– Не может быть! – отозвалась миссис Хопкинс.
– Мистер Уиплз, – между тем продолжал Джон, – сегодня явился в весеннем костюме. Мне он нравится. Такой серый с… – Он осекся, ибо почувствовал, что хочет закурить. – Пожалуй, сейчас прогуляюсь я до угла, куплю себе сигарку за пять центов, – заключил он.
Джон Хопкинс взял шляпу и направился по затхлым коридорам и длинным щербатым лестницам на улицу.
Вечерний воздух был легким, на улице звонко пели и смеялись дети, беззаботно прыгая в такт непонятному напеву. Их родители коротали вечер на порогах и крылечках, покуривая и сплетничая. Удивительно, но пожарные лестницы давали приют влюбленным парочкам, которые лишь пуще раздували начинающийся пожар, вместо того, чтобы тушить его.
Ближайшую табачную лавку на углу, в которую и держал свой путь Джон Хопкинс, содержал господин по имени Фрешмайер, который не ждал от жизни ничего хорошего и всю землю рассматривал как бесплодную пустыню. Хопкинс, не знакомый с хозяином, вошел в магазин и добродушно попросил "пучок шпината, не дороже трамвайного билета". Этот намек не добавил Фрешмайеру оптимизма, но все же он отпустил товар, достаточно близко отвечавший требованию. Хопкинс откусил кончик сигары и прикурил от газового рожка. Сунув руку в карман, чтобы расплатиться, он ни нашел там ни пенни.
– Послушайте, приятель, – искренне признался он, – я как-то без наличных. Заплачу вам сразу же, как выйду в следующий раз из дому.
Сердце Фрешмайера подпрыгнуло. Вот оно – подтверждение его убеждения, что весь мир полная мерзость, а человек – ходячее зло. Не проронив ни слова, он обогнул прилавок и накинулся на покупателя. Хопкинс был не из тех, кто спасует перед впавшим в пессимизм табачником. Он моментально подставил Фрешмайеру золотисто-лиловый синяк под глазом в уплату за удар, нанесенный сгоряча любителем наличных.
Стремительная атака неприятеля отбросила Хопкинса на тротуар. Там и разыгралось сражение: мирный индеец со своей деревянной улыбкой был сбит и повержен, и уличные любители побоищ столпились вокруг, созерцая сей рыцарский поединок.
Но тут появился вездесущий полисмен, сулящий большие неприятности и нападающему, и жертве. Джон Хопкинс был мирным жителем, который по вечерам сидел дома и решал ребусы, но и в нем присутствовал неукротимый дух сопротивления, который разгорается в пылу борьбы. Он повалил полисмена прямо на выставленные бакалейщиком товары, а Фрешмайеру дал такую затрещину, что тот пожалел было, что в свое время отказался предоставлять хотя бы некоторым покупателям кредит до пяти центов. А затем Хопкинс принялся удирать, по пятам преследуемый торговцем сигарами и полисменом, чей мундир красноречиво свидетельствовал, почему бакалейщик торгует под вывеской: "Самые дешевые яйца во всем городе".
На бегу Хопкинс заметил, что по мостовой, держась с ним наравне, едет большой низкий гоночный автомобиль красного цвета. Автомобиль подъехал к тротуару, и человек за рулем сделал Хопкинсу знак садиться. Он вскочил на ходу и повалился на мягкое оранжевое сиденье рядом с шофером. Большая машина, фыркая все глуше, летела, как альбатрос, уже свернув с улицы на широкую авеню.
Шофер, не проронив ни слова, вел машину. Автомобильные очки и дьявольский наряд водителя маскировали его как нельзя лучше.
– Премного обязан, дружище! – благодарно воскликнул Хопкинс. – Ты, небось, справедливый малый, тебе противно глядеть, как двое нападают на одного? Еще немного, и я бы пропал.
Ни малейшей реакции со стороны шофера – будто он и не слышал. Хопкинс пожал плечами и принялся жевать сигару, которую так и не выпускал из зубов в продолжение всей заварухи.
Десять минут спустя машина влетела в распахнутые настежь ворота изящного особняка и остановилась. Шофер выскочил из машины и сказал:
– Поспешите. Мадам все вам сама объяснит. Это огромная честь, мсье. О, если бы мадам поручила это Арманду! Но нет, я всего лишь простой шофер.
Оживленно жестикулируя, шофер провел Хопкинса в дом. Его ввели в небольшую, но дорого обставленную гостиную. Мадам, молодая и прелестная, словно видение, поднялась со стула. Ее глаза сверкали гневом, а тонкие бровки красиво изгибались и хмурились.
– Мадам, – обратился шофер, низко кланяясь, – имею честь доложить, что я был у мсье Лонга, но не застал его дома. По дороге домой я наблюдал, как вот этот человек борется… как сказать… с неравными силами. Он дрался с пятью… десятью… тридцатью сразу– и жандармы там тоже были. Да, мадам, он…как сказать… побил одного… трех… восемь полисменов! Если мсье Лонг отсутствует, я подумал, что этот джентльмен также может помочь мадам, вот и привез его сюда.
– Очень хорошо, Арманд, – проговорила мадам, – можешь идти. – Она повернулась к Хопкинсу.
– Я послала шофера, – стала объяснять она, – за моим кузеном, Вальтером Лонгом. В этом доме есть человек, который оскорбляет и обижает меня. Я жаловалась тете, но она только смеется надо мной. Арманд сказал, вы храбры. В наше прозаическое время так мало людей, которые были бы храбры и рыцарски благородны. Могу ли я рассчитывать на вашу помощь?
Джон Хопкинс сунул остатки сигары в карман пиджака. Он смотрел на это неземное создание и впервые чувствовал дыхание романтики. Это была рыцарская любовь, вовсе не означавшая, что он изменил своей квартирке с блохастым терьером и своей подруге жизни. Он женился на ней после пикника, устроенного вторым отделением союза этикетчиц, поспорив со своим приятелем Билли Макманусом на новую шляпу и порцию рыбной солянки. А с этим ангелом, молящим его о помощи, не могло быть и речи о солянке, а что до шляп, то лишь золотая, брильянтовая корона могла быть ее достойной!
– А ну-ка, – с готовностью ответил Джон Хопкинс, – только покажите мне этого парня, который треплет вам нервы. Я вообще не охотник драться, но сегодня вечером никому не спущу.
– Он там, – проговорила девушка, тыча пальчиком в закрытую дверь. – Можете зайти. Вы уверены, что не боитесь?
– Я?! – возмутился Джон Хопкинс. – Только дайте мне розу из вашего букета, ладно?
Девушка дала ему ярко-красную розу. Джон Хопкинс поцеловал цветок, воткнул его в карман жилетки, распахнул дверь и шагнул в комнату. Это оказалась приличная библиотека, мягко, но хорошо освещенная. Там читал молодой юноша.
– Книжки по этикету – вот что вам бы почитать… – резко сказал Джон Хопкинс. – Поднимайтесь, и я вас проучу. Грубить даме вздумали?
Юноша выглядел весьма удивленным. После чего он томно поднялся с места, ловко схватил Хопкинса за руки и, невзирая на сопротивление, повел его прямиком к выходу на улицу.
– Осторожнее, Ральф Бранскомб! – крикнула девушка, последовавшая за ними. – Осторожнее, этот джентльмен доблестно пытался меня защитить!
Молодой человек тихонько вытолкнул Джона Хопкинса на улицу и запер за ним дверь.
– Бесс, – спокойно сказал он, – ты слишком много читаешь исторических романов. Ну каким образом здесь оказался этот тип?
– Его привез Арманд, – объяснила девушка. – По-моему, это ужасно с твоей стороны – не позволить мне завести сенбернара. Я послала Арманда за Вальтером. Я так на тебя разозлилась.
– Будь благоразумна, Бесс, – сказал молодой человек, беря ее за руку. – Эта собака опасна. Она перекусала уже трех человек на псарне. А теперь пошли, скажем тете, что мы снова в хорошем настроении.
И они ушли рука об руку.
Джон Хопкинс подошел к своему дому. На крыльце играла пятилетняя дочка швейцара. Хопкинс вручил ей чудесную красную розу и поднялся в свою квартиру.
Миссис Хопкинс лениво завертывала волосы в папильотки.
– Купил себе сигару? – дежурно спросила она.
– Конечно, – ответил Хопкинс, – и я еще прошелся немного. Такой чудесный вечер.
Он уселся на каменный диван, достал из кармана окурок сигары, закурил его и стал рассматривать грациозные фигуры на картине "Буря", висевшей против него на стене.
– Я рассказывал тебе, – проговорил он, – про костюм мистера Уиплза. Он серый, в едва заметную клеточку. Замечательный костюм.
Грошовый поклонник
Три тысячи девушек работало в этом Огромном Магазине. И Мэйзи была одной из них. Ей было восемнадцать, и она продавала мужские перчатки. Здесь она стала первоклассным специалистом по двум типам человеческой натуры: мужчинам, приобретающим себе перчатки в магазинах, и женам, покупающим перчатки своим подневольным супругам. Помимо этих глубоких познаний человеческой души, Мэйзи получила и много другой ценной информации. Она была умудрена житейским опытом 2999 девушек, работающих с ней в магазине, и копила этот опыт в недрах своей души, скрытной и осторожной, как душа мальтийской кошки. Вероятно, природа, предвидя, что ей не к кому будет обратиться за советом, наделила ее, вместе с красотой, некой спасительной долей лукавства, как чернобурой лисе с ее ценной шкуркой она отпустила дополнительную, по сравнению с другими животными, дозу хитрости.
Ибо Мэйзи была красавицей. Блондинка, с пышными волосами теплого, золотистого оттенка, она обладала царственной осанкой богини, которая на глазах у публики печет в витрине оладьи. Когда она стояла за прилавком в Огромном Магазине и лентой обмеряла вам руку, чтобы получить мерку для перчатки, вы только и думали: "Геба!", а потом, взглянув на девушку снова, изумлялись, откуда у нее взор Миневры.
Пока заведующий отделом не смотрел на Мэйзи, она сосала леденцы, но под его взглядом она вздымала глаза к небу и лучезарно улыбалась.
Такова улыбка продавщицы, и, умоляю, бегите от нее, если только охладевшее сердце, леденцы и многолетний опыт не охраняют вас от стрел Амура. Эта улыбка предназначалась для свободных часов Мэйзи, она не была магазинной; однако для заведующего отдела никакие законы не писаны. Он сущий Шейлок магазинов. На хорошеньких девушек он глядит, как глядит на пассажиров таможенный досмотрщик, напоминая: "Не подмажешь – не поедешь". Разумеется, есть и приятные исключения. Вот на днях в газетах писали о заведующем, которому перевалило за восемьдесят.
Однажды Ирвингу Картеру, художнику, миллионеру, путешественнику, поэту и автомобилисту, пришлось заглянуть в Огромный Магазин. Надо заметить, пострадал он совершенно невинно. Сыновний долг схватил его за шиворот и погнал на поиски мамаши, которая замечталась среди бронзовых и фаянсовых статуэток.
Чтобы как-нибудь убить время, он направился в отдел перчаток. Перчатки ему и вправду были нужны – свои он забыл дома. И едва ли его можно осуждать, ведь он не мог знать, что покупка перчаток – это повод к флирту.
Но, едва вступив в роковой предел, Картер внутренне содрогнулся, впервые увидев воочию одно из тех злачных мест, где Амур одерживает свои наиболее сомнительные победы.
Трое или четверо молодцев бесшабашного вида, несуразно расфуфыренные, склонясь над прилавками, возились с перчатками, этими коварными сводницами, а девицы, возбужденно хихикая, подыгрывали своим партнерам на дребезжащей струне кокетства. Картер кинулся бы оттуда куда глаза глядят, но было уже поздно. Из-за прилавка Мэйзи устремила на него вопрошающий взгляд своих прекрасных холодных глаз, в которых волшебным образом сочеталась мягкая синева летнего дня и все льдины, дрейфующие в южных морях.
И Ирвинг Картер, художник, миллионер и т. д., почувствовал, как густой румянец сменяет его аристократическую бледность. И не стыд зажег эту краску – скорее разум! Он знал, что сейчас ничем не отличался от тех напыщенных молодцев, завлекающих смешливых продавщиц за соседними прилавками. Разве и сам он не стоит здесь, у прилавка, как данник плебейского Амура, разве и он не жаждет благосклонности какой-то продавщицы перчаток? И чем он, в таком случае, лучше всех этих Биллов, Джеков и Микки? И тогда в Картере проснулось сочувствие к ним, а заодно – презрение к предрассудкам и твердое решение непременно назвать этого ангела своим.
Перчатки были куплены и упакованы, но Картер не спешил уходить. В уголках прелестного ротика Мэйзи яснее обозначились ямочки. Ни один мужчина, купивший у нее перчатки, не уходил сразу. Она оперлась на прилавок своей ручкой Психеи, соблазнительно просвечивающей через рукав блузки, и приготовилась к разговору.
У Картера не было прежде случая, чтобы он полностью не владел собой. Но сейчас ему пришлось куда тяжелее, чем Биллу, Джеку или Микки. Ведь он не мог предусмотреть встречу с этой красавицей в том обществе, в котором вращался. Его мозг лихорадочно воссоздавал все, что он когда-либо слышал и читал о привычках и нравах продавщиц. Почему-то у него сложилось впечатление, что они иной раз не прочь отступить от строгостей и формальностей, требуемых этикетом. Его сердце бешено заколотилось при идее предложить нескромное свидание этому прелестному невинному созданию. Но душевное смятение придало ему смелости.
После нескольких доброжелательных и благосклонно воспринятых замечаний на общие темы он положил на прилавок свою визитную карточку, поближе к руке девушки.
– Простите мою дерзость, – начал он, – быть может, я слишком самоуверен, но я смею надеяться, вы не лишите меня удовольствия видеть вас снова. Вот мое имя; заверяю, что прошу вашего знакомства как величайшей чести. Могу ли я надеяться?
Мэйзи разбиралась в мужчинах – особенно в мужчинах, покупающих перчатки. Без малейших колебаний искренне и улыбчиво взглянула она в его глаза и ответила:
– Отчего же? Вы, видать, человек приличный. Вообще-то я избегаю встреч с незнакомыми мужчинами. Не подобает это приличной девушке… Так когда вы хотите встретиться?
– Как можно скорее, – выпалил Картер. – Если вы позволите навестить вас, я почту за честь…
Но тут Мэйзи звонко расхохоталась:
– О господи, скажете тоже! Видели бы вы, как мы живем! Впятером в трех комнатах. Ох, представляю лицо моей мамы, если бы я привела домой знакомого мужчину!
– Тогда где вам угодно! – самозабвенно воскликнул Картер. – Где вы только пожелаете.
– Знаете, что, – протянула Мэйзи, и ее нежно-персиковое лицо просияло, – думаю, четверг вечером мне подойдет.
Приходите на угол Восьмой авеню и Сорок восьмой улицы в полвосьмого вечера. Я живу там за углом. Но домой мне надо не позже одиннадцати. У меня очень строгая мамаша.
Картер поблагодарил, пообещал явиться точно в назначенное время и поспешил к своей маме, которая уже искала сына, чтобы тот оценил ее новое приобретение – бронзовую Диану.
Курносенькая продавщица с круглыми глазками, будто бы невзначай проходя мимо, ласково подмигнула Мэйзи.
– Что, захомутала еще одного, Мэйз? – спросила она бесцеремонно.
– Джентльмен попросил разрешения меня навестить, – надменно проговорила Мэйзи, пряча карточку Картера на груди.
– Навестить, значит, – эхом лукаво отозвались круглые глазки. – А об обеде у Уилдорфа и катании на машине после этого он ничего не говорил?
– Ой, да брось ты! – устало отмахнулась Мэйзи. – Ты просто помешана на шикарной жизни. Не с тех ли пор, как твой пожарный возил тебя кутить в китайскую кухмистерскую? Нет, про Уилдорф он не говорил, но, если верить карточке, он живет на Пятой авеню. Уж если он захочет угостить меня, будь уверена, что прислуживать нам будет не китаец с длинной косой.
Едва усадив мамашу в свой электрический лимузин и отъехав от Огромного Магазина, Картер закусил губу от глубокой боли в сердце. Он знал, что впервые за двадцать девять лет его жизни к нему пришла любовь. И то, что его возлюбленная так свободно назначила ему свидание на углу улицы, хотя и приближало его к заветной цели, немало его смущало.
Картер ничего не знал о продавщицах. Он не знал, что чаще всего такой девушке приходится жить в неуютной конуре либо в тесной квартире, где полным-полно всяких домочадцев и родственников.
Ближайший перекресток служит ей будуаром, сквер – гостиной, людная улица – аллеей для прогулок. Однако это обычно не мешает ей быть себе госпожой, такой же независимой и гордой, как любая знатная леди, обитающая среди гобеленов.
Однажды в тихий сумеречный вечер, две недели спустя после их первой встречи, Картер и Мэйзи, прогуливаясь рука об руку, забрели в маленький слабоосвещенный парк. Они устроились на скрытой тенистой лавочке.
Впервые он отважился приобнять ее за талию. Ее златокудрая головка блаженно легла ему на плечо.
– Наконец-то! – благодарно выдохнула Мэйзи. – И как вы раньше на это не отважились?
– Мэйзи, – начал Картер серьезным тоном, – вы, конечно, знаете, как я люблю вас. Я искренне прошу вас стать моей женой. Вы знаете меня уже достаточно, чтобы не сомневаться. Вы мне нужны, я мечтаю назвать вас своей… Разница положений не имеет для меня никакого значения…
– А что за разница? – полюбопытствовала Мэйзи.
– Да никакой, в сущности! – быстро поправился Картер. – Действительно, никакой, все это домыслы глупцов. Я могу дать вам роскошную жизнь. Я принадлежу к избранному кругу, и мне по средствам очень многое.
– Да все так говорят… – заметила Мэйзи. – Все как навыдумывают… Вы на самом деле служите в гастрономе или букмекерской конторе. Вы меня зря провести думаете.
– Могу предоставить вам все доказательства, – мягко сказал Картер. – И вы так нужны мне, Мэйзи! Я полюбил вас с первого взгляда.
– Все так говорят, – рассмеялась Мэйзи. – Попадись мне мужчина, который влюбился в меня с третьего взгляда, я бы кинулась ему на шею.
– Пожалуйста, не говорите так, – попросил Картер. – Послушайте меня, дорогая. С тех самых пор, как я впервые взглянул в ваши глаза, все остальные женщины мира перестали для меня существовать.
– Льстец! – с улыбкой воскликнула Мэйзи. – Скольким еще девушкам вы это говорите?
Но Картер был настойчив. В конце концов ему удалось уловить пугливую, трепетную душу продавщицы, прячущуюся где-то в глубине этого мраморного тела.
Его слова достигли сердца, пустота которого служила ему лучшей броней. Впервые Мэйзи смотрела на него зрячими глазами. И нежный румянец залил ее холодные щеки. Замирая от страха, сложила Психея свои трепетные крылышки, готовясь опуститься на цветок любви. Впервые для нее забрезжила какая-то новая жизнь с ее неведомыми возможностями по ту сторону прилавка с перчатками. Картер почувствовал эту перемену и поспешил ею воспользоваться.
– Выходите за меня, Мэйзи, – мягко шептал он, – и мы уедем из этого ужасного города в чудесные края. Мы забудем про работу и дела, и вся жизнь будет одним большим праздником. Я знаю, куда я вас отвезу – я часто бывал там. Только представьте себе чудесную страну, где царит вечное лето, где волны рокочут, разбиваясь о живописные берега, и люди свободны и счастливы, как дети. Мы уплывем к этим берегам и будем жить там сколько угодно, сколько пожелаете. Я увезу вас в город, где множество великолепных старинных дворцов и башен и повсюду изумительные картины и статуи. Там вместо улиц каналы, и люди разъезжают…
– Знаю! – резко выпалила Мэйзи. – На гондолах!.
– Да, – улыбнулся Картер.
– Так я и думала, – отвечала Мэйзи.