Самым страшным, как считал впоследствии Фуад, было то, что он не дал повода для столь внезапного сурового отношения к себе. Ни малейшего. Ни словом, ни поступком - нигде, ни в чем, ни даже вот столечко! - он не обидел, не задел товарища. Накануне они дружески расстались. В тот день утром так же дружески поздоровались. И вдруг неожиданное наказание! За что? Причина? Может, мальчику дома велели так сказать? Впрочем, в ту минуту, тогда, на уроке, мысль о родителях мальчика как источнике-первопричине вынесенного приговора не пришла ему в голову. О возможном вмешательстве их Фуад подумал гораздо позже, спустя много лет, - да, порой он вспоминал этот эпизод, врезавшийся в его сознание. Однако, подумав об этом, он отверг такую вероятность. Проанализировав факты, Фуад понял наконец, в чем суть дела, и был уверен, что понял все правильно и точно. Причина этого неожиданного заявления заключалась в прихоти избалованного человека, чувствующего свою силу, получающего удовольствие, унижая ближнего, давая этому ближнему щелчок по носу. Жестокость к слабому - вот где был исток. Разумеется, кудрявый мальчик не действовал по заранее намеченному плану, не ставил перед собой конкретной задачи - во что бы то ни стало оскорбить Фуада. Он это сделал, как теперь часто говорят, спонтанно, то есть самопроизвольно, в приступе внезапного каприза. И неизвестно, сохранилось ли в нем с годами, гораздо позже, уже в зрелом возрасте, это отрицательное свойство, или же оно умерло, изжило себя на уровне детской жестокости?
Как бы там ни было, тогда, на уроке, это категорическое заявление-приговор - "Сегодня я не возьму тебя в машину" - было сделано Фуаду предельно хладнокровно. Но самое ужасное оказалось впереди.
Фуад, вместо того чтобы встретить "приговор" так же хладнокровно, не придать ему значения, проявить предельное, пусть даже наигранное, равнодушие, - словом, выдержать, как говорится, марку, - стал на неверный путь: он начал просить и унижаться. Это не была явная мольба, но по сути выглядело именно так.
- Но почему, почему? - спрашивал он шепотом.
- Просто так.
- Но почему просто так?
- Потому, что я не хочу.
- Но почему ты не хочешь?
- Не хочу - и все.
- Но почему, почему?
Он только спрашивал, задавал вопросы. Но так как в ответ на "не хочу - и все" не было сказано: "Не хочешь - и плевать, катись к черту!" - то все эти "но почему, почему?" были в сущности мольбой, попрошайничеством. Мальчик знал, что отец Фуада работает учителем в школе, и, действуя столь вызывающе по отношению к Фуаду, не только демонстрировал, что не считается с ним, Фуадом, но также и с его отцом, этим жестким, суровым человеком, которого побаивались даже его коллеги, с авторитетом отца в рамках школы, с его возможностями.
- Говорю тебе, не хочу.
- Но почему, а?
- Не хочу - и все. Не хочу!
Мальчик, не оборачиваясь к Фуаду, внимательно смотрел на классную доску, на которой учительница писала задание. Улыбка не сходила с его лица. А Фуаду было совсем не до задания. Он был потрясен. Он никогда больше не сядет в "БМВ"?! Ужас! Его осудили на это, хотя он ни в чем не виноват, ведь ни в чем же, абсолютно!
- Но почему, почему?
- Не хочу - и все.
Касуму было строго-настрого наказано: машину останавливать за полквартала до школы. Первизу и Джейхуну он тоже внушил: товарищи по классу ни в коем случае не должны знать, что они ездят в школу на отцовской служебной машине.
- Ма, Джейхун говорит, что он не поедет к Курбану. - Это тоже было сказано по-русски.
"Здравствуйте! Оказывается, эти щенки, как и мать, зовут своего деда по имени!"
- Как это не поедет?! - И это тоже по-русски. - Джейхун, как тебе не стыдно! Говорю вам, звонила Черкез, просила, чтобы вы навестили дедушку.
- Какого дедушку?
"Конечно, "дедушкой" может быть только Шовкю, отец их матери!"
- Как какого? Раз я говорю: звонила Черкез, - значит, речь идет о дедушке Курбане. Он болен.
Вчера у Курбана-киши поднялось давление. Он, Фуад, тоже должен сегодня выкроить время и заглянуть к родителям.
- Мам, я не хочу туда.
- Почему, Джейхун?
- У них плохо пахнет.
Первиз прыснул. Румийя тоже рассмеялась от слов Джейхуна и перешла на азербайджанский:
- Нельзя так говорить, стыдно…
Фактически, у него уже не было оснований вставать и выговаривать жене: "Вот оно - твое воспитание! Смотри, как дети относятся к родному дедушке!" Румийя осудила, поругала младшего. Фактически. Однако бесспорным фактом было и то, что подобное отношение ребят к дедушке и бабушке со стороны отца проистекало от отношения самой Румийи к свекру и свекрови, являлось отражением в простеньком зеркальце детского восприятия сложных взаимоотношений взрослых.
"В простеньком ли? Таких ли уж сложных?"
Его родители Курбан-киши и Черкез-арвад жили в старом, обшарпанном коммунальном доме, в котором двадцать пять лет, до женитьбы, прожил и он, Фуад. Небольшой дворик. Общая уборная. Сырая комната на втором этаже, как раз над уборной, - оттого-то там стоял вечно дурной запах. Тоже факт, от которого никуда не денешься.
Румийя и дети вышли в коридор. Так Фуад и не узнал, чем закончился их спор. Поедут ли Первиз и Джейхун к дедушке? Наверное, поедут. Обычно Румийя умеет заставить сделать так, как она хочет, ребята слушаются мать. Разумеется, если она действительно этого хочет, а не для виду.
Хлопнула входная дверь. Фуад сел на кровати. Что ему снилось этой ночью? Снилось ли? Спал он хорошо, спокойно, но отчего эта смутная тревога на сердце? В чем дело? Словно предчувствие чего-то дурного. Может, связано с болезнью отца? У старика поднялось давление, Фуад, естественно, обеспокоен. Или здесь что-то другое? Что? Одно Фуад мог сказать точно: через час от всех этих неопределенных тревожных ощущений не останется и следа. Как только он приедет к себе в управление. Едва войдет в свой кабинет, сядет за свой стол, он станет совершенно другим человеком. Подобные приступы безотчетной тревоги иногда посещали его. Это случалось или утром, когда он просыпался раньше обычного и минут десять - пятнадцать праздно лежал в постели, или в тех редких случаях по ночам, когда на него вдруг нападала бессонница. Обычно он не жаловался на сон. Ложился, как правило, в час - половине второго, листал с пятое на десятое какой-нибудь журнал, затем откладывал его и выключал торшер. И тотчас погружался в сон. Случалось, крайне редко, раз или два в год, он не мог сразу уснуть, полчаса - час лежал без сна, и тогда в голову лезла всякая навязчивая чепуха. Мозг его, по выражению Шовкю, "размагничивался, терял контроль над собой". К счастью, Фуад был лишен способности к четкому психологическому самоанализу, не мог распутывать клубок смутных, хаотических мыслей и ощущений, докапываться до сути, первопричины своего тревожного состояния. На помощь неизменно приходил сон - бдительный страж, защитник его покоя. А проснувшись утром, он уже не помнил, о чем были мысли ночью. Вернее, не испытывал желания вспоминать. Не чувствовал, как говорится, в этом крайней необходимости.
…Фуад встал, оделся, прошел в ванную комнату, отделанную чешским кафелем - белое с голубым, где царили блеск, чистота, идеальный порядок. Ослепительной белизны ванна могла бы посоперничать в стерильности с сосудами и инструментарием первоклассной операционной (разумеется, до начала "работы" в ней "хирурга"). На широкой стеклянной полочке под большим овальным, начищенным до блеска зеркалом лежали, стояли, находились - сами по себе, а также в коробочках, футлярчиках, баночках, мыльницах, специальных стаканчиках - различные туалетные принадлежности: несколько сортов мыла элегантной формы, разного цвета; шампуни, зубные щетки, пасты, кремы, лосьоны, в том числе мужские (до бритья и после бритья), одеколоны (мужской также), ножнички, пилочки для ногтей, несколько аэрозолей (на одном было написано по-русски, но с иностранным "акцентом": "Идеальный дезодоратор для всей семьи. Устраняет запах пота в течение 24 часов. Сохраняет вам свежесть и уверенность в себе"; а внизу латинскими буквами: "New York - London - Paris"); неизменный "бадузан" и прочее и прочее. Каждая вещь здесь имела строго свое место, нельзя было ничего переставлять. Бывали моменты, когда этот "музейный" порядок, неукоснительно поддерживаемый не только Румийей, но и им, Фуадом, а также детьми, вышколенными матерью, начинал вдруг раздражать его своей, как ему казалось, бессмысленной, бездушной статической красивостью. Но в общем-то он, этот порядок, ему нравился, радовал глаз. Над каждой из четырех пластмассовых вешалок Румийя приклеила полоски бумаги с их именами: "Фуад", "Румийя", "Первиз", "Джейхун". У каждого - свое полотенце (определенного цвета), своя банная простыня. Никто не должен брать чужое! Никакой путаницы!
Фуад вошел в свой кабинет, достал из ящика электробритву марки "Филиппс". Началась каждодневная процедура бритья.
Трюмо стояло в простенке между широким окном и дверью на просторный, прямо-таки шахский, балкон, с которого открывался волшебный вид на волшебный залив волшебного города, - так, по крайней мере, кажется почти каждому бакинцу. Каспий, вечно строптивый там, на своих ветреных просторах, здесь, в пределах гигантской дуги Бакинской бухты, которая голубым ковром раскинулась от Баиловской косы до Зыхского мыса, был тихий, ласковый, покорный. Вчера вечером город лежал в тумане, поднявшемся от воды, а сегодня небо - чистое, бирюзовое, воздух - прозрачный и словно бы чуть золотистый. Остров Нарген виден как на ладони. Море, набережная, дома, и те, что рядом, и те, что подальше, там, в районе "Интуриста", казались выписанными уверенной рукой художника-графика. В бухте стояло несколько кораблей, в сторону одного из них, задрав нос, мчался расторопный катер.
Бреясь, Фуад искоса поглядывал на панораму утреннего Баку. Не только любовался - смотрел, как всегда, по-хозяйски, заинтересованно. Действительно, многоэтажные здания, построенные здесь и там за последнее десятилетие, сильно изменили силуэт города. Конечно, их можно было бы "расставить" на территории Баку более удачно, эстетичнее. "Организация пространства - вещь тонкая", - любит говорить Шовкю. Да, есть что еще сделать в этом городе!
Этот город был его, Фуада, городом. Здесь он родился, вырос, учился, женился. Сначала был сыном, затем мужем, потом стал отцом. Когда-нибудь станет дедушкой. Когда-нибудь и умрет здесь, ляжет в землю этого города. Интересно, где его похоронят? Во всяком случае, ясно, что определенные привилегии и по этой части он заслужил. Если бы он - конечно, не дай бог! - вдруг умер сегодня, его непременно похоронили бы во второй "почетной аллее"; а если - тоже не дай бог! - он умрет через полгода, то вполне вероятно, он сможет попасть уже в первую, - к тому есть все основания.
В дверь позвонили. Румийя прошла из кухни, открыла.
- Ага, привезли?.. Сколько мы должны вам?..
Она ушла в комнату за деньгами. Фуад понял: привезли продукты из спецмагазина (да, да, кое-каких вершин в обществе он, Фуад, уже достиг!). Два дня назад просил Румийю заказать крабы и зеленый горошек! Интересно, не забыла ли? Прошел в переднюю, ответил на вежливое приветствие смуглолицего симпатичного парня. На полу стояла большая плетеная корзина. Он бросил взгляд: масло, мясо, яйца, четыре бутылки боржоми, курица, сметана, две банки зеленого горошка. Крабов не было. Забыла, наверное? Или не заказала? Сама она крабов не любит, дети тоже.
Румийя принесла деньги, расписалась в накладной, переложила содержимое корзины в картонную коробку. Парень ушел. Румийя унесла продукты в кухню, начала укладывать их в холодильник.
Вскоре в кухню пришел и Фуад. Румийя уже жарила яичницу. На столе, покрытом скатертью в голубую клетку, с бахромой, стояла тарелка с гренками из черного хлеба, красная пластмассовая масленка с маслом, блюдце с голландским сыром.
Фуад сел завтракать.
- Звонил Октай, - сказала Румийя, - спрашивал тебя.
- Октай? Какой Октай?
- Мурадов.
- И что?
- Не знаю. Я сказала, ты еще спишь. Сказала, чтобы позвонил через полчаса. Сейчас, наверное, будет звонить. Интересно, что ему надо от тебя?
- Почему обязательно "надо"?
- Раз человек звонит ни свет ни заря, значит, ему что-то нужно.
Такова Румийя: в поступках, словах людей, даже в элементарных знаках внимания ближнего видит всегда какую-нибудь корысть, интерес. В этом она - копия отца. У Шовкю твердое убеждение: человеческие отношения строятся исключительно на основе выгоды, зависимости, рангов.
Раздался телефонный звонок.
- Вот, пожалуйста, - сказала Румийя, - легок на помине.
Он подошел к телефону.
- Да, слушаю.
- Фуад?
- Да, я.
- Здравствуй, это Октай.
- Привет, Октай.
- У меня к тебе небольшое дело. Мы можем встретиться?
- Я очень занят все эти дни. Давай созвонимся через недельку.
- Дело срочное, Фуад. Надо увидеться сегодня.
- А что такое? Что за спешка?
- Имеет отношение к Фуаду Салахлы.
Фуад почесал затылок.
- Хорошо. Сделаем так: позвони мне на работу через час. Телефон ты знаешь. Постараюсь что-нибудь придумать. Может, выкрою время. Клянусь, я в цейтноте!
- Понимаю, Фуад, но тут такое дело… Ты ведь сам знаешь, Салахлы…
- Хорошо, звони. Что-нибудь придумаем. Ну, пока.
Он положил трубку. Кажется, Октай обиделся. Если обиделся - напрасно. Октай думает, что он задирает нос…
Как-то при встрече Октай пошутил. "Конечно, - сказал он, - кто мы такие? А ты у нас вращаешься в высших кругах, мы с тобой принадлежим к разным классам".
Чушь! Не такой он, Фуад, дурак, чтобы зазнаться. "Принадлежим к разным классам…" Пустые слова. Все дело в том, что они жувут в разных ритмах. Несоответствие их жизненных ритмов - вот в чем секрет. Эта штука - несоответствие ритмов - более, чем что-либо в жизни, порождает непонимание между людьми. И в семьях, между прочим, неурядицы происходят главным образом из-за этого. Причина супружеских ссор в большинстве случаев - не материальные затруднения, не родственники, не разные уровни культуры и интеллекта, но исключительно несоответствие жизненных ритмов: муж живет в одном ритме, в одном темпе, с одной скоростью, жена - в другом ритме, в другом темпе, с другой скоростью. У нее, смотришь, есть и время, и склонность к долгим, пространным разговорам, тихому общению, сдержанным, серьезным чувствам и мыслям, к спокойному обдумыванию тех или иных жизненных ситуаций. И от мужа она требует того же. Сесть колено к колену и не спеша поговорить, дружной парой выйти степенно на прогулку, обстоятельно обсудить все проблемы, планы на будущее - это ее жизненный ритм. У него же голова кругом идет от дел, у него хроническая нехватка времени, у него - вечный цейтнот! И надо успеть все сделать. Для этого он должен быстро думать, мгновенно принимать решения, действовать ответственно и оперативно. У него нет возможности долго размышлять, продолжительно общаться, всесторонне обсуждать. У него нет времени уделять достаточно внимания жене и детям, проявлять о них заботу! Увы!
Вот и Октай… Октай живет совсем в другом ритме. У него есть время не спеша осматривать выставки, спокойно читать книги, прогуливаться по городу, разглядывая прохожих. Он ведет с друзьями задушевные разговоры, жарко спорит, подробно расспрашивает встретившихся знакомых о самочувствии, пространно беседует по телефону. Октай принадлежит самому себе, он привык обстоятельно обсуждать все вопросы. Дай бог Октаю всяческих благ, у него есть время. А у него, Фуада, времени нет. Нет! Ни на что! Ни на что, кроме ежедневной практической работы, кроме решения десятков конкретных задач, множества конкретных вопросов, встающих перед ним ежечасно, порожденных особенностью его служебного положения. "С этим вопросом - так, с этим - вот так! Точка! Переходим к следующему". Таков жизненный ритм Фуада. Как они не могут этого понять?! Все они: и Октай, и Румийя, и дети, и отец с матерью. Разные ритмы! Несоответствие ритмов! Он здесь ни при чем! Он ни в чем не виноват! Тогда зачем на него обижаться?
Уходя, Фуад сказал:
- Рима, после работы я заеду к старикам. Вечером у нас мероприятие. Вернусь поздно.
Румийя ничего не ответила.
У подъезда его ждала машина - голубой "Москвич".
- Салам, Касум. Отвез ребят?
- Салам, Фуад-гардаш. Отвез, отвез.
Он сел на заднее сиденье - теперь так принято. Раньше сидели рядом с водителем. Не знали еще, как надо.
- В управление.
Что-то он должен был спросить у Касума. Но что? Никак не мог вспомнить. Наверное, что-нибудь не очень существенное. Если бы существенное, он бы не забыл, в крайнем случае - записал бы где-нибудь, для памяти. Да, что-то он должен был спросить. Это он помнил точно. Что? Может, Касум сам напомнит ему ненароком?
- Что хорошего, Касум? Как дела?
- Спасибо, Фуад-гардаш. Вашими молитвами… - И Касум замолчал.
Машина свернула с проспекта Нариманова на проспект Строителей, помчалась вниз - под уклон.
Странно, что сегодня Касум помалкивает. Просто удивительно. Обычно его не остановишь.