На следующий день, часу в десятом утра, Харитон Игнатьевич подвез Петра Никитича к одноэтажному деревянному дому, стоявшему внутри обширного двора, обнесенного с улицы резною деревянною решеткой. Дом стоял в центре города, на одной из лучших улиц, и принадлежал уездному исправнику Ивану Степановичу Кашкадамову. Пройдя чисто выметенный и усыпанный песком двор, Петр Никитич вошел в людскую, помещавшуюся во флигеле, позади дома. У конюшен суетились кучера, чистившие лошадей: два конюха обмывали щегольскую полуколяску, недалеко от них, на завалине сидело четверо крестьян, пришедших еще на рассвете и терпеливо ожидавших, когда их примут и выслушают. Просители были старики. Осеннее солнце обливало ярким светом загорелые морщинистые лица и их серые, из домашнего сукна зипуны. Что-то грустное проглядывало в этой молчаливо сидевшей группе, пришедшей, может быть, за сотню верст, оторвавшись от неотложных работ по хозяйству. По двору суетливо перебегали из флигеля в дом горничные, то с чайной посудой на подносе, то с самоваром и кофейником, утюгом или выглаженной юбкой. Каждый раз, как только отворялась дверь во флигеле или доме, просители, точно по сигналу, поднимались с завалины и обнажали свои лысые головы, обрамленные прядями седых волос; но видя, что на них никто не обращает внимания, медленно садились один за другим, перекидываясь изредка каким-нибудь словом.
Иван Степанович Кашкадамов, сидя в это время в кабинете у письменного стола, отдавал приказания повару и эконому о необходимых приготовлениях к предстоящей охоте, к участию в которой приглашены были влиятельные лица местной администрации. Красивое лицо его было крайне озабочено. Он постоянно хмурил брови, тер лоб, стараясь припомнить, не упустил ли чего-нибудь из виду; несколько раз повторял одни и те же слова, перечислял одни и те же сорта вин, закусок и паштетов. Поглощенный этой заботой, он несколько дней не посещал даже управления, не подписывал накопившихся бумаг, журналов и постановлений. Многие из этих бумаг заключали в себе судьбу какого-нибудь крестьянского семейства, решение давнишнего спора о чресполосном куске земли, освобождение из-под ареста какого-нибудь бедняка, но Ивану Степановичу было не до того… Он принадлежал к тому многочисленному типу людей, которые, доживши иногда до глубокой старости, не выходят из младенческого возраста, и был известен в губернии более под именем "Ванечки", и уменьшительное имя это, несмотря на солидный возраст и служебное положение, как нельзя более шло к нему. Бывши некогда адъютантом при какой-то особе, Иван Степанович считался в высшем кругу города О-а "горячей и опасной головой" и, вследствие свободомыслия, вынужден был променять военную карьеру на более скромную гражданскую деятельность. Рассказывали, что, принимая предложенную ему должность исправника, он открыто заявлял, "что каждый развитой и просвещенный человек обязан посвящать свои силы на служение интересам народа!" Как посвящал Иван Степанович свои силы на подобное служение до женитьбы своей на дочери винокуренного заводчика и золотопромышленника Пегова, о том биографы его умалчивали, иронически улыбаясь, но после женитьбы ни для кого не составляло секрета, что тесть его, в компании с ним, оцепил половину губернии кабаками и винными складами. Сделавшись одним из крупных капиталистов и душою высшего губернского общества, Иван Степанович тяготился службою, редко заглядывал в округ и поговаривал даже о выходе в отставку, если б его не задерживало благосклонное внимание к нему начальства, ценившего в нем не ум, но честность.
Окончив распоряжение, Иван Степанович отпустил повара и приказал лакею подавать одеться. В это время горничная доложила ему, что его желают видеть по весьма нужному делу писарь X-ой волости и мужики с просьбой, "пришедшие еще до света", - добавила она.
- Что там такое? Что им нужно? - с неудовольствием спросил он и приказал ввести просителей в переднюю, предупредив горничную наблюсти, чтобы они вытерли ноги и не натоптали на ковре. Тщательно вымытый и причесанный, с дорогими перстнями на пальцах и запонками на груди белоснежной сорочки, в безукоризненно сшитом фраке, вышел Иван Степанович в переднюю, где в ожидании его стояли у порога крестьяне, а поодаль от них Петр Никитич.
- А-а, Болдырев! Ну, что такое? Какое такое дело? - спросил он, кивнув головой на низкие поклоны крестьян и пристально рассматривая порыжевший нанковый сюртук Петра Никитича и шаровары его с побелевшими коленями.
- Извините, ваше высокородие, что осмелился беспокоить вас, но встретилось не терпящее отлагательства дело, - отчетливо ответил Петр Никитич, слегка склонив голову на правую сторону и стоя перед ним с полузакрытыми глазами, как бы не вынося блеска, каким обливал его Иван Степанович.
- Хорошо, после объяснишь, - прервал его Иван Степанович. - Ну, а вам чего нужно? - спросил он, обратившись к крестьянам.
- Окажи нам защиту, милостивец; за тем и пришли к тебе! - в голос заговорили они, сопровождая слова поклонами.
- В чем защиту, от кого? Вы какой волости? - спросил он.
- Белоярской, и села-то Белоярского! Мир нас выбрал ходательствовать пред тобой! - начал низенький, коренастый старик с нависшими на глаза бровями, из-под которых искрились черные проницательные глаза. - Обидит нас, батюшка, голова наш, Семен Алпатыч, с зятеньком своим, Антон Прокофьичем! Силы нет владать с ними, заступись! - И старик низко поклонился ему.
- Чем же обидят, ну?
- Много делов-то за ними, о-ох! Коли все-то посказать, и до вечера время не хватит… Мы, то есть, из села-то крадучись ушли: опаска брала, чтоб не проведал голова-то, что к тебе идем, да не запер бы нас в волость…
- Разве случалось, что он запирал в волость, кто шел на него жаловаться… а?
- Всячины у нас деется, батюшка! И не на такие дела востер Семен Алпатыч, - продолжал старик. - Запереть-то в волость не мудрое дело! Судись там с ним из-под замка-то.
- Осмелюсь доложить, ваше высокородие, я не раз слышал, что у них в волости действительно случаются продолжительные аресты без суда и следствия, - почтительно заметил Петр Никитич, прервав старика, с удивлением посмотревшего на неожиданного заступника.
- Не верится что-то. Я знаю, голова у них степенный и рассудительный мужик.
- Это точно, ваше высокородие, он очень рассудительный человек, - с улыбкой, откашлявшись в руку, продолжал Петр Никитич, - но я слышал недавно, что он сельского старосту деревни Черемши, превысив власть, продержал две недели под арестом и до того застращал его, что он будто бы представил в подать фальшивый кредитный билет, утаив настоящие деньги у себя, что тот и заикнуться не смеет теперь о жалобе на него.
- Давно это случилось? - спросил Иван Степанович, нахмурив брови.
- Недавно, как слышал я.
- И это правда?
- Так точно-с!
- Странно! - задумчиво произнес Иван Степанович. - Отчего же до сих пор никто не довел об этом до моего сведения, а?
- Не могу знать, - ответил Петр Никитич.
- Удивляюсь… - произнес Иван Степанович, с изумлением пожав плечами. - Что это за народ! С них хоть с живых кожу сдирай, они все будут молчать!
- И сдирают, батюшка! И кожу-то сдирают, и что под кожей-то есть и то поскоблят! - подхватил старик. - И плачешь, да молчишь: он властный человек, богатый, а мы-то что супротив него? Вон теперь зятек-то его как мир-то обидел, один бог только видит. Лужок у нас есть. Мы сообча и косили на нем. Только в прошлом году зять-то головы, Антон Прокофьич, и пристань к нам: отдай ему этот лужок на лето в аренду! Скот он скупает по деревням-то, сена на прокорм-то его в зиму много требуется, покупать-то надсадно, вишь, карману-то… все как подешевле норовит. Ну, и вздумал лужок у нас в аренду взять для сенокосу. Мы-то и не хотели, признаться, отдавать, так голова-то пристал к нам - отдайте да отдайте; плату дали хорошую, нечего сказать: сто двадцать рублев за лето мы взяли с него. Ладно! Условие сделали в волости как следует. Мы-то, признаться, и не хотели условия-то делать: в отпор, мол, не пойдем, коли слово дали; так голова же тогда и настоял, что без условия не можно. Сделали. Только нонче, как пришел сенокос-то, мы по порядку поделили, как, значит, промеж себя луг, скосили, сметали стоги, все ничего, все молчал наш Антон Прокофьич. Только, когды уж управились делом, он и вступись: по какому-де праву мы на чужом лугу хозяйствуем? "Как на чужом? - говорим ему. - Луг наш, мы тебе отдали его только на одно лето". - "Нет, говорит, луг мой, а вашим он будет по скончании трех годов, как в условии сказано!" А в условии-то они, ваша милость, заместо одного-то лета на четыре годочка вписали! Вот какие дела у нас делаются! Совсем теперь без сена остались, скотина хошь пропадай! Кое-где по болотцам покосили, и все тут. То ись за работу-то нам не заплатил: вольно, говорит, вам было, очертя голову, косить-то!
- А точно ли вы на одно лето отдавали луг? Верно ли это? - спросил Иван Степанович, прерывая старика. - Смотрите, говорите, да обдумывайте. Ведь вы обвиняете волость в подлоге, в фальшивом составлении условия! Когда условие-то заключили, пили вино?
- Пили! Был этот грех, батюшка!
- Допьяна пили?
- Пошатывало, не потаимся! Голова-то на угощение не поскупился, все были довольны.
- Еще бы довольны не были! Вы за ведро-то душу продадите знаю!
- Полно, милостивец! - тоскливо глядя на него, ответил старик.
- Сами же, верно, спьяна отдали луг на четыре года, - разгорячась, говорил Иван Степанович, обратившись к Петру Никитичу, - а теперь спохватились и пошли с жалобой. Знаю я, как все вас обижают да обирают! Не остаетесь и вы в долгу, гуси-то лапчатые!
- На лето, родной, мы отдали луг ему, на лето! Коли нам веры не даешь, богу поверь! - ответил старик.
- В этом и вся ваша жалоба?
- О-о-ох! Много делов-то, мно-ого! Вдову, теперича, жену покойного Мирона Силича, детную сироту, обобрали дочиста…
- Кто?
- Все тот же Антон Прокофьич с головой, Семеном Алпатычем. Покойник-то, вишь, должен был Антону-то. Сколько должен-то был, бог их знает. Темное дело-то. Акулина, вдова-то, говорила на миру, что и двадцати рублев не будет, а Антон-то сказывает, что и от сотни хвостики останутся. Да теперича и отобрали, с головой-то, у нее лошадь, корову да нетель годовалую, да еще грозят жаловаться. Разорили бабу-то в корень…
- Ну, и все тут?
- Дивья, кабы все-то. Кабак теперь Антон-то завел…
- Ну хорошо, довольно! - остановил его Иван Степанович. - Подите теперь в полицейское управление и скажите, что я прислал вас и приказал снять с вас письменное заявление о вашей претензии на голову. А ты, Болдырев, пройди ко мне в кабинет, - сказал Иван Степанович, выходя из передней в залу.
С минуту постояв в нерешительности у порога, крестьяне один за другим вышли из передней и, почесывая в затылках, медленно пошли со двора, держа шапки в руках; а Петр Никитич, пройдя осторожно на носках через залу в кабинет, остановился у порога; почтительно откашливаясь в руку.
- Какое же дело встретилось у тебя? - спросил Иван Степанович, опускаясь в кресло. - Надеюсь, по волости ничего особенного не случилось?
- Все благополучно-с! Подати, по обыкновению, собрали сполна и сдали в казначейство!
- Хорошо! Говори же скорее, какое дело. Я тороплюсь, мне некогда, нужно ехать! - предупредил он, любуясь носком своего лакированного сапога.
Осторожно переступая по мягкому дорогому ковру, Петр Никитич подошел к Ивану Степановичу и, подав ему пакет с циркуляром, снова отошел к порогу. Молча вынув циркуляр, Иван Степанович прочитал его и с недоумением посмотрел на Петра Никитича.
- В этом и заключается затруднившее тебя дело? - спросил он.
- Так точно-с…
- Что ж тут особенного ты нашел? Палата требует, чтоб ей доставили сведения, какие есть в волости сенокосные луга, рыбные озера или пески, которые принадлежат казне и могли-бы быть обращены в оброчные статьи…
- Так точно-с…
- Есть в волости такие угодья, которые принадлежат казне?
- Есть.
- И донеси палате, что есть. Об этаких пустяках не следовало и ехать спрашивать меня! - с неудовольствием произнес Иван Степанович, доставая из коробки свежие лайковые перчатки и растягивая их на пальцах левой руки.
- Позвольте, ваше высокородие, обстоятельнее изложить пред вами настоящее дело? - спросил Петр Никитич, откашлявшись в руку.
- Говори, - ответил Иван Степанович, не оглядываясь.
- На основании этого циркуляра, ваше высокородие, мы должны донести, что в пределах волости есть рыбное озеро, называемое Святым, которое принадлежит казне и приносит крестьянам в год от трех до четырех тысяч рублей дохода. Палата зачислит озеро в оброчную статью, и тогда крестьяне, чтоб пользоваться им, должны будут арендовать его у казны.
- Весьма естественно. Палата и имеет это в виду…
- Так точно-с. Но тут встречается, ваше высокородие, обстоятельство, для изложения коего я и осмелился беспокоить вас.
- Какое же еще обстоятельство?
- Вашему высокородию небезызвестно, что немногие из крестьян нашей волости занимаются хлебопашеством, вследствие дурной, болотистой почвы земли?
- Знаю!
- Единственным источником для безбедного существования их и оезнедоимочной уплаты податей и повинностей служат; вырубка на продажу строевого леса, выделка деревянной посуды, а главное, улов рыбы из озера. Если озеро отберут у них, тогда они неминуемо обнищают, так как исключительно только вырубкой леса и поделкой посуды они не могут существовать.
- Они будут арендовать озеро и пользоваться им, - заметил Иван Степанович,
- Совершенно справедливо, ваше высокородие; но так как арендная плата в виду того дохода, какой приносит озеро, по всем вероятиям будет значительная, - не менее полутора или двух тысяч в год, - то уплачивать такую значительную сумму, не нарушая своего благосостояния, крестьяне могли бы, ваше высокородие, только в таком случае, если б, сообразно с новым расходом, увеличился и их доход; но нести подобный непредвиденный расход из той же суммы дохода, какой они имеют теперь, они не в состоянии. А посему они будут постепенно беднеть, на них будет накапливаться недоимка, и кончится тем, что богатая теперь волость придет со временем в состояние крайнего упадка.
- Ну, так что ж нам делать в таком случае? - вопросительно взглянув на него, сказал Иван Степанович. - Ведь мы не виноваты в этом, распоряжение это идет не от нас.
- Так точно-с… Посему я и осмелился беспокоить вас; не благоугодно ли вам будет изыскать меры к предотвращению сего зла?
- Ну, ну, ну… Какие же меры? Ну, что бы ты сделал, бывши на моем месте? - спросил Иван Степанович, вскочив с кресла, и остановился посреди комнаты, заложив руки за фалды фрака.
- Я бы донес, ваше высокородие, что в пределах волости есть озеро, не вошедшее в надел крестьян и составляющее собственность казны, но озеро совершенно безрыбное, дохода никакого не приносит, и зачислять его в оброчную статью не встречается надобности.
- То есть как же это? - широко раскрыв глаза, с недоумением спросил Иван Степанович. - Совершил бы наглый обман, клонящийся к намеренному подрыву интересов казны, а-а?
- Подобным донесением, ваше высокородие, я не подорвал бы интересов казны, а сохранил бы их, - спокойно ответил Петр Никитич.
- Не понимаю, как это: объясни.
- Как я уже имел честь доложить вашему высокородию, - начал Петр Никитич, - если озеро зачислят в казну и крестьяне будут арендовать его, то это немедленно повлечет за собою постепенное обеднение их, что прежде всего выразится в неаккуратной уплате податей и в накоплении недоимки. Казна будет получать ежегодно полторы или две тысячи рублей за озеро и в то же время будет более терять от недобора податей с волости. Для казны, ваше высокородие, более интереса, если волость в количестве тысяча трехсот душ живет безбедно, аккуратно уплачивает подати и повинности в размере девяти или десяти тысяч в год, нежели, погнавшись за тысячью пятьюстами или двумя тысячами рублей дохода от аренды озера, она приведет со временем волость в крайнюю нищету и допустит накопление недоимки, которую должна будет прощать им по безнадежности взыскания.
Молча выслушав доводы Петра Никитича, Иван Степанович, понурив голову, задумчиво прошелся несколько раз по кабинету и затем, остановившись у окна, забарабанил пальцами по стеклу. Петр Никитич искоса наблюдал за ним, покашливая время от времени в руку.
- Хорошо! - произнес вдруг Иван Степанович, круто повернувшись к нему на каблуке. - Донесем мы, что озеро безрыбное, доходу не дает; а вдруг откроется, что мы донесли ложно, а? Тогда что? Тогда ведь, брат, не похвалят! Тогда ведь достанется всем сестрам по серьгам!
- Не достанется, ваше высокородие!
- Да ведь это ты говоришь? А я тебе говорю, что достанется. Ведь озеро-то это здесь все знают.
- Знают… так точно-с!
- А ты донесешь, что оно безрыбное? Отличишься! Положим, ты сделаешь это с похвальной целью оградить интересы казны и крестьян! Да такими ли глазами посмотрят на твой поступок вверху, а-а? Ты подумал ли об этом, а?..
- Думал, ваше высокородие!
- Ну, что ж?
- Если даже и догадаются, то посмотрят на это донесение сквозь пальцы… а чтоб догадались - сомнительно!
- Ну, не-ет, брат, это ты шалишь! - сделав пируэт перед ним на каблуке и закусив губу, фамильярно произнес Иван Степанович. - Шали-и-ишь! - повторил он.
- Неужели вы, ваше высокородие, изволите полагать, что палата будет справляться: верно мы донесли или нет. Да ведь в таком случае ей бы по каждому донесению волостных правлений следовало производить удостоверения. А если бы даже и догадались, что сведения, доставленные нами, неверны, то палата также хорошо знает, что в большинстве случаев доставляемые волостными правлениями сведения страдают отсутствием истины. Вот если бы волости, ваше высокородие, стали всегда доносить одну истину, так это бы скорее не понравилось, - с иронией произнес Петр Никитич.
- Что ты за вздор городишь, - прервал его Иван Степанович.
- Истину докладываю вам! Позвольте мне, в подтверждение моих слов, рассказать случай, бывший со мной еще при покойном предместнике вашем, Олимпане Гавриловиче Нурядове.
- Ну… что такое? - произнес Иван Степанович, взглянув на часы и снова спуская их в карман.