Лекпом нерешительно переступает с ноги на ногу. Безусловно, Тосе можно дать освобождение от работы, и не на один день, но так вдруг этого не сделаешь. Его ведь тоже проверяют, он всего только заключенный лекпом, начальство в два счета загонит на общие работы, а то и на прииск.
- У тебя воспаление хитрости, - пробует шутить лекпом. - Сегодня много больных, Тося, в санчасти ругаются, денька через два дам освобождение на сколько захочешь.
Привлеченная разговором, подходит Максимовна, начинает усиленно шаркать у печки только что подметенный пол. Тося молчит.
Лекпом неодобрительно оглядывается на Максимовну и понижает голос:
- Тосенька, сегодня, честное слово, не могу, - он смотрит на Тосю, про себя думает: "Эх, хороша Маша, да не наша! Везет в жизни некоторым людям - например, Иван Ивановичу", и со вздохом неторопливо отходит.
Мерно тикают часы-ходики.
Через несколько минут Тося начинает одеваться. Она высокая, худощавая, быстрая и резкая в движениях. Продолговатое, очень бледное миловидное лицо заплакано, подбритые, с острым изломом высокие брови придают ей обиженный и капризный вид. У нее не длинные, но очень густые, волнистые светлые волосы. Одета Тося в голубой шерстяной джемпер с красными полосками и в темную юбку с молнией, на ногах короткие черные валенки. Все это удивительно хорошо, даже изящно сидит на ней. В одежде ничего нет казенного, все свое, "вольное" - в этом лагерный шик, доступный немногим. Тосина кровать отличается от остальных кроватей в бараке, застеленных одинаковыми темными грубошерстными одеялами, - на Тосиной розовое пикейное покрывало, да еще гора взбитых подушек под накрахмаленной тюлевой накидкой.
- Лежи, Тосенька, отдыхай, - Максимовна с прежним усердием подметает пол у печки. Тося чернит брови и не удостаивает Максимовну ответом.
Максимовна подлиза, ябедничает начальству - "стучит", ее никто в бараке не любит. Сегодня Тосе нехорошо и смутно на сердце. Живешь-живешь в лагере и все ничего, но иногда что-то нарушает однотонную, однообразную жизнь, тянет на свободу, так ясно, со всеми мелочами, вспоминается дом. Шесть лет тому назад ее, еще девчонкой, за растрату в сберкассе толкнули в этот вертеп. Первое время Тося часто плакала, вспоминала мать, волю и все, что лежало там, за забором, перевитым колючей проволокой, но постепенно жизнь, где не было ни решеток, ни поверок, ни часовых на вышках, стала тускнеть в памяти, Тося уже меньше плакала, да и письма из дома стали приходить реже и стали они спокойнее.
Потянулись долгие однообразные дни, из которых складывались годы. Переезды из одного лагеря в другой, различные "командировки" и наконец дальний этап - на Колыму. Менялись работы, пейзажи, начальники, но никогда не менялся высокий забор, отгораживающий заключенных от свободы. Лагерь учил жить сегодняшним днем. Будущее было известно, и не стоило о нем думать. Лагерь учил легко обзаводиться друзьями и так же легко их забывать. Вереницами потянулись любовные увлечения. Тося была слишком молода и хороша собой, чтобы все - от лагерных начальников до заключенных завхозов и бригадиров - не прошли равнодушно мимо этой стройной девочки. Любовные встречи скрашивали унылые однообразные дни, помогали устраиваться на легкие работы, иметь другие льготы и поблажки.
Конец срока представлялся Тосе далеким и туманным, и она никогда не задумывалась, что будет делать, когда кончатся ее десять лет заключения. В здешний лагерь она попала из города на берегу Охотского моря. Жена очередного Тосиного возлюбленного, вольного инженера, нажаловалась в управление, что разрушают ее семейное счастье. Тосю срочно - спецэтапом, одну - направили в Эльчан. Немного погоревав, не столько о возлюбленном, уже немолодом и довольно скупом, а главным образом о городской жизни, Тося сошлась с лагерным нарядчиком Иван Ивановичем. Просто сдохнуть тут можно было от тоски, в этом Эльчане!
Тося надевает пальто, недорогое, с черным воротником под котик, но все-таки пальто, а не бушлат или телогрейка. Берет книгу в коричневом переплете - "Мадам Бовари", какого-то там Флoбера или Флобeра, бог его знает, как его правильно произносить. Читать Тося особенно не любит - так, изредка, какой-нибудь приключенческий романчик. Вначале эта книга показалась ей скучной - там, где говорилось про Шарля Бовари, и Тося ее чуть не бросила, но дальше ее очаровала Эмма и ее любовь к Родольфу, а потом к Леону. Какие волнующие, чудесные страницы, и как это все не похоже на то, что испытывала сама Тося, и на то, что ее окружало! Может быть, эта книга пробудила в ней смутную тревогу и желание чего-то нового, другого?
На улице, у входа в барак, Тося видит Максимовну, - вытянув шею, та что-то шепчет сухими обесцвеченными губами начальнику лагеря Мироненко. Мироненко внимательно слушает ее, расставив широко ноги в белых фетровых валенках. Несмотря на мороз, меховая куртка на нем распахнута, на выпуклой груди лежит тяжелый, чуть раздвоенный подбородок.
"Ябедничает!" - решает Тося, проходя мимо, грубо толкает Максимовну.
Мироненко провожает Тосю тяжелым взглядом. Он ухаживает за Тосей, несколько раз делал ей комплименты и прозрачные намеки, обещая даже жениться, когда Тося освободится. Но Тосе он противен, и по опыту она знает, что быть возлюбленной начальника лагеря ничего хорошего не сулит - дознается более высокое начальство, и начнется кутерьма.
На улице - плотный, голубоватый туман, холод обжигает лицо. Безветренно. В синем небе висит изогнутый бледный месяц. Тося невольно передергивает плечами под взглядом Мироненко. Какие нехорошие у него глаза: маленькие, зеленые… А в общем, пошел он к черту, этот Мироненко Лучше думать про Эмму, как она обманывает мужа и ездит в город на свидания к Леону и какая замечательная у них любовь.
Парикмахерская для "вольных" помещается в небольшой белой палатке с маленьким окном. Посередине - круглая железная печка, тепло. Горит большая электрическая лампа без абажура. Пол чисто вымыт, у стенки палатки столик, на нем большое зеркало без оправы. У печки хлопочет дневальная Ариша: маленькая, большегрудая девчонка с ярким румянцем на щеках и короткими косичками, перевязанными синими вылинявшими тряпочками. При входе Тоси Ариша от испуга останавливается и открывает рот. Ариша недавно попала в лагерь из колхоза. Она никак не может привыкнуть, что у нее пять лет срока, что она считается преступницей. В лагере ей все страшно и необычайно. Необычайны морозы, сопки, северное сияние, все это так не похоже на мягкие кубанские зимы и бескрайние поля ее колхоза. Тосю она боится, считает красавицей и существом высшим. Несмотря на то что они почти ровесницы, почтительно величает ее Антониной Андреевной.
Тося замечает у порога маленькую бумажку.
- Когда я тебя выучу порядку? Заруби на своем курносом носу - здесь парикмахерская, все должно блестеть! Как ты дома жила? Наверное, по уши в грязи сидела. Учу-учу, а толку никакого, - Тося быстро поднимает бумажку, опередив Аришу. - Черт знает что! На такую хорошую работу нельзя подобрать человека: то воровок пришлют, они в карманах у клиентов шарят и бегают по женихам, а я должна за них мыть полы, то нерях вроде тебя… Ну чем тебе здесь плохо? Я, кажется, не обижаю, - может быть, на лесоповал хочешь?
Ариша судорожно вздыхает, она так старается угодить Тосе, но никак не получается, чтобы Антонина Андреевна ее не изругала.
Тося заваривает в кружке очень крепкий чай, дает ему хорошо прокипеть на печке - и чифир готов. Обжигаясь, Тося торопливо пьет его. Сердце начинает биться быстрыми, короткими толчками, делается весело, и тяжелое настроение и недобрый взгляд Мироненко уходят куда-то далеко.
Ариша обязана тщательно вычистить кружку, чтобы никто не догадался, что Тося чифирит. Приходят клиенты, от разговоров с ними и от выпитого чифира к Тосе возвращается хорошее настроение. С мужчинами она любезна, иногда кокетлива, даже приятно посмотреть на эту быструю белокурую девушку в белом халате с ярко накрашенными, чуть вывернутыми губами. Сдачи никто не берет. Геолог в огромной дохе с шутливым поклоном преподносит Тосе плитку шоколада. Знакомый водитель за шестьсот километров из города привез чулки и одеколон.
Одну пару чулок Тося великодушно дарит Арише - хоть и бестолочь, но жаль девчонку, совсем голая.
С женщинами, которых здесь мало, Тося холодна и подчеркнуто вежлива. Тося и дамский мастер. Парикмахерскому искусству выучил ее один из первых любовников, уверяя, что для лагеря это драгоценная профессия. В самом деле, Тосю она часто выручает, спасает от общих работ. Всех "вольных" женщин Тося презирает, считает, что они приехали за "длинными рублями" и в поисках мужей - авантюристки и старые девы. Тося никогда по своей воле не поехала бы в эти гиблые места. Слава богу, для нее приличный муж нашелся бы и на "материке". Женщины платят Тосе высокомерием.
Приходит Мироненко, подозрительно оглядывает парикмахерскую. Придраться не к чему, посторонних нет, сияют зеркало, белые пятна простыней. Мироненко уверенно садится в кресло. Тося так же, как и с женщинами, с ним холодно предупредительна. После бритья Мироненко велит сделать себе компресс и массаж лица, денег он никогда не платит. Одеваясь, пристально глядит на Тосю.
- Может, передумаешь? Может, другой разговор у нас с тобой будет?
Тося переставляет флаконы на столике.
- Смотри, пожалеешь, да поздно будет! - и внезапно резким, злым голосом: - Вы смотрите у меня! Держите порядочек!
Ариша молчит от испуга, Тося - от презрения, но от окрика и она невольно вздрагивает. До прихода следующего клиента в парикмахерской царит тяжелая, гнетущая тишина. Но постепенно Тося успокаивается: черт с ним, с Мироненко, мало ли их было, недобрых разговоров, за шесть лет лагерной жизни?
В свободные минуты девушки жуют шоколад, а Тося поучает Аришу лагерному житью-бытью:
- От начальства держись подальше, кроме неприятностей ничего не заработаешь. Будешь мужа выбирать, посоветуйся со мной. Я всех здешних мужчин знаю, а то тебя, деревенщину, быстро окрутят
- Я, Антонина Андреевна, замуж в лагере не собираюсь, скажете тоже, - лопочет смущенная Ариша, и красные ее щеки делаются как помидор.
- Все вначале так говорят, - вздыхает Тося, - а получается совсем по-другому.
Тося задумывается. Сегодняшний разговор с Мироненко не к добру. Несмотря на завоеванное положение, чувство тревоги не покидает ее. О собственной лагерной судьбе она мало беспокоится: слишком уверена она в своем женском обаянии, да и женщин на Колыме мало, в любом лагере как-нибудь устроится. Но она боится расстаться с Иваном Ивановичем, сошлась с ним от скуки (и все-таки лагерный нарядчик), а потом очень привязалась. Надоела эта подневольная жизнь, бросают тебя из стороны в сторону, как вещь. Кто хочет, тот и подбирает. Есть же на свете иная жизнь, как у мадам Бовари. Большая любовь, чувства, ухаживания - и нет начальников лагерей. Благодатное синее небо юга, свидания в беседке, прогулки верхом вдвоем в лесу, а не снег и холод и обледенелое кольцо гор, которым, кажется, опоясан весь мир.
Быстро потухает короткий северный день. На прощание солнце окрашивает верхушки сопок шафрановым цветом. В окно видно, как из леса вразброд бредут лесорубы.
Вечером, после закрытия парикмахерской, у Тоси назначено свидание с И. И.
Перед свиданием Тося опять пьет чифир, долго прихорашивается перед зеркалом. Выходя из палатки, по-воровски быстро оглядывается вокруг и, надвинув на лицо серый пуховый платок, бежит к крайнему домику у замерзшей реки. И. И. уже ждет ее в маленькой, плохо прибранной холостяцкой комнате. На кровати криво постелено одеяло, слежавшаяся подушка, на столе - грязные свертки на жирной, потрескавшейся клеенке.
При появлении Тоси хозяин дома, огромный, мрачный человек в торбазах, одевается и запирает снаружи, на ключ, оставшихся. Таков колымский обычай. Там, где есть женщина, третий не нужен. Летят короткие минуты наедине - торопливая, уворованная у лагеря любовь. Потом возвращается хозяин, стучит условным стуком, чтобы влюбленные знали, что это он, а не вохровец, открывает дверь. Тося, крадучись, уходит. Уже темно. Бесстрастные, равнодушные ко всему, залитые зеленоватым лунным светом, стоят сопки. Крупные и пологие, остроконечные и круглые, а за ними выглядывают другие, а дальше опять заснеженные сопки, и нет им конца…
Скудно освещенный барак встречает Тосю теплым воздухом и смутным шумом. Около печек теснятся женщины с медно-красными от полярного загара лицами - это те, кто работает в лесу. Они никак не могут согреться, говорят о том, что готовится этап на штрафную командировку. Этап Тосю нисколько не интересует, но и согласиться с этой вестью она не может - дожили, на Колыме, где так мало женщин, их стали гонять на лесозаготовки! Вообще в последнее время с "материка" привозят все больше людей с 58-й статьей и всех их отправляют на общие работы. Достается бедняжкам. Впрочем, всех не пережалеешь. В лагере надо жалеть только себя.
Тося молчаливо проходит к своей постели, ложится, зажигает у себя на тумбочке свечку - подарок лекпома, и начинает читать. Вскоре она забывает про лагерь и барак. Эмма ездит в Руан на свидание к Леону, а негодяй Лере заставляет подписывать ее векселя - и все больше, больше… Да как она не понимает, что он ей петлю готовит, опутывает долгами. Тося быстро листает страницы. Соседки, утомленные тяжелой работой и холодом, давно спят. Только Максимовна никак не угомонится: то подводит вперед часы, то подкладывает дрова в печку, но наконец успокаивается и она. Поздно вечером дежурный по лагерю делает проверку, а Тося все читает.
На другой день в парикмахерскую заходит И. И. - молодой, густобровый, с грубыми, но правильными чертами лица. За восемь лет в лагере он ухитрился ни одного дня не быть на общих работах. И. И. показывает голубыми водянистыми глазами на Аришу, бодрым голосом говорит:
- Тося, прошу вас, побрейте.
На людях они на "вы". Тося высылает Аришу колоть дрова, точит бритву.
- На днях будет штрафной этап, и ты в списке. - Тося перестает точить бритву. - Сказал верный человек, это Мироненко тебя сосватал.
- Не поеду!
- Глупенькая, - гладит ей руки И. И - Куда ты денешься? Все мы подневольные. Здесь не "материк", в побег не уйдешь. На штрафной командировке староста - мой кореш, он устроит тебя. Когда все успокоится, не пожалею денег - верну.
- Не поеду! - захлебывается в рыданиях Тося. Внезапно прекращает плакать, начинает лихорадочно одеваться.
- Никуда не ходи, только хуже сделаешь, до этапа посадят в изолятор. Честное слово даю, вернешься обратно.
И. И. лезет во внутренний карман пиджака, достает толстую пачку денег и сует ее Тосе.
- Это на первое время, потом еще перешлю.
С охапкой дров входит Ариша, смотрит на заплаканную Тосю и на И. И. так и стоящего с такой огромной пачкой денег.
- Антонина Андреевна, дрова еще колоть или хватит?
- Коли! - кричит ей в исступлении Тося. - Пропади ты пропадом со своими дровами! - и выбегает на улицу.
За ней, покачав головой, следует не очень быстро И. И.
Скрип… скрип… - хрустит снег под быстрыми Тосиными шагами. Она бежит к освещенному длинному одноэтажному дому конторы, останавливается у дверей. В холодном воздухе слышится звук дыхания - точно рвут шелковую материю, так всегда бывает при больших морозах.
- Господи, да что же это такое!.. - шепчет Тося.
Сильная боль сжимает сердце, перехватывает дыхание, но Тосе кажется, что стоит только глубоко вздохнуть полной грудью, и боль, и неприятности, и тяжесть в сердце пройдут, но именно этого вздоха Тося не может сделать. Тося стоит и ждет, что боль утихнет, но она не утихает. Может быть, попросить начальника совхоза, чтобы отставил ее, Тосю, от этапа? Но вспоминает его всегда небрежный взгляд куда-то в сторону, презрительно сощуренные глаза, и понимает бесполезность этой просьбы. Плотный белый туман окутывает сопки, землю, поселок и людей.
Тося бредет обратно по тропинке. Около высокого лагерного забора из тумана вдруг возникает Мироненко.
Может быть, попросить Мироненко? Тося вспоминает его угрозу в парикмахерской. И гнев, и возмущение подымаются в ее душе. - Нет! Нет! Сто раз нет! Не будет она его просить. Он злой, мстительный. За такую просьбу придется дорого расплачиваться. Она с кем угодно может спать, но не с ним. Мироненко противен ей, она с отвращением дотрагивается во время бритья до его сухой кожи с крупными порами.
Никто не поможет. Ее все равно увезут от И. И. Почему-то вдруг в памяти встают отрывки из "Мадам Бовари": болезнь Эммы, как ее причащали, как плакал и переживал Шарль Бовари… Фармацевт Эме со своими тошнотворными нравоучениями…
Чтобы не встретиться с Мироненко, Тося сворачивает на боковую тропинку которая приводит ее в лагерную амбулаторию. В амбулатории тишина, приема нет, лекпом сидит за белым столом и вертит порошки.
- Тосенька, милости прошу, - довольный лекпом подвигает ей табуретку.
"Зачем я сюда пришла? - думает Тося, засовывает руки в карманы пальто и нащупывает пачку денег, которую незаметно сунул И. И. - Что-то нужно сказать лекпому".
- У меня… у меня очень болит голова.
- Сейчас мы ее полечим, такая красивая головка, и вдруг заболела, - лекпом выдвигает ящик в шкафу, достает порошки. - Может быть, дать на завтра освобождение? Я ведь у тебя в долгу.
Тося отрицательно качает головой, от этапа это освобождение все равно не спасет. Лекпом наливает в стакан воды и вместе с порошком подает Тосе. В это время кто-то входит в коридор, и лекпом направляется туда.
- Нет! - зло отвечает он кому-то. - Сейчас нет приема, придешь через час. Наплевать мне на твой нарыв, вас здесь сотни, а я один.
В ответ несется виртуозная нецензурная ругань.
Тося оглядывается, замечает полуоткрытый стеклянный шкаф, в котором хранятся медикаменты. Подбегает к нему, торопливо, без разбора загребает рукой во взятую со стола бумагу сыпучие лекарства из разных банок, сует в карман пальто. Минуту стоит в раздумье, прислушивается, лекпом все еще ругается с больным.
Тося достает пачку денег и засовывает ее в темный угол шкафа, потом быстро проходит мимо удивленного лекпома, ему наконец удалось выставить надоедливого посетителя.
Опять Тося мечется в тумане по замороженной земле. На глазах, вероятно от сильного мороза, появляются слезы, они моментально превращаются в ледяные колючки. Возле парикмахерской она встречает И. И. целует его, плачет. И. И. отнимает ее руки.
- Ты с ума сошла, - говорит И. И. - ну, Тосенька, сдурела совсем. Эка невидаль - этап, ну успокойся, я верну тебя, честное слово, верну.
Тося плачет, и ледяные комочки делаются еще больше и больно давят ей на глаза. Потом неловко вынимает пакет, коченеющими руками отсыпает его содержимое в оторванную бумагу и сует И. И.
- Выпей, будь он проклят этот лагерь, и мы будем всегда вместе! - она крепко целует его.
И. И. пожимает плечами, рассматривает лекарства, потом бросает их в снег и затаптывает ногой.
- Взбесилась, ну просто взбесилась! Целуется на улице, того и гляди начальство увидит. В лагере из-за каждого этапа отраву пить - так не одну, а сто жизней надо иметь.
Через год И. И. освобождается, он собирается уехать на "материк". У него редкий дар - он бесподобно подделывает любую подпись. Теперь он будет умнее и осторожней. Ему нужно размах, большой город. На Колыме делать нечего, и ждать Тосю три года он не намерен. Слов нет, Тося мила, но в его жизни встретятся и получше.