3
Когда Акимов открыл глаза, то увидел Федота Федотовича. Стараясь не греметь котелком, старик готовил завтрак.
- Доброе утро, Федот Федотыч! - вскакивая с нар, сказал Акимов.
- Здорово, паря! Ну как спал-почивал на новом месте?
- Крепко.
- А снег валит, как дым из трубы. Ни зги не видно. Теперь раньше обеда не остановится.
- Пережидать будем?
- Почаевничаем и пойдем.
- Схожу снегом умоюсь.
Акимов завернул рукава верхницы, шагнул в белое месиво, кружившееся со свистом и воем. Он вернулся запушенный снежной порошей, с мокрыми руками и мокрым лицом.
- О, замечательно как! О, хорошо как! - рокотал Акимов, чувствуя прилив сил и бодрости.
Федот Федотович пододвинул кружку с горячим чаем.
- Грейся, паря Гаврюха.
Они принялись за еду. И снова, как вчера, их трапезе не хватало задушевного разговора. Они посматривали друг на друга, и каждый думал о своем. "Знает ли Гаврюха, кто укрыл его? Знает ли он, кто послал меня с ним в тайгу? По-первости робостно ему было. Боялся, поди, что приведу его к черту в лапы. Чудак! Эти дьяволы с шашками в ножнах сроду мне поперек горла были".
Почти об этом же думал и Акимов. "Знает ли старик о девушке, которая укрыла меня? Интересно бы узнать, кто она. Может быть, его дочь? А знает ли он того, кто здесь, в Парабели, поддерживает связь с Нарымским комитетом? Кто он, этот человек? А может быть, сам старик, хотя он, кажется, малограмотен, а лаписка с инструкцией мне написана образованным человеком".
Однако начать разговор и попытаться выяснить волновавшие их вопросы они не рисковали. Федот Федотович помнил наказ зятя: "Не вяжись к человеку с расспросами". Акимов же за четыре года подпольной работы усвоил святое правило: "Конспирация - мать успеха.
Не торопись доверяться. Доверяясь, помни о безопасности товарищей".
Все же сидеть напротив друг друга и молчать было неудобно. Акимов расспрашивал старика о том, о сем, а главным образом о тайге.
- Тут, паря, лесов столько, что хоть сто лет живи, а всех мест не обойдешь, - с охотой рассказывал Федот Федотович. - И озер многое множество: есть глубокие - дна не достанешь, темные водой, а есть светлые, родниковые. Леса тут тоже разные. Вчера шли больше березниками да ельниками, а сегодня в чистый лес ступим: сосняк, кедрач, и такой кедрач, что душа у тебя возрадуется. Дерево к дереву.
Слушая старика, Акимов про себя думал: "Встречусь с дядюшкой, первым делом начнет расспрашивать о местах, в которых побывал. Если расскажу приблизительно, примется ругать. "Болван ты, Ванька! Какой случай упустил! - скажет он сердито. - Карту надо было сделать, опись и зарисовки произвести". Опись, зарисовки… А, собственно говоря, чем производить опись? И на чем? В шапке запрятан огрызок карандаша с мизинец величиной и клочок измятой бумаги в две ладони - не больше. Прихватил в самый последний момент - вдруг возникнет неотложная необходимость что-то написать…"
- А кого промышляешь, Федот Федотыч, зверя или птицу? - Любопытство Акимова разгоралось с каждой минутой разговора.
- А как когда. В прошлый год купецкий приказщик позвал охотников, говорит: "Велел хозяин добыть ему как наиможно больше тетеревов и глухарей. Будет отправлять в сам Питер, а может, куда и подале, в заморские страны. Сказывал, будто сильно чужеземцы почитают нашу птицу". А нонче вот наоборот дело повернулось: давай ему больше пушного зверя, а особо горностая. Повезет вроде все сам на ярмарку к англичанам.
- А как платит купец? Не обсчитывает?
- Ну как же не обсчитывает!.. Без этого не бывает.
Вначале приемщик обсчитывает. Ему тоже пить-есть надо. Потом кладовщик. Потом управляющий. А там дальше - хозяин. Он уж о барыше печется…
- Один - с сошкой, семеро - с ложкой, - усмехнулся Акимов.
- Вот-вот! - весело рассмеялся Федот Федотович и встал. - Ну, паря Гаврюха, пора в дорогу. С богом - ура.
Старик прибрал со стола посуду, осмотрел печку, не торопясь оделся. Акимов пристально наблюдал за ним, запоминая все, что он делал. "Неужели придется до весны прозябать в этих трущобах?" - думал Акимов, ощущая холодок внутри. "Все может случиться, Иван, - сам себе отвечал Акимов. Учись жить по-таежному, береги терпение, оно еще тебе пригодится".
Метель не унималась. И небо и земля - весь белый свет был заполнен взбудораженным снегом. Снежинки забивали глаза, ноздри, уши, при порывах ветра остервенело хлестали по щекам. Деревья качались, поскрипывали. Было сумрачно, серо, как бывает перед наступлением потемок…
- Скоро, паря, в кедровник войдем, там будет и тише и теплее, - утешал Акимова Федот Федотович.
Действительно, не прошло и часа, как чахлое разнолесье кончилось и потянулась гряда чистого кедровника. Деревья были могучие, разлапистые, смыкавшиеся сучьями друг с другом. Сюда, под зеленый шатер, метель пробивалась какими-то редкими судорожными толчками.
- Видел, паря Гаврюха, какой он защитник - лес наш! Теперь уж нам никакой буран не страшен. До самого стана по кедровнику дойдем!
Федот Федотович шел, как и вчера, впереди, но сегодня он не спешил, часто останавливался, перекидывался с Акимовым словечком-другим.
- Замело-закрыло наш след! Сам дьявол ничего не отыщет! - повторял Федот Федотович, и довольная улыбка лучилась из его глаз. Спокойствие и уверенность старика Акимов объяснял только одним: опасность миновала. Вчера старик был и насторожен, и тороплив. По-видимому, возможность погони он все-таки допускал и потому-то, не щадя сил, спешил уйти как можно дальше от Парабели.
4
Стало уже вечереть, когда они подошли к стану Федота Федотовича. На опушке кедровника, упиравшегося в озеро, кое-где дымившееся полыньями, стояла изба.
И хотя она утопала в снегу, Акимов сразу определил, что она несравнима с той избушкой, в которой они провели прошлую ночь: изба была срублена из толстых бревен, в ней имелось большое окно, из крыши торчала, как указательный палец, железная труба.
- Изба у тебя, Федот Федотыч, как в деревне, - сказал Акимов, выпрастывая ноги из лыжных постромок.
- Живал здесь и зимой, и летом, и осенью. А гляди-ка, вон и амбар у меня тут есть, и баню срубил. Как можно без этого человеку?
Внутри изба вовсе поразила Акимова. Она была просторной, светлой, стены тесаны, желты от просохшей смолы. Пол из струганых кедровых плах, потолок высоко: руку вскинешь над головой - не достать его. Нары в два этажа. В одном из углов уютно приткнут стол.
Акимов кинул на него взгляд, и впервые за эти недели потянуло его сесть к столу, разложить книги, бумаги, подумать над чистым листом. "А записать надо бы многое, - думал он. - Во-первых, по поводу нашей дискуссии в Нарыме относительно перерастания империалистической войны в войну гражданскую. Необходимо обстоятельнее разработать вопросы вооружения рабочего класса. Способы организации боевых дружин, методы их обучения в условиях нелегального существования. Хорошо бы, если б кто-нибудь из товарищей, владеющих опытом декабрьского восстания в Москве, разработал бы своеобразный учебник тактики… А потом надо записать на память о полыньях на реках и озерах этой местности… Венедикт Петрович, безусловно, заинтересуется ими…"
Акимов снял с плеч поклажу, прошел к столу, сел на круглый обтесанный чурбак. И тут только вспомнил, что ни книг, ни бумаги, ни средств записи у него нет.
- Уморился, паря? - спросил Федот Федотович, устраиваясь на коленях возле печки.
- Сегодня не устал, а вчера едва ноги дотащил, - признался Акимов.
- Ну, теперь спешить нам некуда, Сейчас избу обогреем и баню начнем топить.
- Это хорошо!.. Покажи, Федот Федотыч, где у тебя тут что: лопата, топор, ведра. Пойду баню готовить, - предложил Акимов.
- А в самом деле - зачинай! Пока я тут хлопочу, ты там то-сё сделаешь. Пошли-ка!
Они вышли. Федот Федотович вытащил из амбарушки пешню, лопату, бадейку.
- Поначалу, паря Гаврюха, пробей тропку к бане и к озеру. Вон у того дерева расчисти снег и продолби прорубь. А дрова в бане на топку я завсегда оставляю.
Придешь иной раз, а тебя туда-сюда качает. - Федот Федотович окинул Акимова взглядом, как бы оценивая, достаточно ли расторопный помощник появился у него.
- Все понял, Федот Федотыч, - сказал Акимов.
Как только старик скрылся в избе, Акимов ретиво принялся за работу. Тело его давненько уже тосковало по горячей воде. Хотелось скорее натопить баню, залезть на полок и прогреться до костей.
Тропку к бане и. озеру он прочистил быстро. Задержался на долбежке проруби. Пешня была легкой, скользила в руках. Несколько раз Акимов чуть не угодил пешней по собственной ноге. Сноровки владеть пешней у него не было. Хоть инструмент простой, а пользоваться им надо умело. Акимов налегал на силу, втыкал пешню в лед чуть не по самую рукоятку, а надо было бросать ее легко, играючи, но непременно под большим наклоном. Пока приноравливался к инструменту Акимов, пришел Федот Федотович. Посмотрев на работу Ивана, с усмешкой сказал:
- Зря, паря Гаврюха, пар расходуешь. Дай-ка! Вот эдак надо долбить.
Через пять минут в проруби забулькала вода. Акимов принялся бадейкой таскать воду в баню. Пока он наполнял котел, вмазанный в каменку, и две кадки, Федот Федотович разжег топку. Густой, смолевой дым потянулся в открытую дверь бани.
- Прикрыть бы дверь, Федот Федотыч. Так мы, пожалуй, и к утру баню не нагреем, - забеспокоился Акимов.
Но в этих делах он был полным профаном.
- Не бойся, паря. Как уголья нагорят в печке, так и прикроем. Жарко будет. Дух перехватит! Пусть топится. Пойдем в избу, перекусим, а чаевничать после бани будем. У меня и брусника найдется.
Всухомятку похрустели сухарями. Федот Федотович поручил Акимову следить за печкой, а сам принялся налаживать светильники. В амбарушке у него хранился запас рыбьего жира. Из туеска он наполнил им банки, фитили обмакнул в туесок, закрутил их верхние концы, продернув в круглые жестянки. Один жировик поставил на полку в избе, другой взял с собой в баню.
Зимний день в тайге короткий, вечер опускается стремительно и неслышно. Наступили сумерки. Акимов сидел возле печки, бездумно, в полудреме прислушивался к ее шуму. Сколько так просидел, он не мог бы сказать. В дверь потянуло холодом.
- Баня готова, паря. Как ты, попариться-то любишь, нет ли? У меня и венички тут заготовлены. Запарил сейчас и тебе и себе. А ты что ж в темноках сидишь?
Старик зажег жировик, скинул полушубок, но шапку не снимал, а рукавицы взял под мышку. Акимов смотрел на него с удивлением.
- В баню тут я без одежки хожу, - сказал Федот Федотович, уловив недоумение Акимова.
Акимов заколебался: может быть, и ему идти без полушубка? Предбанника ведь нет. Полушубок придется бросить прямо на снег возле бани. Но почему старик оставался в шапке и прихватил с собой рукавицы, Акимов пока не понимал. Ну шапка - туда-сюда, можно объяснить: старик бережет от простуды голову, но вот рукавицы? Зачем же они ему сейчас?
Акимов все-таки не рискнул идти в баню раздевши.
Накинул полушубокт надел шапку, зашагал вслед за Федотом Федотовичем.
В дверь бани пахнуло жженой глиной и распаренным березовым листом. Жировик подмигивал, но горел уверенно, оттесняя сумрак под полок и за каменку.
Едва Акимов разделся, тело его обложило влажное тепло. Выступил пот, с кожи ровно бы начал сползать, как изношенная рубаха, верхний слой. Федот Федотович придвинул Акимову корыто, полное горячей воды.
- Мойся, паря Гаврюха, а я сейчас поддам парку да полезу кости греть.
Старик окатил себя из бадейки, потом большим ковшом зачерпнул в кадке воду и плеснул ее на каменку.
Вода с шипением в тот же миг превратилась в белое облако, которое с яростью ударилось в потолок и расползлось по всей бане. Акимова чувствительно обожгло. Он втянул голову в плечи, сжался. Федот Федотович надел шапку и рукавицы, взял из маленькой кадки распаренный березовый веник и полез на полок.
Покрякивая, он хлестал себя по телу нещадно. При каждом взмахе веника Акимова обжигало горячим воздухом. Акимов забился в угол, чувствуя, что ему нечем дышать. А Федот Федотович все хлестал и хлестал себя.
Но вот он соскочил с полка, сдернул шапку и рукавицы, которые оберегали его от ожогов, и, распахнув дверь, бросился в сугроб. Барахтаясь в снегу, он только слегка покряхтывал, потом заскочил в баню, плеснул ковш на каменку и вновь оказался на полке. Теперь старик хлестал себя бережнее и реже, чем прежде.
- Хорошо! Ой как хорошо, паря! Всю хворь повыгнал! - воскликнул Федот Федотович.
Наконец он отбросил веник, слез с полка, подсел к корытцу, стоявшему в углу.
- Полезай попарься, Гаврюха! Коли мало жару, я на каменку еще водицы плесну.
Акимов взял свой веник, поднялся на полок. Уши, щеки, шею прижигало, глаза резало, он жмурился, но вместе с тем откуда-то из костей разливалось по телу приятное, бодрящее ощущение. Акимов взмахнул веником, ударил себя по ляжкам, по спине, по бокам. Но это занятие было все-таки свыше его сил. Он слез с полка, кинулся к кадке с холодной водой, поддел пригоршню, плеснул себе на лицо.
Когда он обернулся, то в дрожащем свете жировика увидел Федота Федотовича в странном виде: от пят до подбородка он стоял не белый, а черный-черный, словно его протащили через печную трубу. "Что это с ним?" тревожно мелькнуло в уме Акимова.
- Давай, паря, помылься нашим таежным мылом.
Благодать-то какая!
Не дожидаясь согласия Акимова, Федот Федотович поддел из корытца на ладонь кучку озерного ила и растер его по спине Акимова. Акимов приблизил корытце и через минуту стал таким же черным, как и старик.
Они сидели на скамейках, сушились. Федот Федотович рассказывал о том, как излечил озерной грязью застаревший ревматизм, принесенный с каторги. Акимов слушал, про себя думал: "Все это надо мне обследовать самому. Явлюсь в Стокгольм пред ясные очи Венедикта Петровича, доложу по всем правилам исследователя о сокровищах Парабельской тайги".
- А теперь, Гаврюха, ополоснись, и ты чист, как ангел. - Федот Федотович опрокинул бадейку на Акимова, потом наполнил ее снова и вылил опять же на него.
- Да я сам, сам, Федот Федотыч! - отбивался Акимов.
Они вернулись в избу и принялись чаевничать. Федот Федотович угощал Акимова неслыханными яствами: брусникой со шмелиным медом.
- А где ты, Федот Федотыч, шмелиный мед взял? - расспрашивал Акимов. Он никогда в жизни не пробовал такого ароматного меда.
- А тут неподалеку от озера гарь есть. Видать, от молнии лес загорелся. Теперь эта гарь вся в медоносных цветах. Летом там от шмелей гул стоит. Две семьи взял я в земле да и пересадил в осиновые колоды с дуплами. Прижились! На зиму завалил их мохом, чтоб теплее было.
- Чудеса! Ну чудеса! - удивился Акимов.
- А вот спробуй-ка, Гаврюха, этого мясца! Как, потвоему, чье это мясо? - Федот Федотович придвинул к Акимову дощечку с ломтиками темно-красного вяленого мяса.
Акимов жевал, посматривал на старика, сидевшего напротив с загадочным видом.
- Чье мясо? Гм… Говяжье! Нет, подожди. Пожалуй, свинина… А может, это мясо сохатого…
- Медвежатина это, паря! Вначале я ее в котле сварил, на солнышке вялил, а потом на сковородке на свином сале чуток поджарил.
- Ни за что не скажешь! Ел я как-то на Кети медвежатину. Псиной воняет.
- Вываривать ее надо лучше. Худой запах из нее отходит.
- А часто, Федот Федотыч, медведи попадались?
- Не часто хоть, а случалось бивать их.
- А сколько всего подвалил?
- Да, пожалуй, десятка два. А может быть, и поболе.
- В берлогах?
- И в берлогах и на лабазах подкарауливал.
- В одиночку?
- Бивал и в одиночку. Случалось охотиться и со связчиками. Всяко бывало. В Парабели живег у нас фельдшер Федор Терентьевич Горбяков. С ним не раз хажизал. Не приходилось тебе знавать его?
- Горбяков? Нет, такого не знаю.
"Не то хитрит Гаврюха, не то в самом деле Федю не знает. А ведь он твой главный спаситель. Если б не Федя, не видать бы тебе, мил человек, свободы как своих ушей", - думал Федот Федотович, посматривая на Акимова изучающим взглядом.
- Вчера еще хотел спросить тебя, Федот Федотыч, почему ты меня Гаврюхой прозвал? Тебе что, велел кто-нибудь? - отхлебывая из кружки горячий чай, спросил Акимов.
- Сам это я прозвал тебя. А почему? Ты только не сердись. Есть у меня в Парабели связчик один. Гаврюхой звать. Парень ничего, беззлобный, только тут у него не все дома, - Федот Федотович постучал пальцами по собственному лбу. - Ну, по жалости иной раз беру я его на промысел. Он так-то старательный… Что скажешь, все исполнит… Вот я и подумал: начну тебя иначе звать - людишкам в непривычку. Еще кто, не приведи господь, на заметку возьмет, любопытствовать станет.
А тут Гаврюха и Гаврюха. Все знают, что я с Гаврюхой вроде дружбу вожу…
- А где же он, Гаврюха, теперь?
- Епифашка Криворукое нанял его амбары с рыбой караулить. До весны за рекой будет жить. Да ведь не каждому это известно.
"С Гаврюхой ты, отец, хорошо придумал. Не знаю уж, учил ли кто-нибудь тебя правилам конспирации или нет, а только все это разумно", - подумал Акимов.
- На самом деле, Федот Федотыч, меня Иваном зовут. А все же лучше, если ты и дальше меня Гаврюхой называть станешь, - сказал Акимов, снова испытывая какое-то особенно глубокое доверие к старику. - А та девушка, которая меня научила в избушке скрыться, она тебе известна? - Акимов долго не решался спросить об этом.
- Поля-то? - усмехнулся старик.
- Ее зовут Полей?
- Моя внучка. Разъединственная на всем белом свете.
- Вон оно как? Спасибо ей, что не выдала меня стражникам.
- Такой подлости не обучена, - с твердостью в голосе сказал Федот Федотович, и мимолетная улыбка смягчила суровое выражение его глаз.