеске к имени и отчеству прибавилось прозванье: Назаров. Определившись, таким образом, совершенно, он мало-помалу расширил круг торговой своей деятельности и кончил тем, что чрез тридцать лет из пятисот рублей, завещанных ему барином, сделал он до двухсот тысяч.
Но за постоянными, судорожными хлопотами, вечно занятый своими оборотами, он не успел жениться, обзавестись семейством, и теперь на старости лет приходилось ему доживать век свой в совершенном одиночестве.
А здоровье его с каждым днем расстраивалось, и, наконец, старик слег и почувствовал, что уж ему не встать с постели.
Самым близким к нему человеком был в то время один молодой купец, который сначала служил у него приказчиком, а потом, сделав несколько счастливых спекуляций, записался в вильманстрандские купцы, завел собственную лавчонку и торговал в компании с прежним своим хозяином. Вильманстрандский купец не отличался качествами слишком привлекательными; но привычка и одиночество сильно привязали к нему Назарова, и ему-то довелось выслушать последнюю волю и принять последний вздох старика.
В комнате с закрытыми ставнями, правый угол которой весь заставлен был образами, освещенными лампадой, медленно угасал старый купец, мучимый жестокой одышкой, захватывавшей его дыхание и грозившей с минуты на минуту прекратить его дни.
Уже пятый день молодой купец не отходил от его постели, подносил ему лекарство, поправлял подушки и читал св. писание, о чем просил старик всякий раз, как чувствовал малейшее облегчение.
Старик был огромного роста, и его крепкие мускулы, резко обозначавшиеся на худом, измученном лице показывали, что смерть одерживала здесь нелегкую победу.
Он громко охал, крестясь дрожащей рукой, призывая имя божие и повторяя невнятным голосом все знакомые ему тексты св. писания. Вильманстрандский купец сидел против него, пересиливая дремоту, которая после многих бессонных ночей упорно смыкала его глаза.
- Слушай, молодец! - начал старик слабым, удушливым голосом, приподнявшись на своей постели и показав широкую и худую обнаженную грудь, на которую в беспорядке падала его белая, как снег, длинная борода. - Недолго мне остается жить. Я все поджидал, думал, вот отойдет; но, видно, господа я прогневил свыше его милосердия… час мой настал! Выслушай же мою последнюю волю и сверши за меня, чего не успел я, многогрешный…
Сонливость молодого человека в минуту прошла. Он весь встрепенулся при последних словах старика и жадно наклонился к нему, будто бы страшась проронить слово.
Но старик заохал, закашлялся, и нетерпеливое волнение пробежало по лицу молодого человека. Собравшись с силами, старик продолжал:
- У меня был брат…
- Но ведь, он умер? - быстро перебил молодой человек.
- Умер, в Питере (царство ему небесное!)… После брата осталась жена.
- Да ведь и она тоже умерла? - перебил опять Вильманстрандский купец.
- Умерла, - отвечал старик, - тоже умерла (и ей царство небесное, хоть она и не православная была, прости ее господи!). Но после них осталась…
По лицу слушателя пробежало живейшее беспокойство. Он удвоил внимание; но старик закашлялся.
- Кто же остался после них? - нетерпеливо спросил молодой купец.
- После них осталась дочь, - твердо произнес старик.
Вильманстрандский купец побледнел, как смерть.
- Как? - вырвалось у него: - вы мне никогда не говорили, что у вас есть наследники!
- Незачем было говорить! - строго отвечал старик.
Молодой человек спохватился.
- Что ж она, в каком положении? - спросил он с участием: - жива она? замужем? дети есть?
- Ничего не знаю! - отвечал старик: - может жива, а может нет…
Вильманстрандский купец вздохнул свободнее.
- Грешный человек, вишь ты, не ладил я с покойником; да и он-то неправ: женился на чухонке: прости ему господи! иноверицу взял - ни совета, ни просьбы моей не послушал… Господь, видно, за то и не благословил его; уж перед смертью письмо пришло от него: прости, говорит, умирающему, призри вдову, - в бедности покидаю… После уж и вдова писала ко мне. Я было и хотел помочь от избытков моих, да, грешный человек, сегодня да завтра, так вот и до смертного часа не собрался… А тут недавно получил стороной весть, что и вдова-то умерла… Осталась ли нет в живых одна сирота, племянница… Грех на мою душу падет, коли она погибнет в нужде… не хочу брать лишнего греха на душу…
Продолжительный монолог утомил старика. Он опустился на подушку, закрыл глаза, и только громкое и редкое дыхание, мерно раздававшееся в могильной тишине комнаты, свидетельствовало, что в нем еще не угасла жизнь.
Лицо вильманстрандского купца также было по-своему страшно: досада, гнев, бешенство, отчаяние выражались на нем резкими чертами. Он кусал свои губы, устремив неподвижный проницательный взор на полумертвого старика и будто вызывая его на бой…
Но старик вдруг открыл глаза, - молодой человек поспешил придать своему лицу почтительное и грустное выражение и тихо, вкрадчивым голосом спросил:
- Что ж думаете вы делать, Дорофей Степаныч?
- Осчастливить сироту, коли бог по милости своей попустит мне, окаянному, загладить мои великие прегрешения… Других родных у меня никого нет… мне свое добро не в могилу с собой унести…
- Так вы хотите сделать ее своей наследницей?
- Что ты, парень, как кричишь? - слабо перебил старик: - просто испугал меня… о-ох!
И старик закашлялся. Вильманстрандский купец прошелся по комнате.
- А ты слушай, - начал старик, - легко сказать: сделай наследницей! Да где теперь ее сыщут? как наследство-то до нее дойдет?.. Родилась, живет в бедности… поди и грамоте-то не знает. В газетах припечатают; да где ей газеты смотреть? Сроки пропустит…
Старик замолчал. Лампада бросала слабый, дрожащий свет на его бледное, худое лицо, которое теперь приняло неподвижность смерти. С испугом и мучительным нетерпением ждал молодой человек, когда старик снова соберется с силами.
Наконец умирающий открыл глаза, приподнялся и продолжал:
- Так вот, видишь, что я придумал слабым моим разумом, прости меня господи! Сослужи мне службу, друг! Господь тебя не забудет.
- Я все готов сделать для моего благодетеля, для моего второго отца…
- Да и я тебя не обижу, друг, - не оставлю без награды твои сыновние попечения: лавка твоя, дом твой; я уж и дарственную запись приготовил.
- Благодетель! - воскликнул радостно вильманстрандский купец, стал на колени и поцеловал руку умирающего.